Над городом продолжало вьюжить.

Из казарм пулеметной роты солдаты тащили к автомобилю смертоносные гочкисы и зарядные ящики с лентами, пряча их под брезент от мокрого снега.

Артиллеристы, одетые в походные защитные шинели, звякали на ходу саблями и кинжалами, вполголоса переговаривались, строились в маленькие отряды и шли на свет фар, к раскрытым настежь воротам. Некоторые прятали по карманам ручные гранаты, скользкие и круглые, как гусиные яйца.

Отряды выступали из разных казарм. Людей и машин было много. Но это не было подготовкой к походу в Маньчжоу-Го. Мортирные тяжелые орудия продолжали стоять под навесом рядом с артиллерийскими конюшнями. Кони спокойно жевали сено. Деревянные сундучки с нищим солдатским имуществом по-прежнему возвышались в казармах над койками; постели были не сняты и аккуратно заправлены.

Ночная тревога — в ветер и снег — могла показаться со стороны искусным началом обычных зимних маневров…

Грузовики один за другим мчались к центральным районам Токио. Сквозь шум моторов солдаты перебрасывались отрывочными словами:

— Хорошо. По-умному взбунтовались.

— Офицеры и те спохватились.

— Не подвели бы только.

— Дурень, так им же опасней, чем нам. Капитан Андо прямо сказал…

— Правильно, Сато-кун. Наш ответ маленький. Повинуемся непосредственному начальнику. Не только наш полк, вся армия поднимается. Все изобижены.

— Лейтенант это же пояснял: все их партии против правды идут.

— Капитализму служат, а не народу.

— Предатели! Нет в моем сердце добра для них.

— Как псов перестреляем! Довольно выжимать пот и кровь из народа!

— Никакой войны мне на надо! Никакого Китая!

— Ну-ну!.. Ты без этого…

— А как же?… Наново теперь будем жить! Обязательно! Без помещиков, без капиталистов, без партий.

— Под управлением императора. И никого кроме!..

Снег падал. Столица, как и всегда, жила своей размашистой ночной жизнью, врезаясь в метель и мглу огромными, желто-молочными огнями уличных фонарей, бесчисленных световых реклам, роскошных витрин, бумажных древних фонариков и ярких, сверкающих окон кафе, отелей и ресторанов. Автомобили, трамваи и даже велосипеды, несмотря на погоду, сновали по главным улицам, истошно гудя сиренами. Продрогшие полицейские, прячась от снега под капюшоны дождевиков и в караульные будки, с трудом регулировали движение…

В ту февральскую снежную ночь лорд хранитель печати адмирал Сайто Макото, восьмидесятилетний старик, пышно увешанный орденами, вернулся с обеда в американском посольстве в первом часу. По своей давней привычке, сменив мундир на просторное кимоно, адмирал принял теплую ванну и, уже лежа в постели, попросил жену дать ему две пилюльки старого патентованного лекарства, которое всегда хорошо помогало ему после тяжелых американских и европейских кушаний.

В это же время где-то, за стенами, в стороне вестибюля, раздался и захлебнулся оторопелый крик горничной, возник нарастающий шум голосов и шагов, лязг оружия, и в спальню молча вбежал окровавленный старый слуга. Вслед за слугой ворвались с винтовками и саблями яростные солдаты во главе с офицером, державшим в одной руке револьвер, в другой — обнаженный остроконечный кинжал.

Адмирал Сайто, едва успевший вскочить с постели, запахивая на голом теле ватный халат, отступил к нише и сдавленным голосом, но без испуга и гнева, сказал быстро:

— Подождите. Здесь спальня жены. Убить, меня вы всегда успеете. Я сейчас выйду к вам. Отсюда нет другой двери. Поговорим прежде.

Он указал спокойным движением руки на пустую соседнюю комнату. Офицер и солдаты на мгновение остановились в нерешительности. Присутствие женщины и хладнокровие старика перед лицом близкой смерти пробудили в них что-то похожее на уважение и жалость. Казалось, они пощадят его. Но женщина в страхе кинулась к мужу, и ее тонкий испуганный крик вместе с растерянным жестом слуги, пытавшимся заслонить своей грудью обоих господ, вернул заговорщикам их решимость. Офицер и три ближайших солдата, отшвырнув старика слугу, бросились на министра. Жена Сайто, в бессилии отчаянья, суетливо. хватала их за руки, за оружие, за одежду.

— Не убивайте его! Пощадите! Сохраните его для родины! Он не заслужил такой смерти, — умоляла она, рыдая.

Маленьким, слабым телом она, как щитом, заслонила мужа от смертоносных ударов. Кинжалы и сабли застыли в воздухе. Тогда один из солдат, с золотой полоской на узком погоне, оттолкнул ее и ударил в плечо штыком. Сайто рванулся к жене на помощь, но в его грудь и живот вонзилось сразу несколько острых клинков…

Ночь шла. Ветер стихал. Снег падал мелкими, светлыми мушками, постепенно редея и тая. В токийских барах и дансингах, пришедших на смену древним чайным домам, по-прежнему весело развлекались спиртными напитками, фокстротами и любовью беспечные буржуа, не замечая, что в городе уже нарастают события, значительные и страшные…

— Отряды офицеров и солдат, подстрекаемые и руководимые членами «Кин-рю-кай» и агентами из второго отдела генштаба, действовали по точному плану, дерзко и быстро. Вооруженные, как для боев, они вторгались в дома, отыскивали свои жертвы и тут же их убивали. Немногочисленных полицейских охранников, оставшихся верными правительству, заговорщики частью разоружили, частью расстреляли в упор при входе в государственные здания и резиденции высших сановников и министров. Там, где была опасность встретить вооруженное сопротивление, тонкие стены домов предварительно пробивались пулеметными очередями.

Разгром «правительства стариков» — сторонников постепенного захвата Китая и осторожной внешней политики — казался полным. В ночь на 26 февраля было убито около восьмидесяти человек. Престарелый министр Такахаси, считавшийся в деловых кругах финансовым гением Японии, был заколот в своей частной квартире. Главного инспектора военного обучения генерала Ватанабэ Дзиотаро заговорщики застрелили на глазах у семьи. Принц Сайондзи — последний генро, главный советник императора — спасся от смерти только поспешным бегством, выехав рано утром из своей виллы Окицу в неведомом для заговорщиков направлении.

С убийством премьер-министра адмирала Окада произошел непредвиденный случай, долгое время бывший потом сенсацией всей печати.

В половине шестого утра секретарь премьера Фукуда был разбужен выстрелами из винтовок и револьверов.

Фукуда вскочил с постели и стал одеваться. Страх подействовал освежающе. Мысль заработала ясно и напряженно. О натянутых отношениях кабинета министров с военно-фашистскими кругами секретарь знал подробнее многих своих коллег. Еще три месяца назад, во время знаменитого заседания членов японского правительства 26–29 ноября, когда министр финансов Такахаси, возражая военным кругам, назвал их стремления авантюрными и беспочвенными, опасность террористических актов со стороны военщины против Окады и Такахаси стала явной для всех.

Такахаси выступал очень резко:

— Рост расходной части бюджета не по плечу Японии, — сказал он. — При нынешнем международном положении нет никакой опасности, чтобы СССР или Соединенные Штаты Америки начали против нас войну по собственному почину. Обе страны обладают значительными территориями, и потому совершенно немыслимо, что они бросят вызов Японии по собственной инициативе. Япония должна отказаться от вызывающей политики по отношению к этим державам и проявить политику мира.

После этого выступления нажим военных кругов на кабинет министров усилился. Фашистская печать угрожающе требовала его «добровольного» ухода в отставку.

Фукуда оделся и побежал коридорами в квартиру премьер-министра.

— Неужели убили? — думал он, задыхаясь от возбуждения и бега.

— Стой! — остановил его окрик.

Секретарь сразу прирос к порогу как вкопанный. Все лестницы резиденции Окады были заняты вооруженными солдатами. К министру не пропускали никого.

«Они уже застрелили его!» — решил Фукуда и, перепуганный, возвратившись в комнату, тотчас же сообщил о случившемся по телефону начальнику жандармерии, в главное полицейское управление и командованию гвардейской дивизии.