— Они бы не прочь, сударь! — произнес вместо них семейный вожак Перро-старший. — Сезон охоты на пушного зверя, с позволения сказать, окончен, так что ребята не прочь подзаработать несколько су, задержавшись в этом городишке. К тому же, честно говоря, вокруг приисков всегда ошивается много всякого сброда. А уж мои-то мальчики сумеют защитить вас, месье Алексей!

— Вы же, Перро, надеюсь, отправитесь с нами в Сан-Франциско?

— Куда угодно, только назовите место. Никогда еще я не был так доволен, как сейчас: ведь мне довелось путешествовать с настоящими французами — из нашей старой доброй Франции! День, когда мы распрощаемся, будет для меня черным днем.

— И для нас, отважный и благородный наш соотечественник.

— Ну да что поделаешь! Разве вся наша жизнь — не одно большое путешествие, где удача сменяется неудачей, и так на всем пути, и никто ничего не может изменить?

— Итак, мы расстанемся с вами, Перро, в Сан-Франциско. На обратном пути в Ричфилд вы присмотрите за грузом, который вместе с китайскими рабочими мы отправим сюда тотчас же после его прибытия из Европы… Не забудьте, дорогой Алексей, вот телеграмма, пошлите ее в Париж от моего имени. И помните, телеграфная связь проложена отсюда до самой Панамы, так что мы сможем часто общаться с вами. А теперь, друг мой, прощайте! Наша дружба, зародившаяся при весьма драматических обстоятельствах, окрепла в общей борьбе с опасностями, встретившимися на пути, в изнурительных переходах, и я уверен, что никакая разлука ей не страшна. Наше расставание временное: скоро мы снова увидимся.

Французы обнялись с Алексеем, словно братья, крепко пожали руки Эсташу и Андре, сели на лошадей и в сопровождении Перро покинули золотые прииски Карибу.

От Ричфилда, расположенного чуть выше пятьдесят третьей параллели, они направились на восток, к селению Кенель, раскинувшемуся у места впадения реки того же названия в реку Фрейзер.

Ночь друзья провели в дрянной гостинице, заставившей их пожалеть о ночевках в сосновом лесу. Проснулись они, искусанные клопами. Впрочем, на завтрак была подана превосходная рыба. Закусив, путешественники двинулись по берегу Фрейзера и дошли до одного из его притоков — Сода-Крик.

Через эту водную преграду, достаточно узкую, но весьма глубокую, ходил паром. Жак, все еще разъяренный от совместной ночевки с кучей кровососущих насекомых, машинально последовал за Жюльеном, въехавшим на плоскодонное суденышко прямо на коне, и, лишь когда паром уже отошел от берега, заметил вдруг, что находится посреди коварной стихии, к коей питал непримиримую ненависть.

— Ой! — удивленно вскрикнул он. — Я отплываю!

Жюльен не смог сдержать хохота.

— Если бы не сегодня, то это случилось бы завтра, милый мой гидрофоб![290] — весело рассмеялся он. — В такой стране, как эта, рек — великое множество, мосты же встречаются крайне редко.

— Выходит, я плыву… по собственной оплошности?..

— Ты что, жалеешь об этом?

— Да, коль скоро речь идет о принципе.

— Признайся честно, ты же сам предпочитаешь пересекать подобные речушки таким вот образом, вместо того чтобы пустить вплавь своего коня и промокнуть при этом до самого пояса.

— Уф!.. Наконец-то мы прибыли!

— Надеюсь, сие плавание протяженностью в шестьдесят метров не вызвало у тебя морской болезни?

— Нет, черт побери! И, говоря по правде, я очень этим удивлен.

— Вот как? Прими же мои искренние поздравления!

В Сода-Крике, поселке, расположенном в семидесяти километрах от Кенеля, путешественникам снова пришлось воспользоваться гостеприимством столь же отвратительной гостиницы.

Оставив позади реку Фрейзер, они поехали из Сода-Крика по дороге на Бридж-Крик и в конце дня остановились на ночь в одном из постоялых дворов под названием «Сотая миля».

Эти временные прибежища для людей, находящихся вдали от домашнего очага, выглядят весьма непрезентабельно[291]. Построенные вдоль прекрасной, оживленной дороги, они ни в коей мере не украшают ее. Живут в них исключительно старатели, которые, богаты ли они или бедны, в равной степени мало заботятся о комфорте: первые — зная, что скоро смогут воспользоваться всеми удобствами, предоставляемыми большим городом, другие же — по причине крайней нужды.

По сути, это просто хижины, сложенные из плохо оструганных бревен и обычно имеющие всего одну комнату. В глубине подобного заведения помещается огромный камин, у противоположной стены возвышается грубо сколоченная стойка, за которой виднеются полки, уставленные рядами бутылок, с сивушным[292] пойлом.

В зависимости от сезона старатели, отправляющиеся на прииск или, наоборот, возвращающиеся оттуда, приходят вечером по двое, по трое, снимают со спины скатки из одеяла и кладут на пол — вместо сидений: стульев в этих лачугах очень мало или даже нет совсем. Пришедшие сразу же требуют выпивки. Тот, кто оказывается побогаче, обычно угощает соседей, после чего все едят, курят и снова пьют. Затем постояльцы, в той или иной стадии опьянения, раскатывают одеяла и устраиваются кто где: на стойке, на мешках с мукой, стоящих тут же, в этой единственной комнате, или же на полу, подошвами ботинок к камину. Но есть и такие, кто сну предпочитает картежную игру: сопровождаемая бранью и изрядной выпивкой, она нередко продолжается до утра.

Эти жалкие придорожные пристанища находятся на расстоянии десяти миль друг от друга и могут служить одновременно своего рода верстовыми столбами[293], откуда и берутся их названия типа «Сотая миля».

Нашим друзьям не раз пришлось ночевать в таких развалюхах, прежде чем они добрались до Клинтона, поселка, расположенного немного выше пятьдесят первой параллели. Начиная с этого пункта, гостиницы стали более комфортабельными.

Выехав из Клинтона, путешественники следовали около двадцати километров вдоль речушки, носящей громкое имя Бонапарта, и у места слияния ее с рекой Томпсон вышли на проложенный по берегу Фрейзера тракт, соединяющий форт Камлупс с Ялой, Хоупом и, наконец, с самим Нью-Вестминстером.

Горная дорога карабкалась по крутым, нависавшим одна над другой террасам, придававшим долине Фрейзера весьма живописный вид. Но в том месте, где в эту реку впадает Томпсон, она спускалась в низину и, никуда не сворачивая, устремлялась прямо на юг.

В местечке под названием Бак-де-Кук через Томпсон ходил паром, один лишь вид которого вызвал на лице Жака Арно выразительную гримасу. Однако река в этом месте была достаточно широкой и бурной, чтобы у любого отбить всякую охоту переправиться вплавь. И Жаку поневоле, но на этот раз сознательно, предстояло повторить подвиг, совершенный им по оплошности в Сода-Крике.

Вел он себя как герой: въехав на коне на суденышко, оставался на протяжении сей переправы в седле, недвижный, словно конная статуя, и готовый броситься в волны при первом же резком движении лошади.

Жак выдержал это испытание столь же успешно, как и в прошлый раз. Гордый, словно одержавший победу полководец, он в сопровождении двух своих товарищей важно направился по тракту из Бак-де-Кука в Литтон. Хотя и говорится, что этот путь проходит вдоль ущелья, по дну которого протекает Фрейзер, в действительности же сия дорога, возможно, самая необычная во всем мире, как бы врезается ломаной линией в крутые уступы, возвышаясь над ложем реки на две сотни метров. Здесь нет ничего похожего на парапет[294], да и сам тракт нависает над пропастью, словно выступающий из стены карниз.

От Бак-де-Кука до Литтона — не более шестнадцати километров. Именно здесь берут начало доходящие до Ялы слои золотоносных песков, давших уже необычайно много драгоценного металла. Породу, некогда промытую первыми старателями, время от времени снова промывают китайцы, ухитряющиеся за день извлечь из нее золотых крох на один-два доллара.