Ал вышел из-за удобно выросшей в арке двора глицинии и слегка поклонился.

— Поклон ты делаешь неверно, — сказала Ланьфан, не глядя на него. — Я ниже тебя по положению.

— Но ты женщина.

— Тем более.

— Я понимаю, что пришел в чужой монастырь со своим уставом, или как там у вас говорят, — Ал вздохнул. — Но мне не хочется нарушать мои собственные правила. Ты очень красиво двигаешься, Ланьфан.

— Хочешь спарринг? — спросила девушка. — Когда-то ты на равных дрался с моим дедом…

— Теперь я человек, — улыбнулся Альфонс. — А ты — железная леди… прости за двусмысленность.

— Не за что прощать.

Железная леди? Как ты хорошо придумал!

Лицо Ланьфан смягчилось, как будто ей сказали что-то приятное.

— Неужели трусишь?

— Есть немного, — согласился Альфонс. — Еще я только что встал, не размялся…

«Не говоря уже о том, что вчерашний вечер закончился несколько позже, чем мне бы хотелось…»

Она поманила его железной рукой.

Ал вздохнул, стянул через голову рубашку, скинул туфли и послушно вышел на середину двора, напротив Ланьфан. Потоптался немного, привыкая к ощущению плитки под ногами. По местным обычаям они поклонились друг другу, сцепив руки перед собой.

«Нападешь первым — проиграешь», — говорила Изуми Альфонсу.

Эдварду она говорила прямо противоположное — и неудивительно, при его-то темпераменте.

Однако сейчас Альфонс не пытался выиграть. Он вообще не хотел драться. У него была другая задача — понять, что творится в этом дворце, что творится с Ланьфан. Она так любила Лина, шла за ним; ради нее он рисковал жизнью, ради нее цеплялся за свою личность; она была его ангелом-хранителем, его совестью, даже просила его пощадить другие кланы… а сейчас она — глава мрачной секретной полиции, тень за его троном, лицо у нее бледное, глаза запали… Ал был не настолько наивен, чтобы ожидать, что они поженятся — но хотя бы жить вместе, как его родители, они могли бы?

Поэтому Альфонс начал первым.

Ланьфан ответила так молниеносно, что их движения слились в одно. Еще через секунду Ал понял: у нее не настолько высокая скорость реакции (хотя двигалась она быстрее него), просто Ланьфан тоже собиралась начать первой.

Серия пробных ударов… да, это довольно интересно — драться с противником, у которого верхний автопротез. Хотя не сложнее, чем с Эдвардом… не сложнее, чем с химерами — если не считать неимоверной скорости Ланьфан. И того, что она тоже, как и Альфонс, не стремилась победить.

Он это понял почти сразу. Не то чтобы она дралась в четверть или в треть силы; она вообще не дралась, лишь разминалась. Пробовала приемы в четверть касания, меняла стили… Альфонс довольно подхватил игру — с Эдвардом они так никогда не пробовали, и наверное, зря. Это оказалось весело: угадывать, чего хочет добиться партнер — чтобы не преодолеть его, а дать ему именно то, что он хочет.

«Она отзывчива и по-прежнему добра, — понял Альфонс через минуту. — Она верит в то, что делает».

«Она несчастна», — понял он через две.

Они кружились по двору, сталкивались, нападали друг на друга, пробовали отдельные приемы, то ускорялись, то замедлялись; это уже длилось дольше, чем любой тренировочный бой, и выкатывающееся солнце уже позолотило верхушки деревьев и белые стены двора. А когда в ветвях глицинии попробовала голос какая-то птаха, Альфонс и Ланьфан, словно по команде, остановились.

— Ты хорош, — первой произнесла Ланьфан, восстановив дыхание.

— Ты лучше, — ответил Альфонс.

Она не стала спорить.

— Могу ли я что-то сделать для тебя? — спросил Альфонс. — Просто…

Ланьфан, я считаю себя твоим другом. Считаешь ли ты так же?

Она чуть улыбнулась — самую малость, но это было заметно.

— Конечно, Альфонс Элрик. Для меня честь быть твоим другом, хоть я и недостойна.

— Почему? Ланьфан, ты…

— Я плохая слуга, — сказала Ланьфан со странным выражением лица. — Я не могу дать моему господину то, чего он хочет… Я могу только пытаться сделать его царствование безопасным.

— Ты… — Альфонс прервал себя.

Он вдруг многое понял: и странный взгляд Лина, и то, что он подчеркнуто не обращался к Ланьфан во время их посиделок, и сразу двух девушек, что он увел в апартаменты… Лин был попросту обижен! Обижен на что-то, произошедшее совсем недавно, и Ал догадывался, что это могло быть.

— Поэтому я прошу тебя — помоги ему, — Ланьфан глядела Алу в глаза. — В том, что он просит. Я согласна с тобой, война с Союзом — не выход. Но ты, Альфонс Элрик, можешь найти иной путь! Ты — человек со стороны, тебе виднее, как говорят в Аместрис. Сходи в город с Мэй, как ты собирался. Посмотри на нашу жизнь. Подумай. Прошу тебя.

— Все, что попросишь, — сказал Альфонс прежде, чем в его голове всплыло сразу тысяча возражений.

«Нет, с этической точки зрения я, конечно, решил верно… — думал алхимик, возвращаясь в свои покои, — но на самом деле я просто не могу отказать красивой девушке. С этим надо что-то делать».

В Шэнъяне была всего одна прямая улица — Церемониальных Процессий. Но даже она под конец загибалась этаким метафизическим кукишем. Тем, кто решал прогуляться здесь, приходилось готовиться к бесконечным лабиринтам.

— Прямые улицы — это приглашение для демонов и злых духов, — пояснила Мэй. — Точно так же, как прямые крыши.

— А у нас считается, что на кривых улицах образуются пробки, — заметил Альфонс Элрик.

Он пытался в голове составить пешеходную карту Шэнъяна. Увы, его разум, привыкший к хитросплетениям алхимических кругов и печатей, не справлялся: согласно внутренним впечатлениям Альфонса, они не только ходили кругами, но и погружались под землю — это если верить количеству ступеней, по которым им пришлось спускаться.

И все же каким-то образом Ал и Мэй оказались на вершине холма. Вниз разноцветной мозаикой убегали гнутые крыши, между ними пенились весенним цветом деревья — Ал приблизительно узнавал только вишню и персик, все остальное было ему незнакомо. Золотой предвечерний воздух дрожал над изогнутыми крышами, пахло жареным мясом, весной и незнакомыми пряностями.

— Все-таки поразительная штука, — задумчиво проговорил Ал, откидывая капюшон просторного плаща в стиле горцев-нахарра. — Люди строят столько замечательных домов, чтобы жить в них, возводят целые города, а потом сплетают целые паутины интриг, из-за которых в тех же городах не развернуться…

— Ты о Союзе Цилиня? — спросила Мэй. — Но их правда давно пора обуздать. Они сковывают развитие алкестрии. Я пыталась узнать, сколько новых приемов было открыто за последние сто лет… У них есть такая специальная книга, реестр разрешенных приемов… У меня не было к ней доступа, но императору раз в пять лет подносится издание, якобы в подарок.

— И сколько же?

— Двадцать. За последние сто лет — ровно двадцать методик, восемь относятся к врачеванию, двенадцать — к выращиванию растений… То есть я так думаю, потому что мне известны только названия… Нам эти техники не раскрываются, мы учились по свиткам времен Золотого Мудреца…

— А как вышло, что ты вообще могла выучить алкестрию, при такой-то ситуации?

Мэй Чань серьезно сказала:

— Это привилегия клана Чань. Может быть, только из-за нее мы и держимся… держались раньше в великих кланах. Мы имеем право учиться алкестрии сами и учить людей из нашего рода. Вот ты никогда не думал, как это удивительно, что Лин не взял в Аместрис никого, владеющего алкестрией?

— Думал, — кивнул Ал.

— Потому что в клане Яо нет никого, кто владел бы алкестрией! Их секретное искусство — особая техника борьбы. Между прочим, они тоже из бедных кланов, и занимались тем, что поставляли наемных убийц и солдат… Их осталось очень мало, поэтому даже Лин вынужден был взять с собой в Аместрис всего двоих, и тех — старика и девочку-подростка. Если бы Лин не стал императором, клан Яо мог полностью пропасть при жизни следующего поколения.