— Отдай! — Ольга неожиданно быстрым движением схватила бокал, выпила остатки и победно взглянула на мужа. — А я зачем тебе, милый — для статуса? Ты ведь даже на её картину с большим удовольствием смотришь, чем на меня.

Ольга посмотрела на пустой бокал и пьяно хихикнула.

— Или ты и от картины кончаешь? Валя, а может, тебе к врачу надо? Может, это болезнь такая: не бывает же, чтоб у здорового мужика от картины член вставал, а от жены нет? Чем я хуже картины? Чем?!

Ольга внезапно сгорбилась, плечи мелко затряслись. Валентин постоял, ожидая очередного подвоха, затем взял её за руку, отвёл к дивану. Ольга не сопротивлялась, смотрела куда-то в сторону и, только уже сидя на диване, подняла на него по-прежнему зелёные и совершенно сухие глаза.

— Валя, налей мне ещё. Последнюю, клянусь!

Резким, почти мужским движением опрокинула рюмку и откинулась на подушку.

— Ты иди, Валя. Я больше не буду, — прошептала она заплетающимся языком. — И картину ещё в квартире пове…сили. Не стыдно? Ребёнок же видит. «Летящая ср…среди звёзд!» Чем я хуже?

Ольга закрыла глаза и задышала спокойно и ровно, иголки вокруг глаз исчезли. Валентин нашёл недопитую бутылку, вылил остатки в бокал, сел в кресло и оглядел зал. Цветомузыку выключили, и комната озарялась только сполохами работающего телевизора. На экране падал неестественно крупный снег, взлетали фейерверки и, кто-то, присосавшись к микрофону, беззвучно открывал рот. Магнитофон тоже приглушили, музыка теперь звучала, скорее, убаюкивающее. Витька и Света уже не танцевали — полулежали на диване и, похоже, спали. Около балкона в кресле дремал Руслан. Что делали Аня и Тапик, в темноте было не видно, но, вроде, тоже успокоились. Валентин отхлебнул из бокала и устало прикрыл глаза.

Отвеселились. Конец новогодней ночи. А что, вполне нормально отпраздновали. И совсем не зря собрались не у него или Мухи, а у Тапика. В старом доме на улице Терешковой. В доме, где прошли детство и юность, в доме, знакомом до мелочей. И пусть теперь нет рядом поликлиники со светящейся на крыше рекламой. Пусть новый мост съел старый уютный скверик с нежным именем «Музыкальный». Пусть на торце дома теперь висит громадный дурацкий плакат, приглашающий летать только самолётами Аэрофлота. Пусть! Всё равно это их дом, их родной дом, и также виднеется из окна музыкальное училище, и так же возвышается над всеми деревьями ставший таким же родным айлант высочайший, а попросту — вонючка.

Нет, не зря они решили встретить этот год здесь. И нормально встретили, чёрт побери! Тапик с Аней расстарались, и праздник получился весёлым и интересным. Были и игры, и розыгрыши, и сюрпризы. Особенно здорово получилось, когда все бросились проверять подаренные Мухой лотерейные билеты, и Руслан обнаружил, что выиграл «Жигули». Что номер искусно подделан Тапиком, обнаружилось нескоро, и что за это время успел прочувствовать Руслан, можно было только догадываться. Да, хорошо повеселились.

Если не считать Ольгиной истерики, то за всю ночь было только два неприятных момента. Сначала Муха вовлёк всех в политический спор, сцепился с Русиком, и спор чуть не закончился скандалом.

— Что ты кипятишься? — ещё довольно спокойно возражал Руслан. — Подумаешь, — Декларация о суверенитете![19] Сейчас все такие принимают. Почему одним можно союзной республикой быть, а другим нельзя? Поднимут нам статус — и всё успокоится.

— Неужели? — саркастически усмехался Муха. — А кто её принял, эту Декларацию?

— Верховный Совет.

— Врёшь, Русик, врёшь! Вот зачем ты врёшь? Сначала Декларацию принял съезд Чеченского народа. А уже потом Верховный совет.

— Ну и что?

— А то! Что это за орган такой — съезд Чеченского народа?[20]

— Нормальный орган! — начал кипятился Руслан. — Самый что ни на есть демократический. Высказывает волю народа, а не партийных бюрократов.

— По просьбам трудящихся… — попытался подделать сталинский акцент Муха, — мы, понимаешь, решили.

— На что ты намекаешь?

— На то! Что «воля народа» всегда искусно формируется вожаками, а народ потом думает, что это он сам такой умный и самостоятельный. Баран тоже думал!

— По себе не суди! Может, у вас как раз так — привыкли всегда на царя-батюшку полагаться. А мы — нет! У нас даже аристократии никогда не было.

— Знаем, знаем — у вас всё всегда решалось демократично. Кого ограбить, кого пришить…

— Муха! — первый раз в спор влез Павел.

— А что Муха? Демократично… Хороша демократия — съезд, вроде бы, народа, а на съезде только лидеры тейпов. А давай и мы самый демократичный орган создадим — съезд Русского народа.

— Создавайте, — разрешил Руслан. — Если получится.

— А, ну да! — взвился Муха. — Мы же только водку хлестать можем! Русик, а остальные решения вашего самого демократического органа Верховный совет скоро будет утверждать?

— Какие?

— Что высшие должности в республике должны занимать только представители коренного населения? Это же апартеид.

— А когда только ваши занимали, это не апартеид был? Потому что на словах всё было не так? И вообще — не надо преувеличивать! Всё ещё перетрется, вот посмотришь!

— Не знаю, — насупился Муха. — Иногда кажется, что перетрётся, а иногда — что будет только хуже. Русик, скажи честно: ты веришь, что ещё когда-нибудь будет, как раньше? Когда можно было ночью пройти весь центр, и тебя никто бы не тронул? Когда мы до полуночи прогуливались по Броду, и никто не обращал внимания, какая у кого национальность.

— Вы так до утра будете? — громко осведомился Павел. — Так я против! Не знаю, перетрётся эта вся бодяга или нет, Русик, но лично я не хотел бы видеть тебя среди тех, кто поддерживает идеи назначения по пятой графе. Подожди! А национальностей, Муха, не бывает только у кошек, и когда мы шлялись по Броду, и даже раньше, нас всегда интересовало, кто русский, кто чечен, а кто армян. Да и ночью в городе не всегда было безопасно, и даже днём. Тебе ли не знать!

Виктор, хотевший что-то возразить, покраснел и насупился.

— И вообще, дамы и господа, — сказал Павел, поднимая бокал, — я предлагаю тост! Помните, когда мы были маленькими, весной в городе летали тучи майских жуков? Мы их ещё в спичечные коробочки сажали. Ещё были жуки-рогачи и жуки-олени. Помнишь, Русик, какого громадного ты когда-то поймал?

— А Кулёк обманом выменял его у меня на какую-то фигню, — отозвался Руслан.

— И вовсе не фигню… — начал Валентин.

— Стоп! — звякнул бокалом Павел. — Не мешайте! А как пели цикады, помните?

Сколько было кузнечиков в траве?

Все притихли, глаза у всех стали мечтательными, даже у Ольги.

— Где это всё теперь? — жёстко спросил Павел. — Последнего майского жука я видел лет пять назад, да и он был каким-то заморышем. О жуках-оленях, вообще, молчу! А когда последний раз пели цикады? Зато стало полно комаров! Их не было ещё лет десять назад, а сейчас летом на улицу без противогаза не сунуться! Как наши дети будут на свидания ходить? А кто-нибудь из вас замечал, что на небе стало меньше звёзд? Меньше-меньше, не спорьте!

— Ага! — усмехнулась Ольга. — Раньше и деревья были выше, и мороженое вкуснее. А уж экология!..

— Да он же не об этом, Оля, не об экологии! — перебил её Виктор. — Как ты не понимаешь?

Резко повернулся — недовольно скрипнул стул — и зажатым в руке бокалом ткнул в сторону стены.

— Вот!

Шесть человек одновременно оторвали взгляд от Павла, проследили за дрожащим бокалом, и глаза у всех начали расширяться. Серые и карие, синие и чёрные, мужские и женские, славянские и кавказские — все.

Картина в скромной рамке поймала их всех. Поймала, как ловила всегда. И как всегда, словно по мановению волшебной палочки, тут же исчезло всё: праздничный стол, украшенная гирляндами комната, новогодняя ёлка. В стене распахнулось окно, взметнулся занавес, и в полутёмную комнату ворвались солнце и ветер. Солнце всё так же освещало то ли безмятежный, то ли притихший в ожидании беды город. Ветер тоже пах, как и много лет назад — пылью, нефтью и зеленью. И точно так же звал за собой куда-то далеко-далеко, в почти недостижимую даль, где смутно маячило счастье.