Главный недостаток такого расположения – грузовики, которые с грохотом приезжают около четырех утра, чтобы выгрузить улов этого дня. Мужчины, стоящие в кузовах, перекрикивающиеся друг с другом, разгружающие машины. Потом примерно на час становится тихо – пока к рынку не начнут стягиваться первые покупатели.

И все же – пора мне, наверное, было понять, чем хорошо подниматься вместе с солнышком. Урвать лучшую рыбку, например.

Я отправилась на пляж с небольшой группой знакомых. Кроме меня, там была еще одна девушка, ребята заняли место чуть поодаль от нас, пока все раздевались и загорали на своих полотенцах.

Та, вторая девушка – не из близких знакомых. Несколько дней назад мы с ней разговаривали, и она спросила, сколько мне лет.

– Двадцать пять, – сказала я, сбавив пару лет. Ей самое большее – девятнадцать.

– Ух, ты! – воскликнула она, искренне пораженная. – Я бы ни за что не догадалась!

Я пожала плечами. Когда я была моложе, все думали, что я гораздо старше своих лет, теперь ситуация изменилась с точностью до наоборот.

– Знаешь, ты же не обязана сообщать людям свой настоящий возраст, – проговорила она вежливо. – Ты вполне могла бы говорить, что тебе двадцать – и тебе бы верили.

Только если означенные люди – тинейджеры. Тем не менее – дай ей Бог здоровья.

Я читала. Один парнишка, блондинчик, слушал музыку и громко – и фальшиво – подпевал. Невозможно было не улыбнуться. Другие ребята кидали друг другу «летающую тарелку» или плескались в мелкой воде. Когда им это наскучило, они вернулись туда, где лежали мы.

Вторая девушка, листавшая журнал и слушавшая музыку, повернулась ко мне.

– Слушай, у моих очков стекла очень темные? – спросила она еле слышно.

– Да, довольно темные, – подтвердила я.

– И что, если я куда-то смотрю, то моих глаз не видно? – допытывалась она.

– Нет. Мне – не видно.

– Хорошо! – обрадовалась она и снова отвернулась, лицом к ребятам, подперев щеку рукой. Глядя, как я заметила, в направлении одного конкретного молодого человека. Ее собственный бойфренд остался дома.

Первая девушка, с которой я переспала, была подружкой моего хорошего друга.

Одним из моих ближайших приятелей по университету был небольшого росточка, худощавый, симпатичный рыжий парень, который обожал «Доктора Кто»[87] и был совершеннейшим сексуальным террористом с женщинами. Не могу объяснить, почему. Просто такой уж он был, и мы его любили.

Мы звали его «Еврейчик с Моторчиком» (Е.М.), потому что этот персонаж мог пройти через танцпол клуба, где отмечали бар-мицву[88] чьего-нибудь брата, как горячий нож сквозь масло. Он был весь – подвижные бедра и похотливые взгляды, и, клянусь всеми святыми, я втрескалась в него по уши. Но так и не предприняла ни одной попытки, хотя на первом курсе он не пропустил ни одной девушки из нашей группы. Просто, казалось, эту границу не судьба перейти, никогда.

Со временем он угомонился, ограничившись одной девушкой. И я не могла даже злиться, что потерпела поражение, потому что его подружка, Джессика, была суперэротичной маленькой лисичкой с плечами цвета карамели и темно-блондинистыми волосами, всегда – в идеальных кудрях.

Однажды вечером Джессика и Е.М. пригласили меня и моего тогдашнего бойфренда в клуб. Это было неизвестное мне место в той части города, где я никогда не бывала. Я не знала, в чем идти, поэтому встретилась с остальными троими в пабе, одетая в джинсы, вьетнамки и тонкую черную шелковую блузку, без лифчика. Мы с Джессикой стояли посреди паба, пока мужчины ходили за выпивкой, и я внезапно осознала, что все – все – смотрели на нас.

Мы заглотнули по пинте и двинулись к пункту назначения. Клуб оказался гей-клубом. Первым в моей жизни. Толпа сложилась разношерстная, поскольку дело было субботним вечером в небольшом городе, где персоналу приходится быть не слишком привередливым в отношении посетителей. Там были мальчики парочками и девочки парочками, стайки студентов, у барной стойки – одиночки в возрасте с виноватым взглядом описавшегося пуделя, и мужчины, одетые как женщины, одевающиеся, как мужские фантазии о женщинах. Там были позолоченные клетки для танцоров, в которых никто не танцевал. Я не знала, куда глаза деть. А мой бойфренд – увы! – знал: изучал собственные ноги. Весь вечер.

Музыка была так себе, но неистовая и громкая, как и вся клубная музыка в те годы. Е.М. и Джессика вытащили меня на танцпол. Вместе они представляли невероятное зрелище. Слишком миниатюрные, слишком крутые, чтобы описать словами. Ее чуть костлявые плечики призывно извивались, спина была голой, в топике на завязках, без рукавов. Меня и прежде влекло к девушкам, но никогда я ни на кого не пялилась с таким чувством свободы. Здесь это было в порядке вещей.

Е.М. отвел меня в сторону.

– Знаешь, она тебя хочет, – сообщил он.

Он что, шутит? Эта маленькая богиня?! Но не успел он еще договорить, а я уже поняла, что это правда, и это было – как будто щелкнул выключатель. Я представляла, как веду ее к туалетам, исследую языком, а она хохочет и садится сверху на бачок. Представляла, как засовываю в нее свои пальцы, горлышко пивной бутылки…

– Она же твоя подружка, – проговорила я, осознавая в тот же момент, как слова слетели с губ, насколько плаксиво и ужасно они прозвучали.

Он пожал плечами. Сказал, что позаботится о моем бойфренде. Сказал, что часто делал это ради нее – снимал ей девушек. Я была в шоке.

Е.М. развез нас всех по домам. Мой бойфренд жил ближе всех, слава богу. Потом мы направились к дому Джессики. Ее родителей то ли не было дома, то ли они спали, то ли им было наплевать – я так и не узнала. Она взяла меня за руку, и мы прошли в дверь как ни в чем не бывало. Ее приятель подождал, пока она помахала ему от входа, потом укатил. У нее была самая стройная, самая нежная шея из всех, что я видела. А губы мягче всех, что я когда-либо целовала.

Поздним утром зашла в магазинчик. Сицилийское солнце стояло уже высоко, побуждая прохожих искать тенистый уголок.

На полке выстроились фруктовые пирожные в разноцветных ярких обертках. Я потянулась, чтобы достать одно, но, даже если вставала на цыпочки, оно оказалось вне досягаемости. Ко мне сзади подошел мужчина.

– Вам помочь?

– Вы могли бы снять мне одну штучку? – попросила я.

– Это как сказать, – философски заметил он. – А вы для меня могли бы снять одну штучку?

Мы поплыли морем в Хорватию, и я впервые за две недели купила газеты. Они полны тревожащих иллюстраций – таких, которые заставляют думать о политике, о войне, и о политике войны, и о том, как такое всегда происходило, вот только мы раньше этого никогда не видели. Как праведное негодование и бурная реакция порой кажутся плодами невежества, ибо как же можно было не догадываться, что это произойдет? Нам что, действительно нужны картинки, чтобы знать? Мы что, искренне гневаемся на правительства за то, что они поступают именно так, как должны были поступать (и мы ведь это знали!)?

И вот сидишь, думаешь, что, наверное, в жизни только одна вещь железно гарантирована (что она кончится), и одну вещь можно смело утверждать (что она приносит боль), а свобода и собственность – иллюзии, существующие только в воображении. И что более умные люди уже обдумывали такие мысли и отказывались от них. Так почему же я-то не прекратила до сих пор это хреновое философствование? Ой, смотрите, дама в полосатой шляпке выгуливает пуделя цвета шампанского!