Альфонс слегка нахмурился.

— Я предложил помочь вам. Вовсе не обязательно после этого… втыкать мне нож в сердце и еще его проворачивать.

— Это такая аместрийская идиома?

— Вроде того.

— Простите…

— Лунань опустила лицо. — Я не хотела причинять вам боль даже случайно.

— А если я расскажу Чинхе о вашей болезни? Вам разве что-то грозит? Нивэй просто отвезет вас домой. Насколько я понимаю, Чинхе не осмелится вам угрожать. Зато вы будете свободны от этого брака.

— Альфонс, — Лунань подняла на него глаза, — простите, что я говорю так прямо… Но в Аместрис это принято, я знаю. Когда я сейчас опираюсь на вашу руку, я чувствую, что могла бы опираться на нее вечно, и эта рука осталась бы так же сильна.

Теперь Альфонс не знал, что сказать.

— И когда вы предложили устроить мой побег… — Лунань вздохнула, — на какой-то момент я почти… Но это все равно уже поздно. Сбеги мы вместе, вы неизбежно полюбите меня хотя бы из жалости — а еще потому, что мы любим объекты наших благодеяний…

— Я мог бы полюбить вас, — начал Ал, — но…

— Нет, — сказала Лунань с совсем другой интонацией. — Я хотела выйти замуж, чтобы иметь шанс испытать земную любовь между мужчиной и женщиной, прежде чем уйду в мир духов. И боги даровали мне нечто еще более прекрасное: я узнала, что кроме земной любви может быть иная, прекрасная, бескорыстная, ничего не требующая от объекта любви и только дарующая. Я бесконечно благодарна вам.

Альфонс по-прежнему не мог найти слов. Щеки у него пылали, голова шла кругом. Горы впереди словно расплывались.

«Я в книжке, — тоскливо подумал он, — я в книжке или в каком-нибудь сентиментальном фильме… Эта Лунань — она правда верит в то, что говорит?..»

Альфонс вспомнил их самый первый разговор в этой комнате, три дня назад. Тогда Лунань спросила: «Знание в каком разделе алкестрии вы хотите проверить?.. Науку о земле и воде?.. Науку о людях и зверях? Науку о мыслях?»..

«А можно просто поговорить сначала? — спросил Альфонс. — Госпожа Лунань, я совсем ничего не понимаю в Сине… может быть, вы расскажете мне что-нибудь? А я расскажу вам об Аместрис…»

Сперва она поглядела на него удивленно и холодно, но постепенно оттаяла. Разговор наладился; Лунань, несмотря на свою жизнь затворницы, оказалась кладезем знаний о Сине. Ну ладно, она верит в богов и духов — странно слышать от алхимика (пусть даже восточного), но Ал встречал уже алхимиков, которые верили и в более странные идеи.

А теперь оказывается, что все это время у нее в голове бродили мысли, о которых он и понятия не имел.

Но все-таки ее хрупкость и нежность были настоящими. Болезнь тоже была настоящей — подумать только, как он раньше не замечал, что эти бледность и худоба не могут быть естественными! Он не мог не чувствовать глубокой печали.

— Ваши… сородичи из Союза Цилиня никак не могут вас вылечить? — спросил Альфонс.

— Они пытались, — безмятежно произнесла Лунань.

— Может быть, иная медицина могла…

— Моя мать тоже умерла молодой. Я была совсем маленькой, и не помню этого, но мне рассказывали, что симптомы схожие. И ее, и меня наблюдали лучшие врачи и мастера алкестрии. Иногда нужно просто смириться, чтобы не отравлять себе последние месяцы.

— Что я могу сделать для вас?

— Скажите Чинхе только свое мнение обо мне, как об алхимике, — проговорила Лунань. — Сделайте это быстро, потому что у меня не так много времени.

Ал кивнул. Он тянул время до сих пор, потому что ждал Джерсо и Зампано; но он просто не мог возразить на эту просьбу. Подождет их в Цзюхуа. Ну или что-то еще придумает.

— Я поговорю с ним сегодня же, — кивнул Альфонс.

— И вспоминайте меня без печали.

Холодными пальцами Лунань слегка пожала его руку по аместрийскому обычаю.

Альфонс собирался поговорить с Чинхе в тот же день. Он решил, что для этого достаточно передать свое пожелание слугам, но ошибся: как оказалось, не нужно было совсем ничего делать. Чинхе передал ему приглашение самостоятельно.

«Голова дракона» ожидал его в украшенной зелеными панелями просторной пустой комнате.

На одной стене здесь висела карта Сина, на другой — коллекция оружия. Прямо кабинет военачальника. Ал уже порядком поднаторел в местных обычаях, чтобы сообразить: никакой это не кабинет, а что-то вроде спортивного зала. Чинхе слегка поклонился при его появлении и указал на низкий полированный стол. Поверхность стола была девственно пуста, если не считать искусной эмалевой инкрустации и небольшого обшитого шелком продолговатого футляра.

«Указ какой-то? — подумал Альфонс. — Нет, черт, я все время забываю, что он бандит, а не государственный чиновник… Здесь и разницы-то не видно».

Ал послушно устроился напротив Чинхе, чувствуя неловкость: ему по-прежнему неудобно было сидеть, поджав ноги. Потом Чинхе сказал:

— Я хотел бы лишний раз поблагодарить вас, господин Эллек, что вы решили оказать мне помощь в столь деликатном деле. Могу ли я осведомиться, как много времени еще понадобится вам, чтобы установить, насколько госпожа Лунань сведуща в искусстве алкестрии?

— Нисколько, — Ал пожал плечами, — я уже закончил. Госпожа Лунань действительно сведуща в алкестрии и алхимии. Я бы хотел вернуться в гостиницу и подождать там возвращения моих телохранителей.

— Вы можете воспользоваться моим гостеприимством и дальше, — произнес Чинхе. — Через два дня состоится моя свадьба с Лунань; вы были бы на ней почетным гостем.

— Я предпочитаю двинуться в путь, — твердо сказал Ал. — Мне было приятно погостить у вас, но исполнение моих дел в Сине это не приблизило. Мне пора в Шэнъян.

— Не торопитесь, — Чинхе взял со стола футляр, раскрыл его и вытащил две длинные тонкие шпильки, покрытые резьбой. Ал чуть было не вздрогнул: он узнал их. Ему стоило больших усилий контролировать выражение лица; не до конца получилось.

— Кажется, мне знакома эта вещь, — сказал он.

— Да, — кивнул Чинхе. — Они были в волосах женщины, найденной мертвой в вашем гостиничном номере. Кто она?

— Ваша помощница.

— Нет, вы только сделали ее лицо похожей на лицо женщины из моего клана. Очень искусно сделали, ваше мастерство заслуживает уважение. Даже я сперва обманулся. Но эти шпильки… вы знаете, что они были сделаны монахом?

— Я еще плохо разбираюсь в ваших обычаях, — Ал пожал плечами. — Впрочем, я слышал о таком.

— Да, они были освящены в храме Тысячи Лепестков, что на горе Шуань. Мое доверенное лицо отправилось туда третьего дня, чтобы возложить шпильки обратно на алтарь. Это был мой подарок, видите ли, — Чинхе говорил все еще совершенно спокойным, обыденным тоном. — И это лицо привезло для меня послание, оставленное на алтаре. Дайлинь жива.

Где она?

Мысли Ала лихорадочно метались.

Ему хотелось одновременно все проклясть и разразиться нервным хохотом; а может быть, просто ударить Чинхе под дых, не дожидаясь конца разговора. К сожалению, между ними был стол, а до окон — далеко, через всю комнату. Даже если перепрыгнуть, Чинхе может метнуть нож… В этих широких рукавах очень удобно прятать оружие, даже огнестрельное. Ал пока не видел здесь пистолетов, но было бы странно, если бы местная мафия их не использовала. Даже если пороховое оружие дорого стоит, уж глава-то триады точно…

На этом месте Ал оборвал горячечную гонку мыслей.

Нужно отвечать, и отвечать быстро. Но как?.. Так, как поступил бы брат?.. Схватить край стола и опрокинуть на Чинхе… Не может быть, чтобы он этого не ждал. Что там Ал думал недавно насчет того, что нужно было учиться у генералов Армстронг и Мустанга, вместо того, чтобы спорить с ними об этике?..

— Сожалею о вашей потере, — холодно сказал он. — Вам приятнее думать, что ваша женщина жива, и это естественно. Но когда что-то пересекает мой путь, господин Чинхе, я это уничтожаю. Женщина мертва.

Если бы я знал, что она так дорога вам, возможно, я постарался бы ее пощадить.

— Женщина жива, — возразил Чинхе. — Прекращайте. Женщина жива, и вы помогли ей сбежать от меня.