— Стоп! — живо прервал капитана человек, которого Боб величал Сайрусом. — Речь идет не о том, чтобы не сесть на мель, а о том, чтобы добраться до места назначения. Снаряжение сто́ит более пятисот пятидесяти тысяч франков, включая расходы, связанные с транспортировкой, а также с реверансами[460] в сторону местных властей и персонала вокзала. И не забывайте также, что вы рискуете половиной указанной суммы: ведь мы — совладельцы этого груза.
— Лично я рискую в первую очередь своей шкурой, которой привык дорожить.
— Капитан Боб, вы, старый морской волк, — не единственный, кто рискует своей шкурой, ибо я отправляюсь вместе с вами.
— Да ну!.. Браво, Сайрус! Вы не моряк, пусть так, но, черт побери, вам в смелости не откажешь!
— Я разделю с вами все опасности, и это самое меньшее, на что я способен. Когда вы рассчитываете отчалить?
— Глядя на то, как стараются эти молодцы, я полагаю, что погрузку закончат часа через четыре. Тогда и поднимем паруса.
— Но к тому времени почти совсем стемнеет!
— Ну и что? Речь-то идет всего-навсего о том, чтобы следовать вдоль берега.
— А вы хоть знаете его?
— Знаю, и неплохо. Мог бы тут лоцманом работать.
— А как с крейсером?
— Его осадка не позволит ему преследовать нас на мелководье.
— А если он начнет палить по нам из пушек?
— Я надеюсь улизнуть от него под покровом ночи.
— Ну а вдруг он все-таки откроет стрельбу?
— Тогда, значит, настал наш час! А в общем, Сайрус, вы мне надоели. Вернитесь к вагонам, а я спущусь в трюм — проверю, как там. Нужно равномернее распределить груз, чтобы обеспечить ровную осадку и соответственно максимальную скорость судна.
В вагонах и на путях, на пристани и на шхуне железнодорожные служащие и матросы трудились, не щадя сил. Скрежетали фалы[461], фырчали блоки, стонали стропы.
Ящики с ружьями, длинные и узкие, как гробы, проплыв по воздуху, медленно опускались в трюм. Затем появились ящики с патронами — тяжелые, кургузые, из толстых досок. Черные — портовые рабочие — толкали их так грубо, что они, казалось, взорвутся, что было бы, прямо скажем, ни к чему.
Внезапно, как это бывает в тропиках, на землю опустилась ночь. Но работать на пристани продолжали — при свете факелов и с тем азартом, с каким вообще трудятся негры, если только они вошли во вкус, а не отлынивают от дела.
Ровно в восемь погрузка, начавшаяся в четыре часа пополудни, была окончена. Люки задраили[462], паруса подняли, и шхуна в любой момент могла выйти в море.
Публику снова впустили на платформы у тех путей, где только что царило таинственное оживление. Жизнь вошла в привычную колею, и никто из посторонних ни за что не догадался бы о только что кипевшей здесь напряженной работе, от которой у служащих вокзала «Трансконтинентальный» ломило все тело.
Сайрус и капитан Боб то и дело во время погрузки со страхом поглядывали на горизонт, но военного судна — слава Богу! — не было видно. И, что казалось еще более удивительным, с наступлением темноты не вступил в действие корабельный прожектор, обшаривавший до этого водную поверхность все ночи подряд. Данное обстоятельство вызывало у капитана недоумение и глубоко его встревожило. Однако, ничем не выдав своего волнения, он спокойно встал за штурвал, развернул шхуну в нужном направлении, так, чтобы легкий ветерок, веявший, к счастью, с северо-востока, надул ее паруса, и уверенно вывел судно из гавани, позаботившись предварительно, чтобы на судне вопреки предписанию не горело ни одного фонаря.
Легкий кораблик, покорно повинуясь опытной руке, решительно вышел в море, чтобы поймать там ветер посильнее, словно был большекрылой птицей, которой требуется дуновение воздуха, чтобы взлететь ввысь. Но, отойдя от берега всего на пять-шесть кабельтовых[463], он повернулся к нему бортом, подставив паруса под воздушный поток, текущий с севера на юг вдоль Южной Америки, от Панамы до Чилоэ на юге Чили.
Капитан повел свое судно вдоль берега по двум причинам. Во-первых, он старался избежать морского течения, шедшего с юга на север, ибо оно насильно увлекло бы шхуну в открытое море и значительно снизило бы ее скорость. И во-вторых, старый морской волк твердо решил держаться берегов из-за страха перед крейсером, чье отсутствие преисполняло его душу тяжелыми предчувствиями. Подобно тому как браконьеры и контрабандисты интуитивно ощущают присутствие жандарма и таможенника, Боб, немало провернувший на своем веку сомнительных дел, нутром угадывал присутствие поблизости военного корабля.
Несмотря на незначительное расстояние от берега, капитан лихо вел во мраке ночи шхуну, шедшую на раздутых парусах, проявляя бесшабашность истинного американца, которого, увы, ничему не учит даже его собственный опыт.
Судно, небольшое, словно ореховая скорлупа, маневрировало с удивительной ловкостью. Палуба накренялась порой более чем на тридцать пять градусов, реи едва не касались волны. Шхуна, будто чудовищных размеров морская птица, стремительно летела вперед под белыми, туго натянутыми парусами, то грудью врезаясь в бежавшие навстречу водяные валы, то соскальзывая в образовавшиеся между ними глубокие впадины.
Такая скорость в подобный час и в прибрежной полосе далеко не безопасна. К тому же при слишком большой площади парусов, как это имело место в данном случае, внезапный порыв ветра может оказаться фатальным для судна, ибо, не успей команда убрать вовремя паруса, и корабль перевернет. Но безрассудных американцев мало волнуют такие вещи. Шхуна капитана Боба была оснащена бушпритом[464] и двумя изящно отклоненными чуть назад мачтами, к которым крепились два огромных широких прямоугольных и столько же узких треугольных парусов, а также кливер[465]. Со всем этим хозяйством вполне справлялись пять человек.
Подобные суда иногда превосходят по скорости даже трехмачтовые, однако управление ими требует не только ловкости, но и везения. Капитан Боб оказался и ловким и везучим: шхуна, чьему скоростному бегу не помешала даже густая темень, из-за которой легко можно было врезаться в берег, неслась по заданному курсу всю ночь, сохраняя неизменной внушительную скорость в девять с половиной узлов, или восемнадцать километров в час, а когда занялся день, она уже входила в спокойную пустынную бухту Кокалита, расположенную на колумбийском берегу на 7°20′ северной широты, где и бросила якорь.
Капитан решил пробыть там весь день и вновь пуститься в путь лишь с наступлением мрака: он надеялся таким образом проскользнуть незамеченным мимо крейсера.
Шхуна вышла из бухты глубокой ночью и, так же весело покачиваясь на волнах, как и при выходе из Панамской гавани, понеслась на всех парусах во тьму.
Американец, вместо того чтобы соблюсти осторожность, как сделал он накануне, решил воспользоваться благоприятным ветром, и в тот миг, когда по прошествии дневного времени суток солнце исчезло за горизонтом, старый Боб узнал по далеко уходящему в море мысу остров Горгон[466].
Поскольку судно, покинув Панаму, прошло более шестисот километров, капитан Боб имел все основания полагать, что теперь он находится в безопасности. Да и зачем, черт возьми, военному кораблю охотиться в ночной мгле за какой-то ореховой скорлупкой?
Морской волк, этот достойнейший человек, был в великолепном расположении духа и, чтобы как-то выразить свою радость, решил угостить экипаж отменным грогом, что матросы приветствовали громким «ура».
Маленький праздник начался с песен и веселых криков и продолжался крещендо под громогласные вопли виртуозов вокала до девяти часов, ибо именно в это время из глотки капитана, переставшего на время ворчать и умиротворенно потиравшего руки в уверенности, что все прекрасно в этом лучшем из миров, внезапно вырвалось хриплое проклятие. Вдали, в открытом море, прошелся по высоким волнам нестерпимо яркий луч света, устремившийся далеко вперед, вплоть до шхуны.
