– Как мы туда попадем?

Мы решили, что на модульную дорогу соваться не стоит – слишком опасно. У меня появились кое-какие мысли, но я не знал, продолжает ли работать тот вид транспорта, ведь его не использовали триста лет. Он не требовал топлива, там не было электроники, и он мог развивать скорость до тридцати миль в час в зависимости от местности и оператора. Кроме того, он годился для сельской местности и города и мог обходиться без дорог и инфраструктуры, которой в данный момент на Земле не было. Идеальный вариант… если мы сможем его отыскать.

Было еще темно, когда мы выбрались из узкой аптеки и быстро зашагали по улице, чтобы оказаться как можно дальше от обгоревших, дымящихся руин «Зала Титанов».

Нам не удалось найти то, что мы искали, – ни на следующей улице, ни на той, что шла за нею. Наконец, я увидел магазин, который мог оказаться полезным, и мы с Грейсоном забрались внутрь через разбитую витрину. Технологии слегка изменились, но принцип остался тем же. И никакого особого обучения не требовалось.

Если ты научился ездить на велосипеде, это никуда не девается.

Мы ехали, пока не появились первые лучи солнца, останавливаясь, только чтобы спрятаться, если слышали приближающийся воздушный корабль, или чтобы найти какую-нибудь еду. Выехав из Лондона, мы почти сразу увидели яблоневый сад и теперь сидели во внутреннем офисе покосившегося склада, ели яблоки и пытались согреться.

Мы решили отдохнуть весь день и снова двинуться в путь под покровом ночи, понимая, что это наша единственная возможность.

В крошечной комнатке было темно, и только тонкий серебристый луч света проникал внутрь из-под закрытой двери. Мы с Грейсоном прислонились к противоположным стенам, разделенные старым дубовым столом. Со своего места я видел лишь часть его покрытого синяками, измученного лица и один глаз, уставившийся в пол.

– Ты сказал, что твой отец был дипломатом, – заговорил он вдруг.

– М-м-м, – пробормотал я, откусив кусок яблока и жалея, что у нас нет ничего посущественнее.

– Ты не пошел по его стопам?

– Не пошел.

– А чем ты занимаешься? Инвестициями?

– Венчурные капиталовложения. Новые компании, технологии, по большей части информационные.

– У меня было множество идей насчет создания компаний. Примерно миллион. Но всякий раз я думал: зачем мне это? Я не нуждался в деньгах, а любую мою компанию стали бы сравнивать с империей отца, и он всегда оказывался бы на первом месте. Ситуация, в которой невозможно победить. Кроме того, достаточно побывать на паре вечеринок и услышать, как там сплетничают о неудачах богатых и знаменитых, – и уже начинаешь задумываться, нужно ли тебе это. Стоит тебе оказаться втянутым в водоворот досужих разговоров – и всякое желание испытывать судьбу пропадает. Кто захочет попытаться что-то сделать и потерпеть неудачу, когда можно пить и веселиться без малейших последствий для своего благополучия? – Шоу откусил кусок яблока. – Бьюсь об заклад, что ничего глупее ты в жизни не слышал.

– А вот и нет. Даже близко не лежало. Я рос с людьми вроде тебя, Грейсон, в частных интернатах по всему миру. Для человека, находящегося снаружи, это действительно звучит безумно, но все боятся получить клеймо неудачника. Чем длиннее тень, тем дольше путь.

– Но тебе ведь удалось. Ты справился.

– Наверное.

– Как?

– Я разыграл другую карту. Решил выбрать карьеру, отличную от карьеры отца. Так, чтобы мне не грозила опасность того, что меня стали бы с ним сравнивать. После колледжа я полетел в Сан-Франциско. Там мне повезло – я выиграл в лотерею первичного размещения акций, и с тех пор делал продуманные ставки. Мне до сих пор везет.

– То, что ты оказался в самолете, потерпевшем крушение, нельзя назвать везением. И вовсе не удача спасла людей из обломков, тонувших в озере, и не удача помогла тебе навести в лагере порядок. Это стратегия, умение заставить людей идти за собою, героизм в реальной жизни.

– Ну да. А хочешь знать, что во всем этом самое забавное? – усмехнулся я.

Грейсон промолчал, дожидаясь, что я отвечу на этот вопрос.

– Четыре дня назад я понятия не имел, что у меня есть эти качества, – признался я ему.

Как только солнце село, мы снова двинулись в путь, стараясь энергичнее крутить педали. Мы знали, что, если не сумеем добраться до места сегодня ночью, то не сможем рассчитывать на элемент неожиданности.

Те, кто никогда там не бывал, не представляют, как это далеко от Лондона. Но других идей у меня не было: я считал, что только там мы сможем найти людей – настоящих людей, – которые действительно хотели помочь пассажирам с рейса номер 305.

На второй день в лагере, после того как Боб и Майк сумели открыть дверь кабины, пилот кое-что сказал мне, но тогда я не понял, как это важно. После того как самолет попал в первую волну турбулентности, он потерял связь с внешним миром: спутники, Интернет – все перестало работать. Пилоты летели вслепую по заранее проложенному курсу. Когда они оказались рядом с Хитроу, то снова получили радиосигнал. Диспетчер сообщил им, что произошло какое-то событие, повлиявшее на системы связи, и сказал летчикам, чтобы они держались прежнего курса и что он проведет их на посадку.

У меня появилась теория, что устройство, которое Юл создал в 2015 году, позволило самолету попасть в будущее, а турбулентность и отключение систем связи произошли, когда мы прыгнули вперед по времени. Тот, кто доставил нас сюда, хотел, чтобы мы приземлились в Хитроу, но что-то пошло не так. Возможно, вмешались существа в защитных скафандрах. Или возникла техническая проблема с прибором Тана. А может быть, неполадки возникли не у нас?

В любом случае тот, кто находился в Хитроу, попытался доставить нас туда шесть дней назад, и у него, по крайней мере, был обычный человеческий голос. Ничего другого я придумать не смог: мне действительно казалось, что Хитроу – единственное место на планете, где еще остались люди.

Но, когда мы с Грейсоном проехали мимо знака с указателем на аэропорт, я не мог справиться с беспокойством. Мы потратили двадцать четыре часа на это приключение. А что, если я ошибся?

Я достал бинокль и принялся рассматривать огромный аэропорт, пытаясь отыскать хоть какой-то знак или луч света в темноте, который доказал бы нам, что там кто-то есть, что нас ждут. Однако картина была не слишком многообещающей. Ближнюю к нам часть аэропорта окутывал мрак, а на другой стороне ночное небо озаряло тусклое сияние.

Там было что-то или кто-то.

Через полчаса я как следует рассмотрел Хитроу – точнее то, что от него осталось, – и протянул бинокль Грейсону.

Здания аэропорта лежали в руинах: это были огромные, осыпающиеся кучи бетона, стали и стекла. Тут и там торчали остатки цветных указателей, которые в прежние времена помогали пассажирам не заблудиться в самом оживленном аэропорту Европы; куски красного, синего и зеленого цвета усеивали серые груды обломков. Впрочем, доминировал повсюду иной оттенок зеленого – дикие растения всех видов заявляли свои права на территорию; по развалинам расползлись трава, сорняки и мох. А вот деревьев я не видел. Я подумал, что, возможно, они появятся через некоторое время, когда ветер, дождь и снег превратят останки Хитроу в обычную землю.

Мы обнаружили источник света позади зданий – три длинных белых палатки, словно привидения, сиявшие в высокой траве. Точно определить их размер со своего места я не мог, но решил, что, если составить их вместе, территория, которую они занимали, равнялась бы футбольному полю. Палатки окружал похожий на дымку мягкий ореол.

Трава на одной из взлетно-посадочных полос была скошена, а значит, местные ждали, что здесь приземлится наш самолет. Сначала я решил, что это хороший знак, но довольно скоро оптимизм, наполнивший меня, когда я увидел свет и палатки, сошел на нет. Рядом с палатками, в конце вычищенной посадочной полосы, высились три воздушных корабля, на серебристой поверхности которых выделялись длинные темные отметины – шрамы от двух предыдущих сражений, тех самых, что я видел раньше. И кто знает, сколько еще их там было? Каждый «дирижабль» достигал примерно ста футов в длину и около двадцати в высоту, и мне невольно стало интересно, каким же образом они могли летать. Но гораздо важнее было то, что мы не знали, кто находится внутри этих летающих машин – враги или друзья. Определить это в темноте, глядя на море зелени и разрушающиеся останки Хитроу, не представлялось возможным.