— Тут уж ты, конечно, прав... — согласилась Ортензия, как бы желая сказать: «Уж что–что, а невинен он действительно сверх меры».

Прежде, еще до того как Бартолино обручился с Линой Сарулли, всякий раз, когда муж заводил разговор с дядей Фьеренцо, синьором Ансельмо, о том, что надо «оженить» этого большого ребенка, Ортензия начинала громко и язвительно хохотать.

— Да, да, женить, его непременно надо женить! — оборотившись к ней, рассерженно говорил старый Мотта.

— Жените его на здоровье, мои дорогие! — отвечала она, разом успокаиваясь. — Я и смеюсь–то совсем не над тем — просто мне попалась веселая книга.

И верно, пока супруг играл очередную партию в шахматы с синьором Ансельмо, Ортензия Мотта читала какой–нибудь французский роман старой, разбитой параличом госпоже Фьеренцо, уже с полгода прикованной к креслу.

Что и говорить, веселые это были вечера! Бартолино сиднем сидел в своем кабинете, его старая больная мать, не понимая ни единой строчки, делала вид, будто слушает чтение, а в углу оба старика были поглощены игрой в шахматы. Просто необходимо было «оженить» Бартолино, тогда в доме станет хоть немного веселее. Вот они его и «оженили», бедного мальчика!

Ортензия думала сейчас о свадебном путешествии супругов Фьеренцо и молча улыбалась, живо представив себе Лину наедине с этим полысевшим, неопытным мальчиком, чистым сердцем, как говорил ее супруг. Ведь Лина целых четыре года прожила с инженером Таддеи, таким веселым, жизнерадостным. Вот кто действительно был опытен и смел... пожалуй, даже слишком смел.

Быть может, Лина уже успела заметить разницу между первым и вторым мужем...

Перед отходом поезда Ансельмо сказал своей новой родственнице: «Поручаю тебе Бартолино...» «Покажи ему... Рим», — хотел добавить дядюшка.. Ведь Бартолино никогда там не был.

Лина же отлично знала этот город еще по первому своему свадебному путешествию с покойным мужем. Ей до мельчайших подробностей, запомнилась та, первая, поездка. Она не забыла ни одной, даже самой пустяковой подробности, точно это произошло не шесть лет, а шесть месяцев тому назад.

Нынешнее путешествие с Бартолино показалось ей целой вечностью: занавесок и тех он не догадался задернуть! Едва только поезд прибыл в Рим, Лина сказала мужу:

— Теперь предоставь все мне, прошу тебя! Вошел носильщик.

— Три чемодана, две картонки, нет, три картонки, саквояж, еще один саквояж, вон ту сумку и эту тоже. Ничего не забыли? Нет? В отель «Виктория», — приказывала она.

Выйдя на площадь, Лина сразу же узнала знакомого кучера и кивнула ему. Когда они уселись в омнибус, Лина сказала мужу:

— Увидишь, гостиница хоть и не роскошная, но очень удобная, цены умеренные, обслуживают там хорошо и даже центральное отопление есть.

Покойный муж, — Лина все время невольно вспоминала его, — остался очень доволен этой гостиницей. И Бартолино там будет совсем неплохо. Ах, бедняжка, он еле дышит.

— Растерялся, да? — участливо спросила Лина, — В первый раз и я тоже растерялась... Вот увидишь, Рим тебе понравится. Смотри, смотри, вон Пьяцца делле Терме... Термы Диоклетиана...[7] церковь Санта–Мария дельи Анджели, а вот это... да повернись же скорее, виа Национале... Потом мы придем сюда погулять...

В гостинице Лина сразу почувствовала себя как дома. Ей очень хотелось, чтобы кто–нибудь узнал ее, а уж она–то знала здесь почти всю прислугу. Вот этого старого коридорного, например, зовут... Пиппо... не так ли? Ну конечно, прошло шесть лет, а она его не забыла.

— Какой нам дали номер? — спросила Лина.

— Двенадцатый, на втором этаже. Просторный, красивый, с удобным альковом.

Но Лина спросила у старого коридорного:

— А как насчет девятнадцатого номера на третьем этаже? Узнайте, Пиппо, не свободен ли он?

— Сию минуту, — с поклоном ответил коридорный.

— Он гораздо удобнее, — объяснила Лина мужу. — Возле спальни там есть еще крохотный миленький закуток... Да и не так шумно, и воздуху больше. Нам там будет куда лучше... Вот и с Покойным мужем случилось то же самое... Сначала нам дали номер на втором этаже, но потом муж сменил его.

Вскоре вернулся коридорный и сказал, что девятнадцатый номер свободен и господа могут занять его, если желают.

— Конечно! Конечно! — поспешно ответила Лина, восторженно хлопая в ладоши.

Едва войдя в номер, она с радостью убедилась, что там все осталось по–прежнему: те же обои на стенах, так же расставлена мебель... Бартолино оставался равнодушным и не разделял восторгов жены.

— Тебе не нравится здесь? — спросила Лина, развязывая шляпку перед зеркалом.

— Нет... тут хорошо, — пробормотал Бартолино.

— Взгляни–ка! Вот этой картинки, я ее вижу в зеркале, здесь раньше не было. На ее месте висела японская тарелочка. Наверно, она разбилась. Ну, говори же, тебе не нравится этот номер? Нет, нет! Никаких поцелуев... Сначала умойся. Умывальник вот здесь, а я пойду в свой закуток... Прощай! — И она упорхнула, счастливая и радостная.

Бартолино Фьеренцо смущенно огляделся. Потом подошел к алькову, поднял занавеску и увидел широкую постель. Должно быть, как раз на ней его жена и провела первую ночь с инженером Таддеи.

Бартолино отчетливо представил себе портрет Козимо, висевший в гостиной, и ему показалось, что покойный муж снова улыбается ему.

Все то время, пока они жили в Риме, Лина не только ложилась в эту постель, но обедала и ужинала в тех же ресторанах, куда прежде ее водил покойный муж. Лина безошибочно, точно собачка, находила те самые улицы, где раньше она гуляла с Козимо. Они осматривали те же развалины, музеи, церкви, галереи, сады, которые покойный муж показывал жене.

Первые дни Бартолино совсем потерялся. Он не? решался открыть жене, что это полное подчинение вкусам, советам, опыту покойного мужа все сильнее угнетает и унижает его.

Но Лина поступала так без всякого злого умысла. Она ничего не замечала, да и не могла заметить.

В восемнадцать лет ее, неопытную, не знавшую жизни девушку, взял к себе в дом Козимо Таддеи. Он воспитал ее, привил ей свои взгляды и привычки. Словом, Лина была его творением, всем, буквально всем, она была обязана своему первому мужу. И теперь она на все смотрела его глазами, говорила и рассуждала в точности, как незабвенный Козимо Таддеи.

Так почему же она снова вышла замуж? Да потому, что Козимо успел внушить ей ту простую истину, что слезами горю не поможешь. Мертвые не воскресают, и жизнь берет свое. Если б умерла она, Козимо наверняка женился бы во второй раз, а поэтому…

Поэтому Бартолино должен поступать так же, как она, то есть, как сам Козимо Таддеи, — в сущности, их общий учитель и наставник. Не надо ни о чем думать, не надо огорчаться. Пока не поздно, нужно смеяться и веселиться. Нет, Лина вела себя именно так без всякого злого умысла.

Все это понятно, но неужели... он ни разу не может поцеловать или приласкать ее иначе, чем тот, другой? Неужели сам он не в состоянии вызвать в ней какие–то другие чувства, хоть на миг вырвать ее из–под незримой власти мертвеца?

Бартолино Фьеренцо лихорадочно старался придумать, как бы понежнее. по–своему приласкать жену. Однако ему мешала робость.

Вернее, про себя он многое придумал. Но стоило только жене, взглянув на его внезапно покрасневшее лицо, спросить: «Что с тобой?» — как его покидало всякое мужество.

— Со мной? — переспрашивал он с самым глупым видом.

Когда они вернулись из свадебного путешествия, их ждала печальная весть: Мотта, главный виновник их брака, скоропостижно скончался.

В свое время, когда умер Таддеи, Ортензия ухаживала за Линой, как за родной сестрой, и теперь Лина не замедлила прийти на помощь подруге.

Впрочем, Лина не думала, что утешить ее будет таким уж трудным делом. Откровенно говоря, Ортензия не должна особенно отчаиваться. Конечно, бедный Мотта был хоть и сухарь, но хороший человек. Но ведь он был гораздо старше ее.