Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Русские люди не терпят легкомысленного отношения к смерти, — сказал Куйбышев.

Гай, занятый какой-то своей мыслью, не откликнулся на его слова. Он только положил ладонь на его рукав и осторожно спросил:

— Как е г о здоровье?

— Новых телеграмм пока не поступало…

— Стреляла-то она отравленными пулями. Вот ведь стерва, забыл как ее звать…

— Фанни Каплан.

— Стерва! — Гай отступил на шаг и, глядя в глаза Куйбышеву, твердо произнес: — Сегодня у нас два фронта: первый — Восточный, второй — у него в груди…

Над землей нависли тучи, с Волги несло промозглой свежестью, мутный, рассеянный свет тревожил душу: командарм испытывал и нервную радость начавшегося наступления, и острое чувство опасности. Он приехал в штаб Гая еще перед рассветом, сейчас уже полдень, но донесения командиров все еще не давали полной картины штурма.

Она, эта картина, мгновенно менялась, и то, что час назад казалось движением вперед, теперь выглядело как топтание на месте.

По расчету командарма Пятый Курский полк давно должен обойти правый фланг противника, а куряне все еще на марше. По другому расчету Второй Симбирский только вечером должен был овладеть селом Каменки-Ртищево, а противник уже оставил это село. Командарм надеялся, что бойцы Первого Симбирского возьмут Охотничью через два часа после начала штурма, а противник отбивает атаки и все удерживает станцию. В резерве командарма находились Особый стрелковый полк Василия Грызлова и кавалерийский эскадрон; он рассчитывал на них в самый решающий момент штурма, когда город окажется в тесном кольце его войск. Но все же командарм был доволен общим ходом наступления: идея концентрического движения и обхвата противника становилась реальностью.

Белые не ожидали одновременного наступления с севера, юга и запада и теперь метались по всему обширному фронту. Они использовали овраги и холмы для обороны города, огонь их артиллерии не прекращался весь день. Самолеты совершали постоянные налеты на позиции красных, но уже не вызывали недавнего страха.

К вечеру фронт сократился до шестидесяти верст по кругу, только противник разгадал направление главного удара и начал перебрасывать свежие части к Охотничьей.

Полустанок Майна стал временным командным пунктом Тухачевского и Гая. Сюда стекались донесения, приходили разведчики, здесь кипела напряженнейшая работа. Поздним вечером, когда наступление остановилось, командарм получил новые сведения о противнике. К Охотничьей подтянуты офицерские батальоны, кавалерия, установлены проволочные заграждения.

— Противник перегруппировывает силы, — сказал командарм. — Он может ударить во фланг вашей дивизии, Гай, а противник в тылу — почти всегда паника.

— Паника — поганое слово! Ядовитое слово, хуже скорпиона. Но больше мы не допустим паники.

— Незаметно сосредоточьте всю артиллерию в одном месте. Мы совершим артиллерийский налет на расположение белых раньше, чем они пойдут в утреннюю атаку.

— Будет исполнено, товарищ командарм! Я прошу вас, вздремните часок, вот моя бурка.

Гай ушел. Командарм прилег на деревянный вокзальный диван. Чугунная усталость разлилась по всему телу, заныли ноги и руки, вялые мысли мелькали в уме. «Сегодня девятое число, памятная дата», — сонно подумал командарм.

Ему вспомнилась такая же сентябрьская ночь на Висле в четырнадцатом году. Шел второй месяц войны. Семеновский полк занимал позиции на правом берегу реки, немцы стояли на левом. На середине Вислы был маленький песчаный остров. «Попасть бы туда, высмотреть бы немецкие укрепления славное было бы дельце», — рассуждали офицеры, но никто не осмелился на разведку. На этот риск пошел подпоручик Тухачевский. Ночью девятого сентября на рыбачьей лодке пробрался он на остров, а вернулся поздним утром. Сведения, добытые им, оказались важными, за смелость его наградили георгиевским крестом.

Командарм улыбнулся воспоминанию и, как в омут, погрузился в сон.

Командарм почувствовал, что кто-то трясет его за плечо. Открыл глаза, сел на диване. Перед ним стоял Гай и показывал на часы.

— Половина шестого? — Командарм вскочил, оправил гимнастерку, надел суконный шлем. — Что в лагере противника?

— Там пока совершенная тишина.

— Тогда начинайте…

Ураганным огнем всех батарей начался второй день наступления. Самое ожесточенное сражение развернулось за Охотничью: противник весь этот день отбивал атаки Первого Симбирского, Третьего Московского, Интернационального полков, но красные теснили белых, все сжимая фронт. К вечеру он сократился до тридцати верст. Уже в темноте красные овладели Охотничьей.

Командарм приказал Василию Грызлову совершить двадцативерстный обход и захватить Казанский тракт, отрезав пути отхода противнику на север. Всю ночь Грызлов и Саблин пробирались грязными полевыми дорогами; на рассвете они вывели свой полк на обрывистый берег Волги.

С крутояра открылись заволжские дали, пронизанные встающим солнцем. Блистала серая вода озер и проток, оранжево светились березовые рощицы, бурела нескошенная трава на луговых гривах. Солнечные лучи, словно светлые перья, расходились по небу, было свежо, легко, просторно.

Над Волгой дыбились зеленые горбы моста: издалека Грызлову показалось, что между небом и рекой висит легкая паутина. С веселым сердцем любовался он Симбирским мостом, не думая, не гадая, что в следующую ночь на этом мосту переживет страшнейшие испытания.

А пока Грызлов был доволен, что удалось незамеченным проскользнуть к Симбирско-Казанскому тракту. Этот тракт, обсаженный березами екатерининских времен, широкой прямой полосой вытекал из города. За березами начинались поля неубранной конопли.

Колонны красноармейцев выходили на булыжную мостовую. Грызлов пропускал мимо себя утомленных, с отвердевшими от решимости лицами бойцов; их решимость усиливала его веру в успех.

По грохоту артиллерийского обстрела он понял — у Охотничьей началось столкновение главных сил и можно незаметно подойти к городу. Но не успели головные колонны скрыться за березами, как с конопляных полей по ним ударили вражеские пулеметы. Все сразу смешалось и перепуталось.

Грызлов с группой бойцов бросился вперед, чтобы ликвидировать зародившуюся панику. Он бежал, вздрагивая от страха и чувствуя, что преодолевает его, надеясь штыковой атакой опрокинуть противника. Оглянулся на бегу, поискал глазами Саблина, не нашел и позабыл о нем.

У Давида Саблина была одна, тщательно скрываемая им слабость: он боялся крови. При виде крови его начинало тошнить, душили спазмы, изнурительная слабость прохватывала все тело. Это можно было бы назвать болезнью психики, как паранойю. Стыдясь своей слабости, Саблин впадал в бессильную злобу, постепенно злоба обратилась в привычку, привычка стала причиной жестокости.

Саблин находился в арьергарде, когда начался артиллерийский обстрел. На тракте разорвался случайный снаряд, взрывной волной Саблина отбросило в канаву. Рядом упал красноармеец, осколок разворотил ему грудь, кровь забрызгала комиссара. Саблин лязгнул зубами, забился в судорогах. Потом пополз из канавы на конопляное поле, лег ничком между высокими стеблями. Волна боя укатилась на город, а Саблин все еще не мог прийти в себя. Он присел на корточки, тоскливо завертел головой, стараясь определить последствия своего припадка. Он обвиняет людей в трусости, подозревает по любому поводу в дезертирстве, а поверят ли сейчас ему самому? Сочтут ли уважительной странную его болезнь, не обвинят ли в том, что он — дезертир и трус? Холодок страха прокатился по сердцу. Саблин представил злорадствующего Грызлова, разгневанного Гая. Почему-то особенно подозрительной почудилась вежливая улыбка Тухачевского: кого-кого, а командарма на козе не объедешь. Саблин возненавидел его с первой минуты встречи. За дворянское происхождение, за военные знания. Щенок, червонный валет, паркетный шаркун в двадцать пять лет командует армией, а он в сорок — всего лишь комиссар полка. Если бы только его власть, он показал бы этому выскочке! Но все пока наоборот, и надо осторожничать, и надо хитрить, заискивать перед человеком, которого ненавидишь. А что делать сейчас, что делать?..

57
{"b":"50415","o":1}