И тогда профессор Тоти принимает героическое решение: отводит Нини к матери и просит, чтобы она одела его потеплее.

— Зачем? — спрашивает Маддаленина.

— Я пойду с ним гулять, — отвечает профессор. — Сегодня праздник... Бедный малыш скучает дома!

Мать не соглашается. Она знает, что скверные люди всегда насмехаются, когда видят старого профессора с ребенком; ей известно даже, что какой–то злобный наглец осмелился сказать ее мужу: «До чего же сынок похож на вас, профессор!»

Однако Тоти упорствует:

— Нет, мы пойдем гулять, мы непременно пойдем гулять... И вместе с малышом он направляется к дому Джакомино Делизи. Юноша живет у своей незамужней сестры, она заменяет ему мать. Не подозревая об истинной причине благодеяний профессора Тоти, синьорина Агата была сначала весьма ему признательна; теперь же, напротив, эта ханжа считает его сущим дьяволом — ни больше ни меньше, — ибо он толкнул ее Джакомино на смертный грех.

Профессор Тоти звонит, и ему приходится довольно долго ждать, пока откроют дверь. Синьорина Агата подошла к дверям, поглядела в щелку и убежала. Она, без сомнения, хочет предупредить брата о визите, сейчас возвратится и скажет, что Джакомино нет дома.

Вот и она. В черном платье, тощая, хмурая, с восковым лицом, на котором выделяются синие круги под глазами; едва приоткрыв дверь, она, дрожа от негодования, обрушивается на профессора:

— Вот вы как... позвольте... выходит, его теперь не оставляют в покое даже дома?.. Что я вижу?! И ребенка привели? И ребенка с собой привели?

Профессор Тоти не ожидал подобного приема; он просто оторопел, затем взглянул на синьорину Агату, перевел взор на малыша, растерянно улыбнулся и пробормотал:

— Но... в чем дело?.. Что произошло?.. Я не могу... не могу прийти к...

— Его нет! — ответила Агата резко и сухо. — Джакомино нет дома.

— Превосходно, — кивнул головой профессор Тоти. — Однако вы, синьорина... прошу прощения... вы встречаете меня так, что... и не знаю, как это понять! Кажется, ни вашему брату, ни вам я не причинил...

— Видите ли, профессор, — сказала несколько мягче синьорина Агата, — мы, что и говорить, весьма... весьма вам признательны, но вы должны также понять...

Профессор Тоти прищурил глаза, снова улыбнулся, поднял руку и несколько раз ткнул себя кончиком пальца в грудь, как будто говоря, что уж кто–кто, а он–то прекрасно все понимает.

— Я уже стар, синьорина, — сказал он, — и понимаю... многое понимаю! Но прежде всего, мне представляется, никогда не следует поддаваться гневу, и когда возникают недоразумения, то лучше всего объясниться начистоту... да, да, объясниться, синьорина, объясниться начистоту, ничего не утаивая и не горячась... Разве не так?

— Конечно, так... — растерянно подтвердила синьорина Агата.

— А посему, — продолжал профессор Тоти, — позвольте мне войти и позовите сюда Джакомино.

— Но его дома нет!

— Вы опять за свое?! Зачем вы мне говорите, что его нет дома? Джакомино здесь, и вы должны тотчас же позвать его. Мы с ним все спокойно обсудим! Я уже стар и все понимаю, потому что и я ведь был когда–то молодым, синьорина. Мы с ним все спокойно обсудим, так и скажите ему. А теперь позвольте мне войти.

В скромной гостиной профессор Тоти опустился на стул и усадил к себе на колени Нини; ему пришлось довольно долго ожидать, пока сестра уговаривала Джакомино.

— Сиди спокойно, Нини... мой хороший! — говорил старик время от времени ребенку, которому непременно хотелось подойти к столику, где так заманчиво сверкали фарфоровые безделушки; между тем профессор терялся в догадках, что за нелепая и, видимо, серьезная ссора могла произойти в его доме, и притом так, что он даже ничего не заподозрил. Ведь Маддаленина такая добрая! Что дурного могла она совершить? Чем могла она вызвать столь сильное негодование даже у сестры Джакомино?

Профессор Тоти, до сих пор полагавший, что речь идет о мимолетной размолвке, начал теперь не на шутку тревожиться.

А вот наконец и Джакомино! Господи, до чего у него взволнованное лицо! Какой взъерошенный вид! Но что это? Как он смеет? Он холодно отстраняет малыша, который бросился к нему навстречу, протягивая ручонки и радостно крича: «Джами! Джами!»

— Джакомино! — сурово, восклицает пораженный в самое сердце профессор Тоти.

— Что вы хотели мне сказать, профессор? — быстро спрашивает Джакомино, избегая смотреть в глаза старику. — Я нездоров... Я лежал в постели... Мне трудно говорить, и мне сейчас не до гостей...

— Но ведь ребенок!..

— Ах, да... — спохватывается Джакомино, наклоняется и целует малыша.

— Ты себя дурно чувствуешь? — продолжает профессор, слегка успокоенный этим поцелуем. — Я так и предполагал, потому и пришел сам. У тебя голова болит, да? Садись, садись... Давай немного побеседуем. Пойди сюда, Нини... Ты слышал, что Джами бобо? У него голова болит... да, дорогой, у нашего Джами головка болит... Будь умником, мы скоро пойдем домой. Я хотел спросить тебя, — прибавляет старик, поворачиваясь к Джакомино, — говорил ли с тобой о чем–нибудь директор Земельного банка?

— Нет, а что такое? — спрашивает с беспокойством Джакомино.

— Дело в том, что вчера я разговаривал с ним о тебе, — отвечает с загадочной улыбкой профессор Тоти. — Твое жалованье не слишком–то велико, сынок. И знай, одного моего слова...

Джакомино корчится на стуле и с такой силой сжимает кулаки, что ногти впиваются ему в ладони.

— Профессор, я вам весьма признателен, — говорит он, — но сделайте милость, ради Бога, не заботьтесь больше обо мне! Очень прошу вас!

— Ах, так! — произносит профессор Тоти, все еще продолжая улыбаться. — Браво! Выходит, мы уже больше ни в ком не нуждаемся, да? Ну а положим, что я хочу это сделать ради собственного удовольствия? Мой милый, если не о тебе, то о ком же мне, по–твоему, заботиться? Я уже стар, Джакомино! А старики — ну, если, разумеется, они не эгоисты! — старики, которые бедствовали, как я, пока не добились определенного положения, радуются, видя, что достойные молодые люди продвигаются в жизни с их помощью; они разделяют радость своих питомцев, их чаяния и надежды, они с удовлетворением наблюдают, как те мало–помалу занимают должное место в обществе. А по отношению к тебе... я к тому же... ну, ты ведь прекрасно знаешь... я смотрю на тебя, как на сына... Что с тобой? Ты, кажется, плачешь?

Джакомино и в самом деле закрыл лицо руками и весь содрогается от безудержных рыданий, которые тщетно пытается подавить.

Нини, испуганно смотрит на него, потом поворачивается к профессору и говорит:

— Джами бобо...

Старик поднимается и хочет положить руку на плечо Джакомино, но тот вскакивает со стула, точно в порыве отвращения; лицо юноши вдруг искажается, и он с отчаянной решимостью, не помня себя, кричит:

— Не приближайтесь ко мне! Уходите, профессор, умоляю вас, уходите! По вашей вине я испытываю адские муки! Я не заслуживаю вашего расположения и не желаю его, слышите, не желаю!.. Уходите, Бога ради, уходите, уведите ребенка и забудьте, что я существую на свете!

Профессор Тоти ошеломлен, он растерянно спрашивает:

— Но почему?

— Сейчас я вам скажу! — кричит Джакомино. — Я помолвлен, профессор, понимаете, помолвлен!

Профессор Тоти пошатнулся, как будто его ударили по голове. Воздев руки, он бормочет:

— Ты? Помо... помолвлен?

— Да, профессор, — отвечает Джакомино. — А потому все между нами кончено, кончено навсегда!.. Теперь вы, надеюсь, поймете, что я не могу больше видеться... видеться с вами...

— Ты меня выгоняешь? — почти беззвучно роняет старик.

— Нет, — горестно отвечает Джакомино, — Только лучше будет, если вы... если вы уйдете, профессор...

Уйти? Агостино Тоти без сил опускается на стул. У него подкашиваются ноги. Он хватается за голову и стонет:

— О Господи! Беда–то какая! Так вот оно что! Горе мне! Горе! Но когда это случилось? Каким образом? Ничего мне не сказав! С кем же ты обручился?