— В другую?

— Отчего же? В свою супругу. Сюэни была женщиной редких достоинств и добродетелей, нельзя было в нее не влюбиться.

— Была?

— Она умерла несколько лет назад… С тех пор, хотя я был волен в своем выборе, я не брал ни жен, ни наложниц.

— Вы поэтому ведете жизнь торговца? — тихо спросила Мэй. — Совсем… изменили свой образ, чтобы сбежать от душевной боли?

— Нет, что ты, маленькая красавица… Я не настолько полон романтичных добродетелей, как ты вообразила, — рассмеялся Фумей и туманно пояснил: — Разные обстоятельства. Но ты знай, красавица: есть у человека долг — быть почтительным сыном или дочерью, защищать свой клан или кормить свою семью. А как выполнять этот долг — с горем пополам или с радостью, как другие тебе диктуют или как ты считаешь нужным, только сам человек решает…

Он замолчал, и несколько минут был слышно только шелест кисти по бумаге.

— Ну что, не надумала чаю? — спросил Фумей.

— Нет, я пойду, пожалуй, — решительно сказала Мэй, вставая. — Меня ждут. Спасибо за гостеприимство и за разговор.

— Не за что, красавица.

Мэй добиралась до дома, уже не сожалея о том, что случилось у нахарра. Разговор с Фумеем помог: теперь у нее были дела поважнее и она знала, что надо делать.

Альфонс смутно помнил, как отговаривался, что должен ехать — вон и паланкин скоро прибудет… и в императорском дворце ждут… и дел по горло…

Отговариваться-то отговаривался, но как-то так вышло, что его уже вели куда-то, и укладывали в мягкое, теплое, и гасили лампу, и в комнате становилось темно…

Сон наваливался неудержимо, мягким покрывалом.

«Сон — твой друг, — шепнул над ухом чей-то голос. — Ты же любишь видеть сны?»

«Да, я люблю, — сказал Ал, едва шевеля губами; ему почудилось, что его голос прозвучал по-детски беспомощно. — Люблю, а я шесть лет не видел снов…»

«Ну вот и смотри, — сказал голос ласково. — Смотри за все шесть лет и еще немножко…»

И сон начался — яркий, красочный. Такие, кажется, снились Альфонсу Элрику только в детстве, а после того, как он вернул свое тело, еще нет.

Летающие корабли под разноцветными парусами, башни со шпилями, пронзающие небеса, крылатые кони и многоголовые драконы в долинах из семи радуг…

«Правда, хорошо в моей стране? — спросила принцесса Ана из Ксеркса. — Нравится тебе мое королевство?»

Альфонс хотел сказать, что нравится, но тут все изменилось. Драконы, радуги, корабли и башни остались, но пропало что-то, что делало пейзаж живым, объемным. Вдруг все показалось ненастоящим, невзаправдашним — яркие декорации, под которыми пыль и паутина. Холодное чувство поселилось в груди. Ему по-прежнему было хорошо, но что-то не то, неправильное чудилось во всем этом блаженстве…

Еще секунда — и он мчится куда-то бесконечными зеркальными коридорами, за которыми бушует яростное полуденное солнце. В погоне за женщиной — кто она, что она? Он не знает. Но это не принцесса Ана: волосы у девушки темные, одета она в брюки, и лица ее не разглядеть. Секунду ему кажется, что это Тэмила, но тут же он понимает, что ошибся. Учитель Изуми? Вроде бы… Или Ланьфан? Или Мэй, но только взрослая?.. А может быть, Уинри — он соскучился по Уинри — но почему тогда черноволосая?.. Нет, все правильно, в этой жизни Уинри светлая, а родись она дочерью Триши Элрик, унаследовала бы волосы матери… Бабушка Пинако рассказывала: в детстве Юрий Рокбелл ухаживал за Тришей… Они росли втроем…

Странно: ухаживают за одними, женятся на других, оставляют навсегда — третьих. Это какой-то жизненный закон, и если вывести формулу, то Альфонс обязательно найдет, поймает эту грустную красавицу в зеркальных лабиринтах. Да, формула есть — но Тэмила, смеясь, стирает ее краем своего платка. Все-таки Альфонсу удается схватить женщину, она отворачивается, плачет, но Альфонс целует ее глаза. Он знает: эта девушка спит, как и он, и если он поцелует ее, она проснется, и станет ясно, кто же она…

— Кто же ты?

— Не помнишь? Сам пошел за мной…

Пряный запах ее кожи кружит голову. Пряди волос касаются его щеки, груди… он гладит ее спину — сильную, крепкую… Она чуть полнее, чем Дайлинь, намного выше, и это приятно — когда одного роста, легче…

И грудь ее, великолепная грудь, и нежная гладкость ягодиц, и аромат губ…

— Тэмила…

— Альфонс наконец вспомнил имя, выговорил. — Ты пришла ко мне, да?

— Я пришла…

— Ты меня чем-то опоила? Почему я так долго не просыпался?

— Драмма — коварный напиток… мне все равно было хорошо. Просыпайся совсем, попробуем еще раз.

— Тэмила, ты же не любишь меня, — Алу с трудом дались эти слова. Как всякому молодому человеку, ему тяжело было признавать, что кто-то может его не любить. Но когда он произнес их, то почувствовал: правда. — Зачем?

— Ты мне нравишься.

— Да, нравлюсь, но ты не любишь… Я думал, у вас строгие нравы.

— Не в этом случае.

— Чем же этот случай особый? Расскажи, Тэмила.

— Я хочу твое дитя.

— Что?! — при этих слова остатки дремы слетели с Ала.

Он тут же осознал, что находится в гостевых покоях нахарра — по крайней мере, стены были теми же, а ложе, составленное из подушек, не напоминало синское; что практически раздет и что на нем восседает совершенно обнаженная Тэмила и что… хм, с одной стороны, ему бы стоило почувствовать неловкость, но, учитывая ее намерение от него забеременеть — слава всем высшим силам, если они есть!

Тэмила рассмеялась, нежно провела пальцами по его щеке.

— Не бойся, Альфонс.

Я не предъявляю права на твое имя или на кошелек. Мне нужен лишь ребенок, твоя кровь. У меня четверть крови, у тебя — половина.

Наше дитя будет со всеми признаками. Мы воспитаем его или ее; мы, община! Лучше, конечно, двоих или троих детей, но и один подойдет, хотя я буду молиться богам о близнецах, если ты не захочешь задержаться.

— Да о чем ты говоришь! — Альфонс почувствовал, как у него волосы встают дыбом. — Ты хоть знаешь, сколько мне лет?! — от волнения он начал заикаться. — Семнадцать! Семнадцать!

Какие дети?!

— Идеальный возраст для производства потомства, — передернула она четко очерченными плечиками. — Лучше ждать, пока мы оба состаримся?

— Нет, нет! Я так не могу! Ты не понимаешь, я…

— Ты не хочешь детей? — она смотрела на него прямо и грустно. — Даже если от тебя ничего не потребуется, кроме семени?

— Не в этом дело! Я хочу детей… потом! Может быть, через три-четыре года…

— Это подойдет, — она кивнула. — Но какая разница?

— Потому что я хочу нормальную семью! Не обязательно с ксеркской кровью, просто семью!

Хочу жениться на девушке, которую полюблю, хочу, чтобы у нас с ней был свой дом — лучше в Аместрис, в моем родном городе, но и в любом другом месте можно, лишь бы оно нам обоим нравилось. И чтобы продолжать исследования…

— Хорошо, — кивнула Тэмила.

— Что «хорошо»?

— Я поеду с тобой в Аместрис, если ты этого хочешь. И стану твоей женой.

— Черт, нет! Ты не поняла! Я… ты очень милая девушка, Тэмила, настоящая красавица, и сильная, и… но ты меня не любишь, а я тебя не люблю! Мы совсем недавно познакомились! А после того, что ты мне рассказала, я к тебе и на пушечный выстрел не подойду!

— Сейчас мы ближе пушечного выстрела, — она положила руки ему на плечи и наклонилась.

Губы у нее были горячие, припухшие от поцелуев — от его поцелуев! — волосы разметались по плечам.

— Да, но…

— Альфонс отчаянно пытался собраться с мыслями. — На любого нашего ребенка предъявит права твоя община, да?

— Да. Это хорошая община, ты сам так сказал.

— Хорошая, но… Но я не собираюсь приносить своих детей в жертву алхимии, понимаешь? Я не хочу для них этого, понимаешь? Я хочу, чтобы они родились свободными людьми, как мы с братом!

— Ребенок синца становится синцем. Ребенок аместрийца — аместрийцем.

Ребенок богача обретает богатства, ребенок бедняка — отцовские долги… Может быть, это несправедливо, но таков порядок вещей.