— Все равно, это очень опасно.

— Конечно. Если фертачники его разоблачат — на куски разорвут.

— Как видишь, у Сванте есть дела поважнее нашего проекта, — сказал Делион.

— Все-таки это несправедливо. Филимен должен заниматься физикой, а не фертачниками. И я прошу тебя, Атамаль: никому ни слова о моей догадке. Иначе жизни Филимена будет грозить страшная опасность.

— Могила, — заверил Делион.

Они вошли в капсулу лифта, марсианин нажал нижнюю кнопку на табло и кабина рухнула вниз, набирая скорость.

— Орфей опускается в ад.

— Два Орфея, — поправил Делион.

— Никак не привыкну к этому свободному падению.

— Привыкай.

Вскоре участок свободного падения кончился, кабина начала тормозить. Наконец дверцы раздвинулись, и они вошли в помещение, залитое мертвенным светом.

— Предлагаю молниеносную партию, пока дойдем до лаборатории, — предложил Делион.

— Я дал зарок, — покачал головой марсианин. — Не играть в шахматы, пока не пробьемся в параллельное пространство и не отыщем Арнольда Завару.

— Атамаль, Атамаль, мне тебя нынче жаль.

Они шли по промозглому отсеку, и голоса спорящих из открытой двери дальней лаборатории становились все громче.

— Какая здесь глубина?

— Восемьдесят этажей, — сказал Делион. — Каждый раз, опускаясь сюда, я ловлю себя на одной мысли: отсюда до исчезнувшего Арнольда дальше, чем до самой далекой звезды.

— Пространство имеет свойство искривляться.

— …Мы заждались вас, отцы командиры! — раздался возглас Арсениго Гурули, едва они перешагнули порог. — У нас тут возникла идея: уменьшить сечение лазерного пучка…

— И одновременно на выходе удвоить мощность, — добавил высокий черноволосый физик, прилетевший в Ядерный из России, из Зеленого городка.

О чем можно думать, когда сидишь перед установкой один, и перед тобой по экрану катодного осциллографа одна за другой вырисовываются сложнейшие математические кривые, и усыпляюще жужжат миллионы ватт, которые накапливаются на пластинах аккумулятора для очередного импульса. И панели излучают спокойный, днем и ночью один и тот же, слабо мерцающий свет?.. О чем можно думать, когда завершается подготовка к опыту, который представляет собой только звено в цепочке, которой не видно конца? Когда взамен одной преодоленной трудности вырастает десяток других, словно океанские валы перед плывущей шхуной?

О, о многом!

Александр Делион сидел перед пультом на белой лабораторной табуретке, погрузившись в невеселые мысли. Который час? В окно не посмотришь — здесь глубина, добрых полкилометра. За время работы под землей Делион выработал у себя чувство внутреннего ритма, которым обладал Филимен: он мог определять время с точностью до минуты, не глядя на часы. Сейчас было около полуночи. Шла подача энергии на прибор, в котором формировалось лазерное копье — луч, предназначавшийся для разрушения эфемерной стенки — границы двух расщепленных миров. Где проходит эта стенка — пока установить не удалось, несмотря на все поиски. В предварительных расчетах физики Ядерного определили, что трещина, возникшая в пространстве — времени под воздействием будатора, должна была смещаться в сторону территории центра, пройдя мимо мегаполиса и, к счастью, не задевая его: можно представить, к чему бы это привело!..

Граница между мирами, по тем же расчетам, представляла собой геометрическую поверхность высшего порядка. В ее узловую точку, «нервный узел», по определению Делиона, и нужно было направить копье лазера, чтобы не вызвать взрыва, а то и коллапса — схлопывания пространства.

Делион был мрачен. Монотонная работа клонила в сон. Он огляделся. Одна из панелей излучала голубоватый свет, напомнивший ему сияние вокруг работающего будатора.

Аппарат Завары возвратили на место, в головной корпус. После того, как его отключил Сванте, будатор так и не включали — руки не доходили.

До конца дежурства оставалось сорок минут. Его должен был сменить русский физик, приехавший из Зеленого — все белковые центра испытывали к нему особое расположение.

Сон одолевал Делиона все сильнее. Там, на вилле, приходилось пить снотворное, а сейчас сон как будто взял реванш. Да к тому же они днем с Рабиделем наверху морозного воздуха наглотались.

Неожиданно дверь отворилась, в лабораторию вошла Радомилич.

— Дани, вы мой ангел-хранитель! — воскликнул Александр. — Всегда приходите в самую трудную минуту.

— Как проходит накопление энергии?

— По графику.

— Все-таки удивительно, как вам удается считать отдельные фотоны!

Не дожидаясь просьбы, Даниель достала фарфоровый чайник, чашки, нагреватель и принялась священнодействовать. Она выглядела подтянутой и аккуратной. Такой Даниель была в любое время суток, и Делион в который раз подивился ее выдержке и силе воли.

Когда началась работа над проектом, связанным с освобождением Завары, и в подземной лаборатории установили круглосуточные дежурства физиков, Даниель выбрала себе пустующую комнату, там же, на глубине, и оборудовала ее для жилья. На поверхность поднималась изредка. Дежурные сменялись, а ее сменить было некому. Неизвестно было, когда она спит. Даниель могла появиться в лаборатории в любой момент. Каким-то чутьем она угадывала, когда у дежурного силы на пределе, а глаза слипает предательский сон.

Было еще одно обстоятельство, которое Даниель поначалу скрывала: с каждым днем ее все более увлекала физика.

— Вы идете по стопам Филимена, — сказал ей однажды Делион.

…Даниель продолжала работать, и вскоре ароматные волны разнотравья распространились по помещению.

Делион любил наблюдать, как Даниель берет серебряной ложечкой в строго определенном порядке десятки истолченных трав и погружает их в кипящую воду. Руки молодой женщины легко порхали.

— Вы мне напоминаете, Дани, пианистку, исполняющую этюд Шопена.

— Я бы предпочла напоминать вам экспериментатора, который налаживает установку.

— Знаю, Дани, о ваших новых интересах.

— У меня к вам просьба, Атамаль.

— Все, что в моих силах.

— Я хочу участвовать в проекте.

— Вы и так нам помогаете.

— Речь о другом.

— А вот это выше моих сил, Дани. У вас нет никакой квалификации.

— Знаний я наберу… И, быть может, первой пробьюсь к Заваре… — Взгляд ее затуманился.

— Что же, готов быть вашим ментором. Кое-какой опыт по этой части у меня имеется. Но учтите, экзаменатор я строгий.

Сделав первый глоток, Делион спросил:

— Вы связались с Эребро?

— Да.

— Он принял приглашение?

— Принял? Он был на седьмом небе от счастья.

— Предупредили, что работа опасная?

— Я сказала все, что вы передали, но это не умерило его пыл…

— Когда прибывает Эребро?

— Завтра на рассвете. Вернее, сегодня.

— Я встречу его.

Китайский фарфор нежно отсвечивал в люминесцентных лучах панелей.

— Арнольд говорил мне, что выложил за эти чашки кучу денег, — сказал Делион.

— Так и есть.

— Они бьются, жалко. Разве нельзя чего-нибудь попроще?

— Нельзя. Напиток утратит целебную силу. И еще: во время приготовления напитка нужно творить заговор.

— Заговор? Я никогда его от вас не слышал.

— Я творю его про себя.

Розовеющий фарфор, казалось, дышал. «Вся вселенная живая», — припомнил Делион, разглядывая на свет свою чашку.

— Выпил — как на свет народился. Между прочим, приезд Филимена к нам задерживается. У него сейчас очень важное дело. Но как только освободится, он непременно прилетит.

— Этот белковый сыщик меня не интересует.

— Так ли?..

— Тогда, на вилле Завары… Не знаю, что со мной творилось… — горячо и сбивчиво заговорила Даниель. — Какое-то наваждение. Я жила, словно во сне. До сих пор не пойму, что происходило… Я в жизни только Арнольда любила, — глухо произнесла она после паузы. — И вовсе не за его великий ум. Это был необыкновенный человек. И никто его на белом свете не понимал, кроме меня. Он был беззащитный, совсем беззащитный, словно малый ребенок. Неосторожное слово, случайный жест глубоко ранили его. Косой взгляд, кем-то брошенный, мог надолго вывести его из рабочего состояния.