Она там, а он здесь — за стеклом. Как муха. Жу-жу. Жу-жу-жу.

Летает муха, бьётся об стекло.

Пока не сдохнет.

Интересно, а Аня с какой стороны стекла? Вспомнил! Какая теперь разница? А год назад разница была?

Там — у моста, под залпы салюта.

— Ты откуда здесь? — спросил Павлик.

Над институтом в небо взлетели красно-сине-жёлтые огни и слова потонули в праздничном грохоте.

Аня покрутила рукой у уха, показывая, что ничего не слышит, подождала, пока уляжется шум, и попыталась что-то сказать сама.

Воздух разорвал очередной залп, Аня с беззвучно шевелящимся ртом стала похожа на рыбку из мультфильма. Вышло забавно, и Павел поневоле усмехнулся. Аня тут же прервала беззвучную речь, несмело улыбнулась и подняла на Пашку широко раскрытые, практически чёрные глаза. «Воронка» — успел подумать Павлик.

Потом время будто бы остановилось, как и положено в чёрных дырах. За короткий миг перед глазами промелькнуло всё: вечеринка, где он впервые осмелился посмотреть ей в глаза, первый поцелуй в уже несуществующем сквере, ночные прогулки, разговоры. И пророческие слова услышанной в том же сквере песни

А может, не пророческая?

Павел протянул руку, Аня тут же протянула свою, и, когда до её пальцев оставалось совсем ничего, когда уже чувствовалось давно позабытое тепло, по барабанным перепонкам ударил грохот нового, самого мощного залпа. В небо взвились сразу десятки разноцветных клякс, отразились в Аниных глазах сотнями мигающих огоньков. Павел застыл, заворожено всматриваясь в эту фантастическую картину, и вдруг вздрогнул.

Каждый огонёк был похож на миниатюрные, микроскопические весы.

— Ура! — крикнул кто-то Павлу в ухо. — Здорово, а? Ура!!

Павлик отшатнулся, схватил Аню за руку и потащил назад, разрезая плотно сомкнутую толпу, наступая на ноги, отталкивая локтями. Вслед недовольно заворчали — Пашка не отвечал. Аня растерянно молчала.

Остановился он за «Чайкой», прямо напротив «Дома Радио». Здесь было пусто, как будто они попали в другое измерение, и даже залпы салюта доносились еле-еле — как через вату. По асфальту ветерок гнал праздничный мусор.

— Ты как здесь? — спросил Павлик, стараясь не смотреть ей в глаза — Это вы с Мухой?..

— Отпусти, — перебила Аня, — больно.

— Извини, — Пашка отпустил её руку, не выдержал, поймал взгляд, и по позвоночнику побежал озноб, а сердце ударило так, что заглушило очередной залп.

— Аня, — чуть слышно выдохнул Павлик. — Анечка…

— Павлик, — мгновенно отозвалась Аня дрожащим голосом — Что, Павлик, что?

— Плохо мне, Аня. Без тебя.

— И мне… — тихо сказала Аня и коснулась его руки.

Между пальцами проскочила искра, обоих ощутимо ударило током. Павел отшатнулся.

— Тебе? Почему? Но ведь ты же сама выбрала.

— Значит, не то выбрала, — устало усмехнулась Аня, опуская руки. — Да и не выбирала я ничего.

— А кто выбирал — я?

— Павлик, не надо. Ты же сам всё понимаешь.

— Нет, — сказал Павел, как сквозь сон.

В голове, внезапно ставшей громадной, прыгали обрывки мыслей. Сталкивались друг с другом, разбивались на мелкие колючие осколки. Холодные как лёд и острые как иглы. Осколки вонзались в мозг, протыкали его насквозь.

«Зачем…. зачем я это говорю? Аня…. Как ты могла? Брось, не надо — забудь. Взять за плечи, прижать. Но ведь…»

— Не понимаю… — повторил Пашка. — Ты его любила?

— Нет.

Воздух рвануло — по тротуару весело полетели смятые бумажки и обрывки воздушных шариков. Что это — салют? Или сердце?

— Нет? — повторил Павлик, и в мозг воткнулась ещё сотня ледяных игл. — Тогда почему?

Аня молчала.

— Почему?! — почти закричал Павлик, не обращая внимания на впивающиеся осколки.

Она вздрогнула, попробовала взять его за руку — Павел стоял как каменный, будто не чувствуя — вздохнула и заговорила быстро и неразборчиво.

— Ты же сам… Я думала, уже всё, больше никогда. Что ни делаю — только хуже. Да и ты тоже….Думала, уже всё — крах. Было так пусто, так одиноко…

«Одиноко… Господи, как холодно».

— А с ним стало не одиноко?

— Не стало. Но я не выбирала, всё получилось само собой, как мираж…

— Само собой? Этого так даже у кошек не бывает.

Аня устало закрыла глаза, из-под век поползли чёрные дорожки.

— Господи! Мне иногда кажется, что весь город знает. Это он тебе сказал?

— Какая разница? — сказал Павел. — Нет.

— Павлик, — ещё раз попробовала Аня, — я испугалась. Очень испугалась, что больше никогда…никому… Что больше никто…

— Что «никто»?

— Что никто не полюбит. Никогда.

— Не полюбит, — повторил Павлик. — Ну, конечно! Опять «полюбят». Опять тебя! А сама? Или тебе это не важно?

— Сама я любила только тебя, — сказала Аня. — И люблю.

— Но как же тогда… — снова начал Пашка и осёкся. — А я тебя.

Эхо нового залпа отразилось от Дома Радио и весело понеслось вдаль. Два одиноких человека на пустынной улице этого не заметили.

— Что же ты раньше этого не говорил? — через сто лет спросила Аня.

«Разве не говорил? Что это у неё — тушь течёт? И что теперь делать?»

— Павлик, — словно прочитав его мысли, сказала она, — прости меня. Давай всё забудем?..

«Конечно! Ничего не было, ниче… Она его целовала. Забыть! Закрывала глаза, когда он целовал ей грудь? Не надо! Раздевалась сама или он? А когда они…когда… она задыхалась от счастья? Плакала? Не надо, забудь…. Почувствовала, что унеслась на небо?»

— И ты меня прости, — Пашка повернулся и, сгорбившись, пошёл прочь.

— Павлик! — тонко вскрикнула вслед Аня. — Ты куда?

— Забывать, — не останавливаясь, сказал Павел.

Сколько с тех пор прошло — год? Или полтора? Нет, вроде бы, два. Ну и что — забыл? Ни хрена! Даже наоборот — такое впечатление, что чем больше стараешься, тем хуже это выходит. Что же, врал древний царь Соломон? Проходит, мол, всё. Или времени мало прошло? Древние они такие — что для них каких-то два-три года. Им вечность подавай.

Спросить бы у него, так ведь не ответит. Или спросит: «А что, собственно, ты, Павел Тапаров, хочешь забыть? Что пытаешься залить водкой?» И ведь будет прав, зараза древняя.

«А ты не знаешь, Соломон, что я пытаюсь забыть? Аню? Или…. Зачем, вообще, ещё живу? Не знаешь? Ну, правильно — на фиг тебе такие мелочи? Пить со мной будешь, Соломон?»

— Не буду! — совершенно явственно сказал кто-то в голове. — Есть и получше средства.

Павел вздрогнул. Это ещё что такое — допился? А впрочем….Почему бы и не поговорить?

— И какие же?

— Много. Для начала, например, бханг. Не понимаешь? Ну, ганджа, мадхак, гашиш…

— А! — понимающе протянул Павлик и неизвестно кому погрозил пальцем. — Иди ты в жопу со своим «махакам»! Щас спать лягу — и всё забуду.

Не забыл. Через неделю он купил у знакомого для пробы спичечный коробок анаши. Сначала ему не понравилось: почти никакого толка. Чтобы хоть немного подействовало, пришлось запивать вином. Но постепенно втянулся и даже нашёл некоторые преимущества — по крайней мере, не надо по утрам жевать кофейные зёрна, чтоб отбить перегар.

А вообще-то, такая же ерунда — всё равно забыться не удаётся. Всё равно в каждой десятой фигурке мерещится она, и прошибает холодный озноб. Потому что не знаешь, что делать — догнать или сделать вид, что не заметил. Всё равно не забывается номер телефона, и иногда хочется отрубить руку, тянущуюся к телефонному диску. И всё равно ночью в воспаленном мозгу возникают такие картины, что даже во сне хочется выть.

Дикие, раздирающие мозг сны. Он лежит прямо в чёрной пустоте, ему хорошо, он знает, что сейчас станет ещё лучше — так, как не было ещё никогда. В чёрной пустоте возникает мягкий, вроде бы, лунный свет, и из этого света выходит к нему Аня. Такая, какой он никогда её не видел. Тонкие ключицы, неожиданно полная грудь с торчащими сосками, плоский живот с тёмным треугольником внизу. Она склоняется ниже и ниже, он уже почти ощущает её губы и грудь, и вдруг темнота сменяется ярким, красно-багровым светом. Аня отворачивается и отходит, плавно покачивая бёдрами. Там — всего лишь в двух шагах — ждёт её другой. Тоже обнажённый, но без лица. Он властно протягивает руки, она ложится рядом, целует его, а дальше… Дальше мозг разрывает дикая боль, хочется проснуться, чтоб ничего не видеть, но проснуться не получается, и приходится смотреть. Тогда он начинает кричать — всё громче и громче, пока не просыпается. Не хватает воздуха, лоб и волосы заливает липкий пот, стучит, как отбойник, сердце, и дико болит в низу живота. А самое противное, что утром на простыне обнаруживается пятно. Как в двенадцать лет. Хорошо хоть он живёт один, а то б стыда…