Теперь ни бесконечные посещения сослуживцев, любивших Лори, как родного отца, ни увещания, друга заняться дочкой, которая совсем убита горем, не могли вывести его из состояния подавленности и апатии. Необъяснимая, мрачная жестокость этой внезапной смерти оглушила Лори; между ним и окружающими словно выросла невидимая стена.

Все казалось ему сейчас иным, чем прежде, звуки словно долетели до него откуда–то издалека, и даже голоса друга и дочери, столь разные и знакомые, звучали совсем по–особенному.

Постепенно его растерянность сменилась каким–то холодным любопытством к окружающему миру, который был ему раньше незнаком или представлялся совсем иным.

Неужели Марко Верона и прежде был таким, как сейчас? Ведь даже его фигура, его лицо казались Лори незнакомыми. А собственная дочка? Неужели она так сильно выросла? А может быть, это несчастье сразу сделало ее взрослой? Эта новая, незнакомая Джинетта была высокой и стройной, немного сдержанной, особенно с ним, с Лори. Да, лицом и фигурой она похожа на мать, однако в ней нет той душевной теплоты, которая в молодости придавала лицу его незабвенной Сильвии такую живую и яркую красоту. Поэтому временами Джинетта казалась даже некрасивой. Она была такой же гордой и властной, как мать, но без искренних порывов Сильвии, без ее внезапных переходов от веселья к печали.

Теперь Верона, не слишком церемонясь, почти каждый день приходил к нему в дом, часто оставался к обеду или ужину. Он завершил наконец важные научные исследования, начатые профессором Бернардо Ашенси, и готовился напечатать их роскошным изданием. Многие газеты уже поместили первые сообщения об этой работе, а наиболее крупные итальянские и иностранные журналы оживленно обсуждали важнейшие ее выводы. Все говорило о том, что работу ждет триумф.

Наконец работа была опубликована, и все единодушно признали, что Верона, который продолжил исследования и сделал на основании первоначальной гипотезы ряд смелых выводов, внес в нее такой же большой вклад, как и сам профессор Ашенси. Имя покойного профессора было окружено теперь ореолом славы, но еще большую известность и славу приобрел Верона. Со всех сторон на него сыпались почести и поздравления; его назначили сенатором. Вначале, удалившийся от парламентских дел, Верона не соглашался. Но сейчас, когда назначение не было связано с политической карьерой, он охотно его принял.

В те дни Мартино Лори нередко думал, как радовалась бы сейчас Сильвия посмертной славе своего отца. Вечером, после работы, он отправлялся на могилу жены, и с каждым разом он просиживал там все дольше и дольше. Под конец он так привык к этим посещениям, что и зимой в непогоду приходил на могилу поухаживать за живой изгородью или сменить фитиль лампады. И каждый вечер он задумчиво и тихо беседовал с умершей. Эти ежедневные беседы на могиле навевали безотрадные мысли и оставляли глубокие следы на его худом, бледном лице.

Верона и Джинетта уговаривали его отказаться от этой привычки. Сначала Лори пытался все отрицать, точно ребенок, уличенный в нехорошем поступке. Потом, когда ему пришлось признаться, он, пожимая плечами, сказал со слабой улыбкой:

— Что ж тут плохого... Для меня это даже утешение. Не надо мне мешать...

Да и так рассудить. Ну, вернется он со службы прямо домой, кто его встретит? Каждый день Верона уводит Джинетту с собой. Нет, Лори не обижался на него, нет. Наоборот, он был очень благодарен другу, что тот старался всячески развлечь дочку. И хотя иногда Верона был довольно холоден к нему и Лори начал замечать мелкие недостатки в его характере — он не перестал восхищаться этим удивительным, незаурядным человеком. А его благодарность и преданность другу даже возросли. Ведь ни слава, ни высокое положение, ни удача не могли изменить сердечного, поистине братского отношения Вероны к нему, маленькому, незаметному человеку, который не знал за собой иных достоинств, кроме доброго сердца.

Лори с радостью убеждался: нет, он не ошибся, когда говорил жене, что привязанность Вероны к Джинетте принесет девочке только счастье. Лучшее доказательство своей правоты он получил, когда Джинетте исполнилось восемнадцать. Ах, как бы он хотел, чтобы Сильвия была в этот праздничный вечер вместе с ними! Верона нарочно пришел на день рождения без всякого подарка. Но едва только Джинетта легла спать, Верона отвел Лори в сторону. Волнуясь, он торжественно объявил, что один, его юный друг, маркиз Флавио Гуальди, просит руки Джинетты. Маркиз поручил ему, Вероне, поговорить об этом с отцом девушки.

Мартино Лори не мог прийти в себя от изумления. Маркиз Гуальди? Богач... знатного рода... просит руки его дочери? Конечно, бывая с Вероной на концертах, на лекциях, на прогулках, Джинетта могла войти в мир знати, который по ее происхождению и положению в обществе был ей прежде недоступен. Джинетта даже могла пользоваться там некоторым успехом, но он–то...

— Ты ведь знаешь, — сказал Лори другу, растерявшись и словно даже погрустнев от счастья, — каково мое положение... Я не хотел бы, чтоб маркиз Гуальди...

— Гуальди знает все... что ему нужно знать, — прервал его Верона.

— Понимаю. Однако разница в положении между нами слишком велика. Хоть у него и самые лучшие намерения, все ж мне не хотелось... чтобы маркиз так и не узнал о целом ряде вещей...

Здесь Верона снова с досадой прервал его:

— Я считал излишним напоминать тебе об этом. Но ты говоришь сейчас такие глупости, что для твоего же спокойствия я, так и быть, объясню тебе. ч Мы с тобой друзья уже много лет.

— Это я знаю.

— Джинетту воспитывал скорее я, чем ты... так что, можно сказать...

— Да... да...

— Чего же ты плачешь? Я не собираюсь быть посредником в этом браке. Да перестань же. Я ухожу. Завтра утром сам поговоришь обо всем с Джинеттой. Увидишь, тебе нетрудно будет ее убедить.

— Так она уже знает? — улыбаясь сквозь слезы, спросил Лори.

— А ты не заметил, что вечером она совсем не удивилась, когда я пришел с пустыми руками?

И Марко Верона засмеялся. Давно уже Лори не слышал, чтобы он смеялся так радостно и весело.

V

В доме зятя на Лори сначала точно повеяло холодом. Впрочем, он не придал этому никакого значения. По своей наивности и доброте он всему находил оправдание. Ведь социальное неравенство, известная разница в характерах и воспитании между ним и зятем не могли не чувствоваться.

Маркиз Гуальди был не так уж молод. Блондин, изрядно уже облысевший, с блестящим розовым лицом, он казался статуэткой из тончайшего, слегка подкрашенного фарфора. Маркиз говорил неторопливо, и, хотя был пьемонтцем, в его речи слышался французский акцент. Да, да, он разговаривал очень медленно, и в голосе его звучала снисходительная доброта, которая, однако, странным образом не гармонировала с жестким взглядом голубых, точно стеклянных, глаз.

Лори чувствовал, что зять смотрит на него если и не враждебно, то равнодушно. Ему даже показалось, будто во взгляде маркиза сквозит жалость и легкое презрение к нему, Лори, с его сначала слишком простыми, а теперь, по–видимому, чрезмерно осторожными манерами. Разницу в отношении маркиза Гуальди к нему и к Вероне с Джинеттой тоже можно было объяснить. Маркиз имел основания думать, что своей женитьбой на Джинетте он обязан Вероне, а не ему, родному отцу... Так оно, в сущности, и было, но Верона...

А вот перемену в друге Мартино Лори никак не мог себе объяснить.

Разве теперь, когда он, Лори, остался один в доме и в угоду зятю даже ушел на пенсию, Верона не должен отнестись к нему с еще большей сердечностью и заботливостью?

На виллу маркиза Гуальди повидаться с Джинеттой друг ходит каждый божий день, а к нему в дом после свадьбы не заглянул ни разу, даже невзначай. Может быть, ему надоело вечно видеть его в горе и отчаянье? Верона тоже уже не молод и, верно, предпочитает приятно проводить время в обществе Джинетты, которая благодаря ему нашла свое счастье.