- Дитер! - хохотнул мой друг, обращаясь к немцу. - Не исключено, что тебе вскоре представится возможность написать книгу о своих мытарствах в русской тюрьме. Это не коп, конечно, но с впечатлениями там тоже все в порядке. Могу даже название звучное подкинуть за долю малую. "Маленький узник большой совести, или Как я стал героем". Как тебе, а?

Невысокий молчаливый парень, сопровождавший нас вместо отставшего на трассе Олега, открыл дверь квартиры в стандартной девятиэтажной точке, в громадном скопище безликих домов района Ржевка-Пороховые, и жестом пригласил вовнутрь.

Убедившись, что пожеланий и просьб гостей не последует, и казенная трешка не вызывает у прибывших серьезных нареканий, он попросил меня выйти вместе с ним на площадку и пояснил, что охрана будет находиться в квартире напротив.

Специальной тревожной кнопки в помещении нет, но особая необходимость в ней вряд ли возникнет, так как входная дверь находится под постоянным наблюдением. Напомнив, что покидать квартиру и пользоваться телефонами категорически не рекомендуется до получения им отдельных распоряжений, он нырнул в противоположную дверь. Я вернулся к друзьям.

Ребята осваивали кухню, напоминая вяло тревожащихся осенних мух. Хеля потрошила пакеты, изображая на столе нечто вроде легкого перекуса. Димыч споласкивал найденные в шкафчиках чайные чашки. Я молча сел рядом.

- Ну чего, по граммульке и в люлю? - обозначил друг наше ближайшее будущее.

Я молча кивнул. Соратник плесканул в чашки любимого напитка и, убедившись, что все подняли посуду, тихо сказал, обращаясь к немцам:

- Ребята, вы молодцы. У меня никогда не было много друзей, да и не надо в принципе. И то, что судьба подарила нам с Витьком еще сразу двоих - это самый большой плюс от всей нашей поездки. Во всяком случае, лично для меня. За вас!

Дождавшись, пока все, поднявшись, чокнулись чашками и выпили, он сгреб присутствующих в свои медвежьи объятия. Девушка трогательно прильнула губами к небритой щеке тамады, прижавшись к нему на мгновение всем телом.

- Дитер, Хеля, - дав ребятам выдохнуть и закусить, озвучил я насущное. - Здесь, сейчас проводить разбор полетов бессмысленно, да и котелок совсем не варит. Давайте отдыхать, отложим все разговоры на потом. Запомните главное. Мы сидели на даче и кушали. Началась стрельба, и нам ничего лучшего не пришло в голову, кроме как спрятаться за баней. Что мы и сделали. Любые попытки приватных и не очень разговоров пресекайте на корню.

Требуйте вызова по повестке и обязательного присутствия консула и адвоката. Это я все говорю на тот случай, если завтра с утра нас попробуют разъединить и поработать с каждым индивидуально. Хотя, очень надеюсь, что все пройдет в максимально щадящем режиме, с учетом того, что вопросов и претензий у нас к некоторым деятелям гораздо больше, чем у них к нам. А лишнего кипеша и огласки никому не надо. Да и поимели с нас, судя по всему, немало. Так что давайте укладываться баиньки, - и, пропуская в ванную немца, пошел взглянуть на квартиру.

Определив дальней комнате роль девичьей светелки и убедившись, что во второй есть где упасть мужикам, я, прихватив по пути подушку, решил расположиться в зале на диване. Указав освежившемуся Дитеру его спальное место и быстренько сполоснув рожу и руки, сам вышел на балкон выкурить крайнюю на сегодня сигаретку. Подо мною сонный город лениво перемигивался глазками светофоров, редкие машины вольготно скользили по пустым перекресткам, отводя душу от дневной толчеи.

Сзади тихонько скрипнула дверь.

- Не помешаю? - робко спросила Хеля, облокачиваясь о поручень балкона рядом со мной.

Я вместо ответа обнял ее за плечи.

- Витя, что мне делать? - тихонько спросила она. - Димыч, он...

- А я? - глупо вырвалось у меня.

Девушка подняла ко мне взволнованные, бездонные глаза.

- Витя, ты лучший из мужчин, наверное. Честно. Я не знаю, как это описать. Просто знаю, что это так. Но ты не мой мужчина.

Я вздохнул, окончательно прощаясь с несбыточными надеждами и испытывая странные чувства к этой удивительной девушке. Чувство родства и желания защитить от всего на свете. И очень боясь разрушить эту трогательную атмосферу доверия, негромко спросил, утверждая:

- А Димыч - твой?

Она помолчала, как будто вслушиваясь во что-то сокровенное внутри себя, и обреченно уронила голову на грудь.

- Мой. И он это знает.

Я молча курил и ждал продолжения.

- Понимаешь, командор, я уже давно взрослый, состоявшийся человек и знаю, как обращаться с мужчинами. У меня бывали влюбленности и порывы страсти. Но это все не то. То, что сейчас происходит со мной, не имеет названия. Я не потеряла голову, у меня нет неодолимой тяги к нему, как у самки.

Я просто хочу в нем раствориться. Стать неотделимой частью. Быть его судьбой навсегда и везде. В палатке, в сугробе... Если нужно, я готова таскать за ним эти дурацкие пулеметные ленты и выпрашивать потом свидание в тюрьме. Даже если цена этому - жизнь, пусть так.

Я затаил дыхание. Даже пошевелиться в этот момент казалось кощунством. А Хеля печально продолжала, казалось, забыв о моем существовании.

- Может, это зов крови? Я ведь не совсем немка. Помнишь старушку у моста? Она все сказала правильно. И про имя мое, и про бабушку... Про имя сейчас не хочу. А остальное... Я - поздний ребенок от второго брака. Мама родила меня в тридцать семь лет, а сама появилась на свет в сорок шестом в Магдебурге. Ее отец был советским солдатом.

Я непроизвольно напрягся и стиснул зубы.

- Нет-нет, ты неправильно понял, - встрепенулась девушка. - Никакого принуждения не было. Это осознанный выбор. Просто в Германии совсем не оставалось здоровых свободных мужчин, и многие наши женщины шли этим путем. А у бабушки еще и чуть заметная хромота после ранения в результате бомбежки в сорок четвертом.

Как сейчас у вас говорят - ей ничего не светило. Она рассказывала, что работала при русской комендатуре, а этот солдатик служил во взводе охраны. Или как правильно? Он успел захватить войну в самом конце, но все равно был таким трогательным и наивным, что бабушке, несмотря на всю свою миловидность, пришлось приложить массу усилий, чтобы у них завязались отношения.

Этот роман длился два месяца, потом солдат неожиданно пропал, а бабушку уволили с работы. Она рассказывала мне, что он был первым мужчиной в ее жизни, и ребенок, моя мать - от Бога. Еще через месяц ей каким-то чудом удалось перебраться к родственникам в Гамбург. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

Я молча протянул пачку и чиркнул зажигалкой.

- Так что, командор, войны мы в себе носим гораздо больше, чем тебе это представлялось там, у костра, - невесело улыбнулась Хелена. - Мы с бабушкой много разговаривали о ее жизни. Она ни о чем не жалела. Говорила, что пусть короткий, но этот роман был лучшим временем в ее жизни. Отсюда и мой интерес к России, и выбор профессии. Я чувствовала: что-то обязательно случится в моей жизни, и это непременно будет связано с вашей страной. Но оказалась совершенно не готова к такому. И Димыч...

Я же вижу, как нравлюсь ему и он не может не чувствовать моего расположения. Но, Витя, мне иногда кажется, что ему проще снова схватить пулемет и убежать с кем-то сражаться, чем посмотреть мне в глаза или взять меня за руку. И я не знаю, что делать. Навязывать себя - немыслимо, а надеяться на естественный ход событий бесперспективно. Ты же его знаешь?! - она вновь с непонятной мольбой взглянула на меня. - Я не понимаю, чем ты в состоянии мне помочь. Но если можешь - помоги. Иначе мое сердце просто не выдержит, - и снова опустила голову, невидяще всматриваясь в блеклые желтки уличных фонарей.

Я собрался с мыслями.

- Тебе не нужна никакая помощь, Хеля, и ты это отлично знаешь. Димыч сейчас - бычок на веревочке, а кончик той веревочки у тебя в руках. Просто тебе очень страшно. Надо думать и надо решать. А что решать - непонятно. И ответственность колоссальная. Стоит ли твое женское устремление той возможной огромной боли, которую ты можешь принести ставшему таким близким тебе человеку? Думай сама, - и легонько прикоснувшись губами к ее виску, обозначил движение вовнутрь квартиры.