Джерсо чуть было не поперхнулся. Вот любого вопроса он ожидал, но только не этого. Разве не очевидно? Кому же понравится быть чудовищем. В лягушачьей физиологии приятного мало. Хайнкелю с Дариусом хорошо: они теплокровные, а в своей второй форме — даже симпатичные.

Они и приспособились. С детишками, говорят, играют. Хайнкель к жене вернулся; Дариус девушку себе нашел — чуть ли не на пятнадцать лет его моложе, из цирковых. Маленькая такая, вместе они здорово смотрятся, особенно когда он в зверином виде ее на плече катает. А Джерсо что? Только таиться. Но зверь тоскливо смотрит изнутри, готов рвануться наружу. Зверя не показать миру, про зверя не рассказать. Никто, кроме Зампано, этого зверя даже не касается.

— По той же причине, что и ты, — буркнул Джерсо. Настроение у него сразу испортилось, и даже пиво больше не радовало.

— Ты мысли читать научился? — настаивал Зампано. — Откуда знаешь, чего я хочу?

— Да потому что такому, какой я есть, в Аместрис места нет! — рявкнул Зампано. — Да и в мире тоже!.. наверное. Когда мы с тобой боремся, рвемся куда-то, делаем что-то — мы живем. А когда просто так, лапки свесив… в болоте тонем.

Зампано усмехнулся и сказал неожиданно мягко:

— А мне тут, в Сине, понравилось. Красивая страна. И горы хорошие. Неплохо мы по ним прогулялись, а?

— Еще как.

Хорошее было время. Если бы только они к крестнику не торопились, можно было там на пару недель задержаться.

— А я вот думаю, — заметил Зампано нарочито скучноватым тоном, — что мне похрен на самом деле, что там у нас с телами. Чудовища — ну и чудовища, драться даже удобнее. Не говори только, что тебя эта сила не радует!

— Радует, конечно.

Ты что же, раздумываешь Альфонса бросить?

— Не, — мотнул головой Зампано. — Крестник — парень хороший, и когда мы с ним, у меня такое чувство, что мы что-то значительное делаем. Не просто так, понимаешь?

Джерсо кивнул.

— Вот ты об этом спрашивал… зачем мы тут пацанье учим. Мне нравится учить. Выходит, мы с тобой что-то полезное в жизни узнали? Есть, что передать.

— Ну ты… — Джерсо хмыкнул. — Я с этой позиции не думал.

— И вот что, — продолжил Зампано. — Ты учти, я повторять не собираюсь… Я так думаю, что пока мы с тобой напарники, мне на остальное плевать. Что там у меня с телом, считают ли меня чудовищем…

Джерсо от удивления чуть язык не прикусил.

Зампано ничего подобного раньше не говорил, сам Джерсо тоже. Для них не было секретом, как они друг к другу относятся; вот уже лет десять не было. Они через многое вместе прошли; Джерсо казалось, их связь крепче родства или супружеских уз.

Не выходит на свет, не нуждается в словах.

Нельзя найти лучше партнера, чем весельчак Зампано, умница Зампано, лучший снайпер батальона — до того, как ему глаза обожгло и он начал носить очки… Раньше он даже красавцем был. Но как, черт возьми, выразить весь этот клубок чувств, всю эту муть нормальным человеческим языком? Разве могут быть в нем такие слова?..

— В общем, мне тоже, — сказал Джерсо, и стукнул напарника в плечо кулаком. — Плевать. Там в бутылке еще что-нибудь осталось?

Даже в середине дня в кабинете Идена было темно — мешала высокая стена, огораживающая двор. Через стену в полуоткрытую створку окна падал золотой поток света и ложился на пол позади низкого стола. В лучах плясали пылинки.

Иден потер подбородок.

— Почему я считаю, что способности к алхимии передаются по наследству?

— Да, — кивнул Альфонс, — и не в том смысле, как по наследству передаются, например, острый ум и хорошие аналитические способности!

— На ваш вопрос не так просто ответить, Альфонс… В молодости я верил в это, потому что в то же самое издавна верили в нашем племени. Точка зрения не лучше и не хуже прочих. Как я узнал позже, ее придерживались некоторые ксеркские мудрецы.

— Да, но Тэмила говорила об этом так, будто это истина в последней инстанции…

— Для нее это и впрямь истина, — Иден вздохнул. — Видите ли, Альфонс… Когда остатки некогда великого народа… ничтожные остатки… оказываются один на один с чужим враждебным миром, где народы либо радуются исчезновению Ксеркса, державшего их в подчинении, либо им и вовсе на это наплевать, нужно сохранить людей единым целым, не позволить им раствориться, рассеяться в бескрайних пространствах, враждебных к проявлению их прошлого, но сохранить хотя бы искры озарявшего их жизнь огня… Какая же сила может сдержать вместе горстку бывших рабов, путешественник и примкнувших к ним полукровок, а также аместрийских крестьян, бежавших от феодального гнета?

— Общий враг? — предположил Альфонс.

— Во врагах недостатка не было. Но чтобы стоять прямо, нужна общая идея. И вот явилась мысль: только ксеркские люди способны к алхимии, как никто другой… И эта мысль удержала нас вместе! Саму по себе ее сложно было доказать или опровергнуть. Но чем больше сменялось поколений, тем больше в нее начинали верить: ведь, постепенно, все нахарра, как мы стали себя называть, становились алхимиками.

— Но это неудивительно! — воскликнула вдруг Мэй, до сих пор молчавшая. — Если ребенка с детства учить алхимии…

Иден улыбнулся.

— Верно, барышня Мэй. Когда я, будучи таким же молодым человеком, как вы, начал изучать этот вопрос, мне случалось слышать и такую точку зрения. Мне и самому не было покоя. Мне нужно было знать: Правда ли, что мы — Избранный народ? Правильно ли, что мы отгораживаемся от других? Порой мы принимаем в нахарра новых людей: например, многие, стремящиеся изучать алхимию в Сине с его Союзом Цилиня, приходят к нам сами. Но берем мы не всех и не всегда, этого мало… мы стали замкнутым народом с течением поколений. У нас есть очень жесткие правила, с кем и кто может сочетаться браком. Иначе цена — неполноценные дети. Допустим, в свое время я мог выбирать жену лишь из двух девушек, несмотря на то, что в нашем племени было около двух десятков моих ровесниц. Тогда я начал искать доказательств этой идеи, лежащей в основе жизни нахарра. Я нашел много подтверждений и много опровержений, но все-таки точно знать не мог… Я говорил с мудрецами нашего народа, которые сейчас уже упокоились с миром, искал старинные рукописи. Вскоре я понял, что ответ, если он есть, лежит за пределами народа нахарра и даже за пределами бывшего Ксеркса и его колоний. Я путешествовал в разные земли. И за морем, когда я был у народа, который синцы называют «шао-минь», а сами они называют себя «льяса», я познакомился с теми, кто показал мне истинную силу крови.

Иден на какое-то время замолчал. Лоб его пересекла морщина; он будто раздумывал, говорить дальше или нет.

— Вы боитесь, что мы кому-нибудь расскажем? — спросил Альфонс.

— Вроде того, — улыбнулся Иден. — Видите ли, льяса — очень простые люди. Они живут так, как синцы или аместрийцы жили много столетий или даже тысячелетия назад. У них большие племена из многих семей, но не потому, что они, как нахарра, хотят сохранить традиции, а потому что иначе они не могут добывать пищу. Льяса одеваются в меха, охотятся и ловят рыбу. Они считают, что животные и растения вокруг них обладают разумом. У этого народа есть люди, которые они называют шаманами. Льяса верят, что шаманы способны приманить рыбу или зверя, заклясть удачу, вдохнуть смелость, найти пропавшего в лесах человека, сказать, жив или мертв рыбак, затерявшийся на лодке в шторм… Я жил с льяса некоторое время, и понял, что многие шаманы действительно все это умеют. Но не понял, как. Всю жизнь я изучал алхимию и не верю в мистику или колдовство, — Иден с улыбкой сделал такой жест левой рукой, как будто хотел развести руками. — Я подружился с одним шаманом… Тот рассказал мне, среди прочего, что они могут погрузиться в особое состояние, в котором, как он сказал, «говорит их кровь». Тогда они могут общаться со всеми своими предками. Я упросил его научить меня, но, как мы ни старались, у нас ничего не вышло. Правда, Шор — так звали моего друга — сумел погрузить в особое состояние меня самого, и я своими глазами видел картины разрушения Ксеркса… — Иден задумался. — Это были очень правдоподобные видения, потом я даже отправился в развалины, поглядеть, правда ли все было так, как я видел. Но, как я ни старался, общаться с предками по собственной воле у меня не вышло.