— Отведайте–ка, друзья, этой отравы, этого уксуса!

И, отведав вместе со всеми, он садился, поджимал ноги и спрашивал:

— О чем разговор–то?

— О том, — обычно выпаливал Нино Mo, — что все они до одного настоящие скоты.

— Кто?

— Да эти, сукины дети! Шахтеры. Роют, роют, а цена на серу все падает, падает и падает! И даже не понимают, что губят себя и нас; ведь все деньги исчезают в этой яме, в этой ненасытной пасти дьявола, пожирающей нас живьем!

— А что вы предлагаете, простите? — снова спрашивал Скала.

— Ограничить, — невозмутимо отвечал Ночо Бутера. — Ограничить добычу серы. По–моему, это единственный выход.

— Святая мадонна, какой же вы глупец! — тотчас же восклицал дон Маттиа Скала, вскочив на ноги, чтобы удобнее было жестикулировать. — Уж простите меня, дон Ночо, но вы сущий глупец, и сейчас я это докажу! Скажите, пожалуйста, сколько копей из многих тысяч разрабатывают сами владельцы? Не больше двухсот. Все остальные сдаются в аренду. Правильно я говорю, Тино?

— Возможно, — серьезно, с достоинством откликался Тино Лабизо.

А Нино Mo восклицал:

— Возможно? Эх ты!

Дон Маттиа движением руки приказывал ему замолчать.

— А теперь, милый мой дон Ночо, скажите, на какой срок жадные и пузатые, вроде вас, владельцы копей сдают их в аренду?

— Лет на десять? — предполагал Бутера, улыбаясь с видом снисходительного превосходства.

— На двенадцать, — милостиво соглашался Скала, — иногда даже на двадцать. Ну а что можно сделать за такой короткий срок? Какую выгоду можно извлечь? Каким бы вы ни были ловким и удачливым, за двадцать лет вы не оправдаете даже расходы по эксплуатации самих копей. Я это к тому, что если сам владелец копей и может снизить добычу серы, когда спрос на нее падает, то арендующий их на такой короткий срок никак этого не может. Ведь тогда он первый и пострадает, а выгадает только его преемник. Вот арендатор и старается изо всех сил добыть как можно больше серы, понимаете? Ведь у него почти не бывает свободных денег, и он вынужден снижать цены на серу, продавать ее по любой цене, лишь бы не останавливалась работа, иначе, как вы знаете, владелец расторгнет арендный договор. А в результате, как говорит Нино Mo, цены падают, словно это не сера, а простой булыжник. Кстати, вы вот, дон Ночо, учились? Да и ты тоже, Тино Лабизо? Так вот, можете вы оба сказать, что это за штука сера и для чего она нужна?

При этом ехидном вопросе Лопес поворачивался и оглядывал всех широко раскрытыми глазами, Нино Mo лез дрожащими руками в карман, словно хотел немедля отыскать там ответ, а Тино Лабизо, как человек осторожный, снова вытаскивал носовой платок, чтобы выиграть время и заодно высморкаться.

— Вот так штука! — в замешательстве восклицал Ночо Бутера. — Сера нужна... нужна... для опыления виноградников, нужна...

— И... и еще для... для серных спичек, кажется, — добавлял Тино Лабизо, с превеликой аккуратностью складывая свой носовой платок.

— Кажется... кажется! — передразнивал их дон Маттиа Скала. — Почему только кажется? Так оно и есть! Лишь для этих двух целей она и годится. Спросите кого угодно, и никто вам не скажет, для чего еще нужна сера. А мы–то трудимся до кровавых мозолей, чтобы добыть ее, потом везем эту серу к морю, где множество английских, американских, немецких, французских и даже греческих кораблей уже ждут, чтобы набить ею свое ненасытное чрево; гудок — и до свидания. Что они там с ней будут делать? Никто этого не знает, да и не пытается узнать! А пока что наше богатство — ведь сера могла бы стать нашим богатством — вывозят из развороченных недр, а мы, полумертвые от усталости, как слепые, как глупцы, остаемся с пустыми карманами. Только и прибыли, что гибнущие от дыма поля.

После столь живого и убедительного описания слепоты, с какой промышленники и торговцы используют дарованное им природой сокровище, вокруг которого кипело столько страстей и шла такая непримиримая и жестокая борьба низменных интересов, четверо друзей погружались в молчание, чувствуя себя обреченными на вечную нищету.

Скала первый нарушил это молчание. Он начинал подробно перечислять другие тяжкие обязательства, которые вынуждены брать на себя несчастные арендаторы. Дон Маттиа досконально знал все эти обязательства по собственному горькому опыту. Так вот, не говоря уж о том, что срок аренды слишком мал, арендатор обязан еще выплачивать владельцу натурой так называемый «эстальо» — заранее установленное количество серы. При этом владельца нимало не интересует, богатые здесь залежи серы или скудные, много ли тут пустой породы или мало, сухо ли в копях или их заливают почвенные воды, высокие ли цены на серу или низкие — словом, ему безразлично, прибыльна добыча или нет. А кроме «эстальо» существуют всевозможные правительственные налоги, да еще приходится строить не только наклонные входные галереи, вентиляционный ствол и колодцы для откачки и отвода воды, но и печи, дороги, дома, словом, все, что необходимо для разработки серы. По истечении же срока аренды все эти сооружения безвозмездно переходят к владельцу земли, который вдобавок требует, чтобы все сдавалось в полной исправности, словно строительство велось на его кровные деньги. Мало того! В самих серных копях арендатор не волен производить работы по собственному усмотрению, даже тип креплений в штреках (арочные, продольные, поперечные) устанавливается по прихоти владельца, а не в соответствии с характером почвы.

Надо быть сумасшедшим или вконец отчаявшимся человеком, не так ли, чтобы принять подобные условия и позволить наступить себе на горло. Ну а кто такие по большей части арендаторы серных копей? Бедняки без гроша в кармане, вынужденные идти в кабалу к торговцам серой, чтобы как–то выкрутиться и соблюсти арендный договор.

Но есть ли у арендаторов другой выход? И разве могут они платить больше этим несчастным, которые трудятся под землей, постоянно подвергаясь смертельной опасности? Словом, грызня, ненависть, голод и нищета никого не минуют — ни арендаторов, ни шахтеров, ни тех бедняг, которые таскают вверх и вниз по галереям и лестницам непосильный груз.

Когда Скала умолк и соседи встали, чтобы разойтись по своим немудреным жилищам, высоко в небе уже светила луна, и, озаренная ею, долина после рассказа о страданиях и нищете выглядела особенно печальной, мрачной и опустошенной; да и сама луна, казалось, не взошла только что, а висит на небе Бог весть с каких далеких, незапамятных времен.

И друзья, возвращаясь домой, думали о том, что под этой залитой печальным светом долиной несчастные труженики все глубже и глубже вгрызаются в землю, и нет им никакого дела, ночь сейчас или день, ведь там у них, заживо погребенных, царит вечная ночь.

III

Беседуя со Скалой, все думали, что он уже позабыл о прошлых невзгодах и ни о чем больше не беспокоится, кроме своего клочка земли, с которым вот уже в течение многих лет не расстается ни на один день.

Если заходил разговор о его пропавшем, затерявшемся невесть где сыне, дон Маттиа, кипя негодованием, ругал этого неблагодарного бессердечного мальчишку.

— Если он жив, — заключал дон Маттиа, — его счастье, а для меня он умер, я и думать о нем не хочу.

Так он говорил, но на самом деле в окрестности не было ни одного крестьянина, собиравшегося в Америку, которому дон Маттиа перед отъездом не всучил бы под большим секретом письма к неблагодарному сыну.

— Это так, на всякий случай! Может, ты случайно встретишь его или что–нибудь о нем услышишь.

Многие из этих писем, мятые, неразборчивые и пожелтевшие от времени, ему привозили назад эмигранты, возвращавшиеся через четыре–пять лет на родину. Никто не видел Нели, никто не слышал о нем ни в Аргентине, ни в Бразилии, ни в Соединенных Штатах. Скала только пожимал плечами:

— Какое мне до этого дело? Давай сюда письмо. Я даже позабыл про него.

Дон Маттиа не хотел выказывать перед чужими боль своего сердца и признаваться, хоть втайне и продолжал тешить себя мыслью, что его сын нашел пристанище в каком–нибудь глухом уголке Америки; а вдруг, в один прекрасный день узнав, что отец приспособился к новому положению, купил себе кусок земли и мирно живет в своем крестьянском домике, мальчик вернется.