Около автобусной остановки его внимание привлекла странная пара, показавшаяся ему чем-то знакомой: невысокий худенький мальчик лет десяти, в школьной форме, вел за руку через улицу малыша, видимо только недавно научившегося твердо ходить. Фары промчавшегося мимо автобуса на момент осветили ярко лица обоих.

— Чикара! — воскликнул Гото, бегом бросаясь к ребятам. — С кем ты? С Хироси?… Вас же задавят здесь!.. Куда ты шагаешь с этим карапузом так поздно?… И почему вы одни, без мамы?

Последние торопливые вопросы он задавал уже на тротуаре, куда перетащил обоих детей, подняв их на воздух и перебежав с ними, точно с двумя большими пакетами, к подъезду издательства.

— Папа-сан не знаете где?… Не в редакции? — спросил вместо ответа Чикара, обрадованно разглядывая журналиста.

— Нет, пока не вернулся… Зачем он тебе? Тебя мама послала?… Что-нибудь произошло там у вас?

— И Таками-сан тоже не приезжал? — перебил мальчик, как будто не слыша вопросов Гото.

— Профессор здесь… Тебе его надо? Пойдем тогда!

Продолжая держать малыша на левой руке, он пропустил Чикару вперед и пошел вслед за ним на второй этаж, предварительно заперев за собой входную дверь.

Профессор Таками при неожиданном появлении ребят, которых он очень любил, застыл в напряженной позе боязливого ожидания. Он догадался сразу, что произошло какое-то несчастье. Сонный, усталый Хироси, попав со свежего воздуха в душную комнату, громко заплакал. Пытаясь его успокоить, Гото легонько подбросил его к потолку, но малыш заплакал еще сильнее. Тогда старик посадил его к себе на колени, снял с него ласковыми движениями теплое верхнее платье и обувь и тихим, тоненьким тенорком стал напевать ему детскую песенку о черепахе и аисте. Ребенок затих. Тем временем его старший брат толково и коротко рассказал о полицейском налете на их квартиру и об аресте мамы Сакуры.

— Да, дела принимают плохой оборот. Фашисты распоясались окончательно, — сказал Като, хмурясь. — Третьего дня на совещании лидеров верхней палаты барон Окура выступил против токийского студенчества и многих видных профессоров с погромной речью, заявив, что наши университеты являются рассадниками идей единого народного фронта.

— К сожалению, это не совсем верно, — печально усмехнулся Таками, поглядывая искоса на задремавшего малыша. — Но я хочу думать, что скоро это будет именно так. Лучшая часть интеллигенции не может не быть с народом.

Като, спустив штору, прихрамывая, отошел от окна и сел на подушку.

— Все это так, профессор, — ответил он, перебирая блестящие пуговицы своей куртки, — но надо все-таки ждать, что фашисты примут все меры, чтобы лишить нас этой уверенности… Лично я не хотел бы попасть снова в лапы токийской полиции. Два года назад она еще не была так свирепа — и то моя нога захромала после знакомства с полицейскими методами допроса.

— О да, — согласился Гото. — Теперь они действуют еще ужаснее. Без малейшей ответственности перед законом. У честных людей мало шансов выйти из их застенков живыми.

— Может быть, папу тоже арестовали? — тревожно сказал Чикара, прислушиваясь к разговору взрослых.

Все трое неуверенно переглянулись. Мальчик выразил вслух их собственные опасения.

В эту минуту шум уличного движения, доносившийся через окна и стены, внезапно стих. Так бывало и прежде — в дни фашистского путча, когда военные полицейские патрули закрывали на некоторых улицах трамвайное и автобусное сообщение, организуя облавы «в целях вылавливания неблагонадежных элементов».

— Тишина подозрительная! — сказал профессор, прислушиваясь.

Гото выключил в комнате свет и, подойдя к окну, поднял штору.

Улица, еще недавно кипевшая движением, казалась вымершей. На обоих ее углах стояло по голубому автомобилю, откуда выскакивали с оружием в руках полицейские.

Часть из них уже подходила к издательству «Тоицу». В тонконогом сухом офицере, возглавлявшем отряд, Гото узнал Хаяси. Сзади него шли в полной форме сутулый, коренастый сержант и рыжеусый белогвардеец Строев. Яркий огонь дуговых фонарей освещал их, как днем.

Вскоре внизу послышался сильный стук, в дверь.

— Ну, этих я впускать не советую. Позвоните-ка лучше, по телефону председателю нижней палаты или другому влиятельному лицу, у вас есть такие, — сказал мрачно студент, обращаясь одновременно к профессору и Гото.

Профессор Таками, положив малыша в соседнюю комнату на прикрытые пледом подушки, снял торопливо телефонную трубку. Гото вынул из внутреннего шкафа два револьвера с запасными обоймами, передал один из них студенту, другой сунул себе в карман и сбежал вниз по лестнице, надеясь затянуть переговоры с полицией до тех пор, пока профессор успеет дозвониться о помощи.

Но Хаяси, видимо, не был намерен ждать.

— Взлом-мать дверь! — скомандовал он визгливо.

Дверь затрещала, но, сделанная из прочного дерева, усилиям полицейских не поддалась. Хаяси в бешенстве выстрелил в нее и приказал рубить саблями. Пуля пробила дверь и оцарапала правый бок Гото.

— Прекратите стрельбу! В доме есть дети… Мы будем защищаться! — закричал Гото, отбегая на лестницу.

В ответ прозвучало сразу несколько выстрелов. Дверь затрещала еще сильней. Журналист почувствовал в плече резкую боль и почти машинально нажал собачку револьвера. Автоматический пистолет защелкал, как пулемет.

Полицейские, не ожидавшие вооруженного отпора, трусливо бросились в стороны. На помощь им поспе-

шила вторая группа с дальнего угла улицы, бестолково стреляя в стены и дверь.

Студент Като, соорудивший за это время около окна настоящую баррикаду из чемодана, шкафа, подушек и двух матрацев, решил, что пора переходить в контратаку. Быстро прицелясь, он выстрелил в офицера. Хаяси упал… Като выстрелил снова. Белогвардеец Строев глотнул конвульсивно воздух и грузно свалился рядом с начальником на асфальт тротуара, обнажив при падении лысый покатый череп, пробитый пулей.

Вслед за ним упали еще двое. Среди полицейских, оставшихся без командира, началась настоящая паника. Большинство из них побежало назад к машинам. И только двое — широкогрудый молодой парень и сутулый сержант, — заметив, что офицер шевелит губами, подхватили его и перенесли через улицу к полицейской будке.

Хаяси, забинтованный наскоро санитаром, преодолевая слабость и боль в груди, позвонил из полицейской будки барону Окуре и, доложив о своем ранении и потерях отряда, попросил немедленной помощи против засевших в издательстве «Тоицу» революционеров.

— Они там, как в крепости. У них автоматические винтовки, — солгал он.

Барон Окура пришел в ярость. Открытые уличные бои, с убитыми и ранеными, совсем не входили в его расчеты. Он надеялся расправиться с ненавистными ему людьми незаметно и быстро.

— Сколько их там? — спросил он.

— Точно сказать не могу, но не мало, — ответил придушенно Хаяси, делая над собой усилие, чтобы не выронить из ослабевшей руки телефонной трубки.

— Мн-ного! — повторил он растерянно. — И все… с оружием!

— Так какого же дьявола вы не выполнили моего приказа и не взяли с собой солдат, если не умеете действовать по-военному! — крикнул барон, окончательно взбешенный его неуверенными ответами. — Немедленно оцепите здание со всех сторон. Следите, чтобы никто оттуда не вышел! Я пошлю сейчас туда взвод солдат… И, может быть, сам приеду.

Полицейские, растягиваясь в реденькую цепочку и прячась по закоулкам, стали окружать здание.

Окна нижнего этажа, где помещалось издательство, были закрыты плотными ставнями на железных решетках. Но Като, видя, что положение становится все серьезнее, перевязав рану Гото, соорудил вместе с ним перед дверью новую баррикаду из шкафов и столов редакции.

Профессор Таками продолжал свои переговоры по телефону, пытаясь установить связь с влиятельными друзьями. Теперь, когда смерть была у порога старик опять казался спокойным и твердым.