— Это могло оказаться и чем-нибудь похуже, — заметил я. — Тебя могли отправить в Сибирь. В Хатангу, например.

Когда он вернулся в свое кресло, его стакан снова был полон.

— Так почти и произошло, — сказал он тихо. — Но мне помогли друзья — мои настоящие русские друзья. — С некоторым усилием он заставил себя вернуться к действительности. — Но мы теряем время. У тебя есть некая деталь электронного оборудования, которая попала в твои руки по недоразумению. Где она?

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

Он кивнул.

— Разумеется, ты должен был это сказать, я и не ожидал ничего другого. Но ты также должен понимать, что отдашь ее мне в любом случае. — Он достал из кармана портсигар. — Ну так что?

— Хорошо, — сказал я. — Я знаю, что она у меня, и ты знаешь, что она у меня; нет никакого смысла препираться из-за пустяков. Для этого мы слишком хорошо знаем друг друга, Вацлав. Но ты ее не получишь.

Он достал из портсигара длинную русскую сигарету.

— Я думаю, что получу, Алан. Я знаю, что получу. — Он отложил портсигар и похлопал себя по карманам в поисках спичек или зажигалки. — Ты сам понимаешь, что для меня это далеко не ординарная операция. У меня есть множество причин желать сделать тебе больно, которые никак не связаны с этим электронным устройством. Я совершенно уверен, что смогу его получить. Совершенно уверен.

Его голос был холодным, как лед, и я почувствовал, по моей спине пробежали мурашки. «Кенникен захочет поработать над тобой с острым ножом». Так сказал Слейд, и Слейд же отдал меня в его руки.

Обнаружив, что при нем нет никаких средств для того, чтобы зажечь свою сигарету, он раздраженно хмыкнул, и из-за моей спины появился Ильич с зажигалкой в руке. Когда кремень высек сноп искр, Кенникен нагнул голову, чтобы приблизить сигарету к пламени. Зажигалка щелкнула снова, но пламя так и не появилось. Он пробурчал:

— Ох, все у тебя не слава Богу!

Он нагнулся вперед и, взяв из камина щепку, сунул ее в огонь, а затем прикурил свою сигарету. Я заинтересовался тем, что делает Ильич. Он не вернулся на свой пост за моим креслом, а подошел к шкафчику, в котором хранились спиртные напитки — позади Кенникена.

Кенникен затянулся сигаретой и, выпустив облако дыма, поднял голову. Как только он увидел, что Ильича нет на месте, в его руке появился пистолет.

— Ильич, что ты делаешь? — Пистолет был направлен точно на меня.

Ильич повернулся, держа в руке баллончик с бутаном.

— Заправляю зажигалку.

Кенникен раздул щеки и закатил к небу глаза.

— Сейчас это неважно, — сказал он резко. — Иди на улицу и обыщи фольксваген. Ты знаешь, что искать.

— Там ничего нет, Вацлав, — заверил я его.

— Ильич поможет нам в этом убедиться, — сказал Кенникен.

Ильич поставил баллончик с бутаном обратно в шкафчик и вышел из комнаты. Кенникен не отложил пистолет в сторону, а по-прежнему сжимал его в руке, но уже более небрежно.

— Разве я не говорил тебе? Команду, которую мне дали, наскребли с самого дна бочки. Я удивлен тем, что ты не попытался воспользоваться удобным моментом.

Я сказал:

— Может быть, я и совершил бы такую попытку, если бы ты не находился рядом.

— О да, — произнес он. — Мы знаем друг друга очень хорошо. — Он пристроил сигарету на край пепельницы и взял свой стакан. — Я не уверен, получу ли я удовольствие от того, что поработаю над тобой. У вас англичан кажется есть такое выражение — «Это доставит мне такую же боль, какую испытаешь ты». — Он взмахнул рукой. — Но может быть, я и ошибаюсь.

— Я не англичанин, — возразил я. — Я шотландец.

— Различие, в котором нет отличия, не является различием. Но я скажу тебе кое-что — ты сильно изменил меня и мою жизнь. — Он сделал глоток бреннивина. — Ответь мне, та девушка, которая была с тобой, — Элин Рагнарсдоттир, ты ее любишь?

Я почувствовал, что весь напрягся.

— Она здесь совершенно ни при чем.

Он рассмеялся.

— Не беспокойся. Я не собираюсь причинять ей какой-либо вред. С ее головы не упадет ни один волос. Я не верю в Библию, но я готов на ней поклясться. — Его голос стал сардоническим. — Я даже могу поклясться на работах Ленина, если такая замена приемлема. Ты веришь мне?

— Я тебе верю, — ответил я.

Между Кенникеном и Слейдом не было ничего общего. Я не поверил бы слову Слейда, поклянись он хоть на тысячи Библий, но я мог положиться на любое обещание Кенникена и верить ему, как он когда-то верил мне. Я знал и понимал Кенникена, и мне нравился его стиль; он был джентльмен — жестокий, но все же джентльмен.

— Что ж, хорошо, тогда ответь на мой вопрос. Ты ее любишь?

— Мы собираемся пожениться.

Он рассмеялся.

— Это не совсем точный ответ, но я тебя понял. — Он наклонился вперед. — Ты спишь с ней, Алан? Когда ты приезжаешь в Исландию, вы лежите вместе под звездами, сжимая друг друга в объятиях, пока не смешается пот с ваших тел? Называете ли вы друг друга нежными именами, обмениваетесь ли ласками, пока не придет этот последний порыв страсти, который заставляет вас вспыхнуть в экстазе, а затем, когда пожар потухнет, вытянуться в изнеможении. Так это происходит, Алан?

Его голос был вкрадчивым и жестоким.

— Ты помнишь нашу последнюю встречу в сосновом лесу, когда ты попытался меня убить? Я не раз пожалел о том, что ты промахнулся. Я долгое время лежал в госпитале в Москве, пока врачи ставили на меня заплаты, но одну деталь им не удалось пришить на место, Алан. И вот почему, если ты даже выберешься отсюда живым — что я еще не решил, — ты ничего не сможешь сделать для Элин Рагнарсдоттир или любой другой женщины.

Я сказал:

— Мне бы хотелось выпить еще.

— На этот раз я сделаю тебе покрепче, — сказал он. — Судя по твоему виду, ты в этом нуждаешься. — Он подошел ко мне и взял мой стакан, после чего попятился к шкафчику с напитками. Не выпуская из руки пистолета, он налил в стакан виски и добавил туда немного воды. — Тебе необходимо вернуть на щеки румянец, — сказал он.

Я взял у него виски.

— Мне понятна твоя горечь, но каждый солдат должен ожидать, что его ранят: это профессиональный риск. Но по-настоящему тебя ранит то, что тебя предали. Не так ли, Вацлав?

— Среди всего прочего, — согласился он.

Я попробовал виски, на этот раз оно оказалось крепче.

— Но твоя беда в том, что ты до сих пор не знаешь, кто это сделал на самом деле. Кто в то время являлся твоим боссом?

— Бакаев — в Москве.

— А кто был мой босс?

Он улыбнулся.

— Выдающийся английский аристократ сэр Давид Таггарт.

Я покачал головой.

— Нет. Таггарт нас не интересует, в то время его занимала более крупная рыба. Тебя продал Бакаев, твой собственный босс, вступив в сговор с моим боссом, а я был простым инструментом в их руках.

Кенникен взревел от хохота.

— Мои дорогой Алан, ты слишком много читаешь Флеминга.[10]

Я сказал:

— Ты не спросил, кто был моим боссом.

По-прежнему посмеиваясь, он произнес:

— Хорошо, кто им был?

— Слейд, — ответил я.

Смех внезапно прекратился. Я продолжил:

— Все было спланировано очень тщательно. Тебя принесли в жертву для того, чтобы создать Слейду хорошую репутацию. Все должно было выглядеть абсолютно подлинно. Вот почему тебе ничего не сказали. Ты отчаянно вел свою борьбу, но Бакаев, который передавал информацию Слейду, постоянно выбивал у тебя из-под ног опору.

— Это нонсенс, Стюартсен, — сказал он, но лицо его побледнело, и на щеке заалел рубец шрама.

— И ты проиграл, — продолжил я. — И само собой тебя следовало наказать, так как в противном случае это выглядело бы неестественно. Да, мы знаем, какие у вас существуют правила, и если бы тебя не сослали в Ашхабад или куда-нибудь еще, у нас могли возникнуть подозрения. И ты провел четыре года в глуши только для того, чтобы все выглядело как следует, четыре года ты перебирал бумажки, чтобы до конца выполнить свою роль. Ты обязан был это делать, Вацлав.