Я понимаю, Дитер, отчего тебя корежит. Война была одна, вот только ее историю мы учили по-разному. Тебе объясняли, что по сути это было противостояние двух тоталитарных систем. И немецкий народ пострадал от гитлеровского режима не меньше, чем остальные. И ваше нападение в сорок первом было по сути вынужденным, превентивным ударом. Так?

Немец молча кивнул.

- И это правда. Только о войне много правд понаписано. А есть еще одна - окопная. Часть ее - те кости, которые ты сегодня держал в своих руках. А это не строчки из книги.

Так вот, об окопной - русской правде...

Не катите вы на роль безвинной жертвы, понимаешь? И вообще - жертвы. Потому что история не терпит сослагательного наклонения. Потому что это вы напали первыми. Не Гитлер, а вы все - гордость и цвет немецкой нации! Это вы давили траками своих панцеров наши поля. Это вы перли через границы - сытые, наглые, расчитанно жестокие, высокомерно уверенные в своем исключительном расовом превосходстве над недоумками славянами-унтерменшами. И так было, пока вы не поняли, что здесь - не Европа, легшая под вас с хныканьем обиженной проститутки. А когда вы с ужасом уразумели, во что вляпались - было уже поздно. И вот тут некоторые из вас стали думать. О том, что придется платить за все, что вы здесь натворили. И в итоге попытались сделать крайним Гитлера. А себя - одной из жертв тоталитарного режима. А Красную Армию - негуманной ордой монголоидов, растоптавшей цивилизованную Германию.

Да, мы не пришли к вам белыми и пушистыми. Но это просто обратное движение маятника.

И еще... Если бы мы взяли полную цену за все свои муки, кровь и горе - на месте твоей страны, Дитер, до сих пор была бы выжженная земля.

И еще... Солдат, которого мы похоронили, погиб за свою землю и лежит в своей земле. Поэтому тебе больно. Мне тоже.

И еще...

Знаешь, а ведь у меня, по сути, к тебе претензий нет. И к немцам в целом. С вами все, в общем-то, понятно. Полезли, получили по сусалам, умылись кровавой юшкой и зареклись повторять подобное.

У меня претензии к себе, к своей стране.

Почему моя Родина до сих пор не удосужилась разыскать и похоронить всех своих погибших сыновей?

Почему их матери умерли в нищете, позабытые всеми?

Почему подавляющему большинству тех, кому сейчас меньше тридцати, абсолютно все равно - что Великая Отечественная война, что Вторая Пуническая.

Мне больно и стыдно. И перед тобой, Дитер, тоже. Потому что у вас старики живут по-другому. И уважение к павшим - не показное. Я видел.

И стыд за свою страну - это стыд за себя. Потому что это все - моя история и моя страна. А значит, и гордость, и боль - тоже все мое. Потому что так не должно быть - гордиться Рокоссовским и открещиваться от Сталина, восхищаться освоением Аляски и отгораживаться от Гулага. Мол, это не ко мне. Нет, ко мне. Все - мое. И никак по-другому. История родины - это не куча полупрелой картошки, в которой ты, ковыряясь одним пальчиком, выбираешь клубни посимпатичнее.

И поэтому нас мучает совесть. Тебя и меня. И очень больно.

Я запнулся и, переводя дух, взглянул на ребят. Стало немного не по себе от их пристальных взглядов. Внезапно Дитер, решившись как перед прыжком в прорубь, встрепенулся и, поднимаясь, протянул мне руку через костер.

- Виктор. Я не знаю... Если это возможно...

Я молча сжал его ладонь. Прохладным лепестком сверху опустилась ладошка Хели, и все это утонуло в бездонных лапищах Димыча. Стальная плита рухнула, освобождая дыхание, а в глазах друзей, в колеблющихся отблесках костра читалось: "Спасибо тебе, солдат!"

Утром, сквозь полудрему, периодически выныривая из мельтешащих обрывков сна, навеянного вчерашним, я услышал, как проснулись ребята и, стараясь не шуметь, захлопотали по лагерю.

- Чего развалился? - буркнул Димыч, ощупывая меня мутным спросонья глазом.

- Ребята, подъем. Уже девятый час. Завтрак готов, кроме чая. У Дитера не очень получается развести костер, - услышали мы звонкий голосок Хели и, спешно одеваясь, вышли наружу.

Радуя свежестью облика, наша ненаглядная Змейка, заканчивая сервировку стола, улыбчиво поприветствовала своих скрытых, пожеванных воздыхателей. У кострища сосредоточенный Дитер в коленно-локтевой позе старательно пыхтел, извлекая дым из глубины затейливо сложенной кучи сомнительного качества дров, сооруженной по всем правилам таинственной школы "Курсы выживания".

Димыч скептически обозрел тощий, обтянутый недешевым камуфляжем тевтонский зад и участливо прогудел:

- Не смотрел бы ты на ночь "Дискавери", штоль. Позволишь? - и дождавшись, когда страдальчески улыбнувшийся Дитер освободит ему место, деликатным пинком оттолкнул в сторону смрадно тлеющее недоразумение.

- Тащи бересту и сушняк. Щщас котел поставим и пойдем клыки пескоструить.

Я в две минуты приволок требуемое и уже ждал друга с игриво висящими на локте полотенцами. Убедившись, что огонь надежно сжал в своих объятиях закопченные бока котелка, Димыч подошел к берегу и рухнул на лежащее у кромки воды бревно, с упором на руки. Лениво отжимаясь и монотонно опуская всклокоченную башку в воду, он, отфыркиваясь, бормотал:

- Дожили. Скоро без маникюрного набора из города не выехать будет.

- Ага. И на поле выходить будем строго в бахилах. И с пластырем для заботливого лечения травмированных в ямках червяков. Битте, твою мать, - хохотнул я, протягивая ему зубную щетку.

Димыч страдальчески сморщился, но взял.

Удивительно, как заботливые женские руки могут преобразить банальную процедуру утреннего перекуса одичавших на воле копарей. Сало, оказывается, может нарезаться не ломтями в полтора пальца толщиной, а хлеб совсем не обязательно отламывать чудовищными кусками от многострадальной краюхи. Ну и так далее.

Мы сидели кружком, жизнерадостно уплетая завтрак и не забывая улыбаться друг другу, утру, лесу, реке... Как хорошо и легко на душе. Хеля со знакомым ироничным прищуром спросила, акцентируя голосом преувеличенный пиетет:

- А мы можем осведомиться у командора о своей судьбе на ближайшие сутки?

Вот зараза. Одно слово - гадюка!

Димыч одобрительно хрюкнул и изобразил из себя чудовище, пытающееся сграбастать и расцеловать очаровательную невольницу. Получилось. Особенно чудовище. Невольница гибко вывернулась, впрочем, без особой поспешности, и замерла передо мной в позе покорного ожидания.

- Можете, - важно сказал я, включаясь в игру. - Еще как можете. Как вы только не можете. Вот сейчас командор дочавкает и в подобающем должности образе огласит повестку дня. А пока мы желаем чаю.

- Тебе сразу весь котел за шиворот вылить или кружками предпочитаешь? - осведомился ухмыляющийся Димыч. - Давай, не выпендривайся.

Я смирился.

- А что повестка? С сегодняшнего дня мы приступаем к основной интриге всей поездки. Если наш Сусанин умудрится грамотно проштурманить, то через два-три часа мы окажемся на месте, от которого у любого уважающего себя копаря непроизвольно начнется обильное слюноотделение.

Древний волок. Маленький кусочек былинного пути "из варяг в греки", существующий в этих краях с незапамятных времен и до середины восемнадцатого века. Вселяет надежду почти полная заброшенность этих мест и весьма гипотетичная доступность даже для подготовленных машин. Но это все прогнозы. Приедем - увидим. А сейчас - подъем, и по машинам! Труба зовет!

Через полчаса полностью упакованная "Нива" стояла на идеально чистой полянке и нетерпеливо била в землю копытом, зовя в дорогу. У меня оставалось еще одно минутное дело.

- Я сейчас, - крикнул ребятам и стал подниматься к кресту.

Через минуту услышал знакомое пыхтение Димыча и оглянулся. Немцы остались у машины. Наверное, правильно.