Ти Яо рассматривает плакаты, делает замечания художникам, что-то говорит девочке, которая пристроилась в уголке кабинета с тетрадкой для рисования, потом, спохватившись, вспоминает о нас и улыбается…
Пацаны на Ват Пноме
Был март, середина сухого сезона, когда всё цепенеет в ожидании дождей, а уровень воды в реке Тонлесап падает на несколько метров. И лишь на обнажившихся от воды берегах зеленеют огороды, которым суждено через три-четыре месяца снова уйти под воду.
Днем ртуть поднималась до сорокаградусной отметки; вода в тазу, вынесенном на крышу нашего дома, прогревалась настолько, что вполне годилась для стирки. Полуденная дрёма часа на три окутывала город. И только на городских рынках продолжалась ленивая торговля.
В тот знойный мартовский день я забрел на Ват Пном — Храмовый Холм. С ним связано предание о некой благочестивой и богатой вдове Пень. Однажды во время разлива, рассказывает легенда, к ее дому прибило дерево. В дупле его вдовица обнаружила четыре бронзовые статуи Будды и каменную статую какого-то божества. Госпожа Пень позвала соседей и сказала им, что надлежит насыпать молитвенный холм к западу от ее дома. Соседи помогли ей воздвигнуть холм, потом распилили дерево, сделали из него алтарь, который и водрузили на самой вершине рукотворной горы. Там и поставила вдова Пень четыре бронзовые фигурки. А каменную статую установили у восточного подножия горы. Позже на холме построили пагоду Ват Пном Дон Пень — Храм на горе госпожи Пень, — а местность вокруг холма назвали Пномпень. Произошло все это шестьсот лет назад…
Сейчас на ступеньках пагоды сидели два пожилых буддийских монаха и безмолвно смотрели в жаркую мартовскую даль.
— Полпотовцы не щадили никого и ничего, — с горечью рассказывал мне архитектор Ти Яо. — Ват Пном не избежал разрушения. В руинах многие строения на холме, разворованы священные статуи. Мы пытаемся спасти и сохранить уцелевшие.
Ват Пном сейчас лишен буйной тропической зелени. Она расцветет с началом сезона дождей. Среди руин чудом уцелевшая пагода, но и она требует серьезного ремонта.
В туристских проспектах, который выпускала пресс-служба принца Нородома Сианука, Ват Пном был другим. Красивым и неосязаемым.
И я вдруг представил себе туристов, увешанных кино- и фотоаппаратами. Я представил себе этих туристов, отщелкивающих свою порцию буддийской экзотики, и тут вспомнил о поселке Кандальстыонг, где мы снимали телевизионный очерк о преступлениях полпотовского режима.
Было это около года назад, когда жилось кампучийцам еще трудно, когда решалась судьба первого полноценного урожая риса, когда не хватало продовольствия, и народные власти распределяли между крестьянами продукты, полученные по каналам международной помощи.
Вместе с нами в Кандальстыонг приехали несколько американских, канадских и английских журналистов.
Работали они в прямом смысле слова в поте лица: щелкали затворами, снимая крупным планом изможденные лица крестьян, банки с кукурузным маслом, мешки с рисом, молодых ребят из отряда народной милиции, наблюдавших за порядком при распределении…
Некоторые фотографии я встречал потом в журналах и газетах. Среди тех журналистов нашлось несколько честных, которые написали правду.
А остальные?
Их профессионально сделанные снимки сопровождались комментариями, из которых вытекало, что голод завершит истребление нации, что страна стоит на краю гибели и что виноваты во всем народно-революционные власти и вьетнамцы.
Клевета, чудовищная по мысли, была для этих газет заурядной. Им ничего не стоило обвинить людей, спасших свою страну и народ от полного уничтожения, людей, поднявших знамя борьбы и изгнавших убийц из Кампучии, в неспособности руководить государством. Им ничего не стоило — а вернее, за это здорово платили, — обвинить братский народ Вьетнама, с которым кампучийцев связывают долгие годы совместной борьбы против французских колонизаторов и американской агрессии, в интервенции.
Ложь сопровождалась воплями о трагедии Кампучии. Но они не захотели вспомнить о трагедии, разыгравшейся с приходом к власти пропекинской клики, бросившей страну на грань гибели. Теперь они редко приезжают в Кампучию. Голода нет, лица у людей открытые и весёлые.
…Мальчишеский смех вернул меня на лестничную площадку Ват Пнома. Пномпеньским пацанам, озорным, юрким, общительным, как все мальчишки мира, видно, тоже не спалось в полуденную жару. Они пришли сюда посмотреть на змею.
— Какую змею? — переспросил я.
— Большую, как Наг, — сказал самый бойкий.
— Черную, — тихо добавил другой. Глаза у них блестели от ужаса и восторга.
Обойдя пагоду и затаив дыхание, мы заглянули в высохший колодец. На дне его лежала крупная кобра. Змея зашипела и уползла в щель между камнями. Ребятишки сокрушенно цокали языками, что выражало крайнюю степень огорчения, и через мгновение рассыпались по склону холма.
Монахи все так же отрешенно сидели на ступеньках храма, когда пришли несколько женщин с дарами — рисом, бананами, ананасами…
Было три часа пополудни, и солнце уже палило помилосерднее. Город просыпался. Кто возвращался на работу после обеденного перерыва, кто шел на рынок; продавцы сигарет, сладостей, уличные кулинары уже выставили на тротуарах свои лотки. Тяжелые грузовики и канареечные «Лады», крестьянские повозки, велорикши и велосипедисты катили по проспекту Сон Нгок Мина. (Сегодня проспект имени основателя камбоджийской компартии вновь переименовали в бульвар Нородома. В Камбодже снова королевский режим — В.П.). Пестрота, шум, пульсирующая жизнь.
И множество детей — на руках или на бедре у матери или семенящих следом. Они родились и сделали первые шаги на освобожденной, оживающей земле.
Я неспешно шёл по широкому тротуару проспекта, мне улыбались, я улыбался, здоровался со знакомыми.
Рыбаки Чран Чомреса
Рынка в столице никак не миновать. Сначала ездишь туда просто купить фруктов и овощей. Постепенно рынок все больше привлекает яркостью красок, опьянением запахов, многообразием лиц. И начинаешь пристальнее вглядываться в его не сразу понятную жизнь.
В годы полпотовского лихолетья рынки были уничтожены. Плоды труда крестьян, рыбаков, кустарей, охотников присваивались теми, кто превзошел своих пекинских наставников в масштабах «культурной революции». Порою и сейчас люди, потерявшие друг друга в изгнании, встречают здесь родных или знакомых, от которых узнают о судьбе пропавших.
Рынки стали возникать по всей стране сразу же после изгнания из Пномпеня полпотовского воинства, еще долгие годы сопротивлявшегося в сельских районах и джунглях. Тогда еще не была введена денежная система и торговля была меновая. Основой обмена был рис. Его меняли на рыбу, овощи, фрукты, кусок ткани для саронга, сорочку или сандалии.
Когда народно-революционные власти ввели в обращение риели народной Кампучии, торговля заметно оживилась. На укреплении позиций возрождающейся экономики страны благотворно сказался хороший урожай риса, собранный в сухой сезон 1981 года. Рыночная цена риса приблизилась к государственной.
Говорят, по потреблению рыбы на душу населения кхмеры занимают одно из первых мест в мире. В рыбных рядах чего только не увидишь. В тазу извиваются угри, рядом в корзинке трепещет мелкая рыбешка — из нее хозяйки изготовляют пахучий рыбный соус. Полутораметровая рыбина, пойманная в реке Тонлесап, соседствует с кучкой «туполобиков», выловленных в жидкой грязи на рисовых полях. Крабы, креветки утреннего улова копошатся на лотках и в ящиках.
Рыбой богаты реки и каналы, пруды и озера, среди которых первое место в промысле занимает Великое озеро Сап.
На улицах поселка Чран Чомрес, что на окраине Пномпеня, по утрам народу и не видно. Все население на реке. В начале сухого сезона путина в разгаре: в это время воды Тонлесапа текут обратно в Меконг, с ними приходит и рыба из Великого озера.
Долбленки, катамараны снуют меж неподвижных плотов. Плоты заякорены посреди реки. На них лебедки да легкие навесы. Несколько раз в день вытаскивают невода. Улов поскорее доставляют на берег, какую-то часть обрабатывают здесь же, но большую часть отправляют в Пномпень. На берегу молодые женщины под руководством двух стариков чинят сети. Расположились они у просторного строения — навес и одна стена. В провинциях под такими же навесами располагаются деревенские кузницы, сельские школы. Население поселка — чамы — одно из национальных меньшинств, которое исповедует ислам, и навес в Чран Чомресе — мечеть.
