— Итак, — промолвил попутчик медленно, когда Жюльен закончил, — вы полагаете возможным утверждать, что кораблекрушение произошло случайно, и даже мысли не допускаете о том, что эти два янки могли умышленно разбить о скалы парусник с товаром, предназначавшимся нашей армии?
— Совершенно верно. Да и какой был смысл этим людям терять корабль, чей груз представлял для них целое состояние?
— А если они продались чилийцам?
— Подобное предположение исключено, поскольку потерпевшая крушение шхуна была обстреляна крейсером.
— Возможно, это было сделано нарочно, чтобы отвести от негодяев всяческие подозрения в измене.
— В таком случае крейсер захватил бы военное снаряжение, которое пригодилось бы чилийским солдатам.
— Как бы то ни было, — задумчиво произнес перуанец, — этот необъяснимый случай нанес нам большой вред, поскольку задержал на две недели вооружение нескольких подразделений нашей милиции, и если когда-нибудь эти два типа, на которых я смотрю как на обыкновенных подлецов, — комитет спасения того же мнения, — вздумают ступить на перуанскую землю…
— То их выпорют хорошенько…
— Нет, сеньор, они погибнут смертью изменников: будут расстреляны в спину!
— В нас вы найдете людей, которые не пожалеют ни труда, ни времени, чтобы помочь вам схватить этих бандитов, — решительно заявил Жюльен, — ибо виноваты лиходеи в измене вашей стране или нет, но они покушались на нашу жизнь, и за это им не будет от нас пощады!.. Однако боюсь, что мы едва ли встретим их когда-нибудь.
— Quin sabe?[608] — загадочно произнес перуанец с той неподражаемой интонацией, которая как нельзя лучше подходила к этим словам.
Поезд тем временем приближался к Салаверри. Незнакомец предложил французам временно устроиться в одном из тех заведений близ железнодорожного вокзала, что лишь для красного словца именуются отелями, хотя и могут — слава Богу! — предложить постояльцам кое-какие удобства.
Сам же он собирался отправиться в Трухильо, дабы позаботиться о том, чтобы разместить своих новых друзей в более комфортабельной гостинице.
Эти хлопоты должны были занять всего несколько часов, после чего он вышлет за ними экипаж, который доставит их, а также слугу и багаж в город.
На этом они и расстались — очень, заметим, сердечно. Друзья, сняв номер в отеле и оставив там проводника-метиса, чтобы как-то убить время, отправились на набережную и стали наблюдать за только что причалившим к пристани пароходом.
Из-за слишком больших волн на перуанском побережье Тихого океана разгрузка судна и высадка пассажиров — вещи, обычно столь простые в нормальной обстановке, — становятся крайне затруднены и даже опасны в портах, недостаточно хорошо защищенных от стихии или из-за особых природных условий, или из-за людской нерадивости.
Как замечает метко в первом томе своего сочинения месье Шарль Вьенер, мужественный путешественник, не знающий себе равных и занявший одно из первых мест среди самых знаменитых французских исследователей, разгружаться в этих местах не очень-то приятно. Огромный плот, подогнанный к пакетботу[609], пританцовывает вместе с ним на волнах, то поднимаясь до уровня палубы, то опускаясь вниз на четыре метра. В стоящую вертикально бочку, обхваченную крепко цепью, помещают пассажира, скрипит судовая лебедка — и человек уже над плотом.
Моряки делают все от них зависящее, чтобы как можно мягче опустить этот «груз» на плот, для чего выбирается момент, когда сие транспортное средство находится на наинизшей отметке. Однако, несмотря на подобные ухищрения, как правило, бочка ударяется о плот с такой силой, что бедолагу, отважившегося залезть в столь ненадежную емкость, буквально выбрасывает из его персонального контейнера.
Когда все пассажиры оказываются на плоту, он вместе с нагруженным доверху тяжелым пакетботом направляется к берегу, раскачиваемый волнами, накатывающими на путешественников и на товары на борту корабля.
И судно, и бревенчатое сооружение, несущее на себе доверившихся ему людей, врезаются чуть ли не одновременно в песок. Моряки, тщетно пытавшиеся смягчить толчок, вежливо призывают пассажиров не волноваться. Но волны Тихого океана, никак не оправдывающего своего названия, подпихивают и подбрасывают и плот и пакетбот, так что уговоры тут не достигают своей цели.
Моряки бросают с обоих плавсредств грузчикам, уже ожидающим на берегу, огромные канаты, которые те тут же закручивают вокруг высоких каменных столбов, вбитых в землю на недосягаемое для самого большого прилива расстояние. Затем на сцену выходят добры молодцы. У каждой пары — носилки с бочкой — вроде тех, что спускались с пассажирами с судна на плот. Богатыри почтительно приглашают путешественников снова занять свои места в цилиндрических сосудах, и те через пять минут, вымокнув до костей, оказываются наконец на твердой земле — в Салаверри.
Примерно такие же сценки, красочно описанные месье Вьенером, лицезрели и наши друзья: Жюльен — с видом человека, и не такое видавшего, а Жак — с эгоистической радостью закоренелого сторонника путешествий по суше и убежденного гидрофоба, которому нечего опасаться подобных испытаний.
— Подумать только, — шептал противник водных прогулок с каждой волной, подкидывавшей плот, — что бы было, если бы я сел на пароход в Гуаякиле! Достаточно только поглядеть на этот спектакль, чтобы чувство неприязни к океану вспыхнуло во мне с прежней силой.
— Однако ты обещал мне, что мы вернемся в Европу морем, — напомнил с улыбкой Жюльен.
— Атлантический океан — не Тихий, и бразильское побережье не столь негостеприимно, как перуанское.
Между тем на корабле начало разыгрываться самое настоящее представление — благодаря появлению на палубе английской семьи, состоявшей из отца, матери, трех мисс и юноши примерно пятнадцати лет. Милорд, точь-в-точь фальстаф[610], не способный держаться на ногах, свалился на спину да и остался так лежать, заблокированный тюками, спасавшими его от резких толчков. Миледи, высокая, стройная, изящная, одетая со вкусом, отличающим женщин по ту сторону Ла-Манша, соперничающих расцветкой своих нарядов с пестро окрашенными матерью-природой попугаями, жалобно кричала на англо-испанском наречии, называя обстановку, в которой они очутились, «просто отвратительной». Мисс, в нанковых[611] одеяниях, с розовыми галстуками, голубыми головными уборами и зелеными зонтиками в руках, время от времени теряли равновесие, чем немало потешали зевак, стоявших на набережной небольшими группами или поодиночке. Рядом с девицами маячила фигура долговязого юноши на длинных паучьих ногах в не по возрасту коротких штанишках.
В общем, подобная, не поддающаяся описанию сцена пользовалась бы бешеным успехом на любых театральных подмостках.
— Какого черта делают здесь эти англичане? Что они потеряли в сих местах? — не без резона заметил Жак.
— Англичане — это своего рода одна из статей британского экспорта, — ответил Жюльен. — Их находят в Китае и на берегах Нила, у водопадов и в кратерах вулканов…
— Но чтобы они оказались здесь, в Салаверри!.. Решительно, жизнь полна несуразностей!
Тут к друзьям подбежал метис Эстебан и сообщил, что обещанный сеньором экипаж уже прибыл и стоит у «Grand Hotel de la Patria, у de los estrangueros»[612].
Друзья с сожалением покинули набережную в тот момент, когда миледи, в одеянии всех цветов радуги, осторожно опущенная матросами в бочку, двигалась, положась на лебедку, над сероватыми волнами, напоминая всем видом своим Амфитриту стиля барокко[613], стоящую на плечах четырех тритонов[614] с эбеновыми[615] торсами, лохматыми шевелюрами и зубами кайманов.
