— Тогда это сторонники, близкие к своим хозяевам, как блоха к собаке. — Я достал из кармана пропуск Флита в самые отдаленные уголки Кьеблавикской военно-морской базы.

— В таком случае янки должны быть повнимательнее — их канцелярский отдел изъеден древесным червячком. — Изучая пропуск, я подумал о вертолете. — Это, пожалуй, самая забавная шутка из всех, что я когда-либо слышал.

— Ты можешь предложить другое объяснение?

Идея о том, что сочувствующая коммунистам организация имеет свою руку в Кьеблавике и способна при первой необходимости использовать военный вертолет, была совершенно неправдоподобна. Я задумчиво произнес:

— Сомневаюсь, что Кенникен мог позвонить на Кьеблавикскую базу и сказать: «Послушайте, ребята, я тут преследую британского шпиона и нуждаюсь в вашей помощи. Не в службу, а в дружбу, посадите в вертолет снайпера и задержите его для меня». Но есть кое-кто еще, кто способен это сделать.

— Кто?

— Один человек в Вашингтоне по имени Хелмс может снять телефонную трубку и сказать: «Адмирал, скоро к вам в Кьеблавик подъедет пара моих парней. Предоставьте им вертолет с экипажем — и не задавайте лишних вопросов по поводу того, зачем он им нужен». И адмирал ответит: «Да, сэр, слушаюсь, сэр; будет исполнено, сэр». Потому что Хелмс шеф ЦРУ.

— Но зачем это ему?

— Будь я проклят, если знаю, — воскликнул я. — Но такой взгляд на события более реален, чем предположение о том, что Кьеблавик находится на дружеской ноге с русскими агентами. — Я вспомнил свой короткий неоконченный разговор с Флитом. — Флит сказал, что ему приказали задержать нас до прибытия кого-то еще — предположительно Кенникена. Он утверждал, что никогда не слышал о Кенникене. Он также сказал, что по прибытии Кенникена его работа была бы закончена, и он мог собираться домой. Есть еще один вопрос, который мне следовало ему задать.

— Какой?

— Должен ли он был, согласно своим инструкциям, показать себя Кенникену, или ему приказали всеми силами этого избегать? Я сейчас многое бы отдал за то, чтобы узнать ответ.

— Ты уверен, что нас преследовали русские? Я хочу сказать, ты уверен, что это был Кенникен?

— Его лицо я никогда не забуду, — сказал я. — И к тому же у реки Тунгнаа я слышал множество русских ругательств.

Я почти видел, как в мозгу Элин вращаются колесики, пока она обдумывала проблему.

— Попробуем вот это, — произнесла она наконец. — Предположим, что Слейд тоже преследует нас, и предположим, что он попросил американцев оказать ему помощь — но он не знал, что Кенникен находится к нам ближе. Таким образом, американцы должны были задержать нас до прибытия Слейда, а не Кенникена.

— Теоретически такое возможно, — допустил я неохотно. — Но это говорит о плохом взаимодействии. И к чему вся эта возня со снайпером, укрывшимся на склоне горы? Почему бы американцам просто не перекрыть нам дорогу? — Я покачал головой. — К тому же Департамент и ЦРУ не настолько большие приятели — специальные связи имеют свои ограничения.

— И все же мое объяснение наиболее обоснованное, — сказала Элин.

— Я не уверен, что здесь вообще существуют какие-либо обоснования — ситуация становится совершенно необоснованной. Это напоминает мне слова одного физика, сказанные им о своей работе: «Вселенная не просто более необычна, чем мы себе представляем, она, возможно, необычнее, чем мы можем себе представить». Теперь я понимаю, что он хотел сказать.

Элин рассмеялась, и я спросил:

— Что здесь смешного? Слейд уже попытался нас убрать и сделает это снова, если Таггарт не посадит его на поводок. Кенникен покрылся кровавым потом в стремлении добраться до меня, а теперь за дело взялись еще и американцы. С настоящего момента я в любую минуту ожидаю, что в игру вступят западные немцы, или даже Чилийская Секретная Служба. Это меня нисколько не удивит. Но меня по-настоящему беспокоит только одно.

— Что?

Я сказал:

— Предположим, что завтра вечером я передам Кейзу это загадочное устройство. Кенникен ведь не узнает об этом, не так ли? Я не могу себе представить, чтобы Джек Кейз написал ему письмо: «Дорогой Вацлав, сообщаю тебе, что у Стюарта больше нет мяча; он передал его мне — теперь охоться за мной». Я по-прежнему буду находиться в том же затруднительном положении, что и раньше, и даже в еще более сложном, поскольку если Кенникен схватит меня и не найдет при мне этой проклятой штуковины, то его ненависть ко мне станет еще сильнее, при условии, что такое вообще возможно.

Но я вовсе не был уверен в том, что передам Кейзу устройство. Если я оказался в трудном положении, мне лучше оставить при себе свой страховой полис.

Лаугарватн был областным образовательным центром, который посещали дети из близлежащих сельских районов. Страна была такой большой по сравнению с ее населением, а население так рассредоточено по всей территории, что образовательная система имела здесь свои особенности. Большинство сельских школ являлись интернатами, и в течение зимних семестров ученики проводили, чередуясь, две недели в школе, две недели дома. Дети из отдаленных селений проводили в школе всю зиму. Летом школы на четыре месяца превращались в гостиницы.

Поскольку Лаугарватн находился в удобной близости к Сингвеллиру, Гейзеру, Гиллфоссу и другим достопримечательностям, притягивающим туристов, его две большие школы приносили хороший доход в качестве отелей, и здесь также имелся центр по прокату пони, пользующийся большой популярностью у приезжих. Лично я никогда не испытывал большой любви к лошадям, даже к их пестрой исландской разновидности, которая выглядела лучше, чем большинство остальных. Я думаю, что лошади — глупые животные: всякое животное, которое позволяет другому сесть на себя верхом, должно быть глупым, и предпочитаю трястись на своем «лендровере», а не на упрямом пони, постоянно норовящим повернуть домой.

Гуннар Арнарссон зимой был школьным учителем, а летом руководил делом по сдаче пони в наем. Весьма разносторонние люди эти исландцы. Когда мы приехали, он находился в отлучке, но его жена, Сигурлин Асгейрсдоттир, гостеприимно приняли нас, оживленно закудахтав при виде руки Элин на импровизированной перевязи.

Одна из проблем, возникающая в Исландии, — сложность отличия одиноких людей от состоящих в браке, поскольку женщины здесь не изменяют своего имени после того, как выходят замуж. Проблема имен и на самом деле является ловушкой, в которую иностранцы обычно попадают с громким треском. Фамилия просто говорит о том, кто ваш отец; Сигурлин была дочерью Асгейра, точно так лее как Гуннар — сыном Арнара. Если у Гуннара появится сын и он решит назвать мальчика в честь деда, то его будут звать Арнар Гуннарссон. Все это вызывало немало трудностей и стало причиной, по которой телефонные справочники в Исландии составлены в алфавитном порядке по именам. Элин Рагнарсдоттир значится там на букву «Е».

Гуннар, по-видимому, неплохо о себе позаботился, поскольку Сигурлин была одной из тех высоких, длинноногих, стройных женщин, которые обычно олицетворяют скандинавский тип в голливудских фильмах. Но другим он там быть и не может, поскольку, согласно общепринятому мнению, женская половина нордических наций представлена исключительно этими светловолосыми богинями, что, к сожалению, является большим заблуждением.

По тому, как Сигурлин нас приняла, было ясно, что она знает про меня, но я надеялся, что не все. Во всяком случае, она знала достаточно много для того, чтобы услышать отдаленный перезвон свадебных колоколов. Это кажется забавным, но как только девушка выходит замуж, у нее сразу появляется желание, чтобы все ее старые подруги попались в тот же самый капкан. Из-за Кенникена свадебного звона в ближайшее время не ожидалось — заунывный гул похоронного колокола сейчас был более вероятен — но независимо от Кенникена я не собирался поддаваться давлению каждой полногрудой блондинки с блеском сводни в глазах.

Я с большим облегчением загнал «лендровер» в пустой гараж Гуннара. Теперь, когда он находился вдали от дорог и в укрытии, я чувствовал себя значительно лучше. Я убедился в том, что моя маленькая коллекция оружия надлежащим образом скрыта от посторонних глаз, после чего прошел в дом, где застал Сигурлин, только что спустившуюся с верхнего этажа. Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом и спросила коротко: