— Народной армии нужны оружие, обмундирование, провиант. Не забывайте про эти нужды, — обратился Каппель к суконному королю.
— Биржа уже ответила повышением акций на вашу победу, — ответил суконный король.
Со всех сторон к Долгушину летели отдельные фразы, обрывки фраз, намеки, смешки.
— Ловко ввернул генерал Рычков фразу о правительстве мягкого сердца.
— Восхитительная энергия ума!
— А по-моему, краснобай, дерьмо собачье.
— Вы Ваську Крестовникова знаете?
— Мастер финансовых афер. Родного отца догола разденет. Начисто разорил пайщиков Промышленного банка.
— Ну, это мы слышали.
— Пайщики спросили Крестовникова: «Правда ли, что мы накануне банкротства? Мы страшно волнуемся». — «Не волнуйтесь, господа! Мы уже обанкротились…»
— В условиях переживаемого момента приходится жертвовать благами свободы в пользу правопорядка…
— «Возможна ли подводная война на Волге?» — спросили меня. «Она уже в полном разгаре. Красные так быстро бегут, что приходится догонять их на подводах».
— Я бы всех наших златоустов, любителей повеличаться ради фразы — к большевикам! Пусть побрешут у комиссаров.
— Развратили народ либеральные пустобрехи.
— Сегодня утром я был у капитана Степанова. Ну, доложу вам, характер! Истинный полководец. Он смотрел на меня такими глазами, даже страшно стало.
— Сопливый мальчишка! Отставной козы барабанщик…
— В России теперь гуманные веяния. Цари вешали своих политических врагов, теперь их стреляют в затылки. Гуманизм побеждает…
— Тише, предупреждаю вас…
— А что, донесете?
— Стыдитесь, милостивый государь!
— Не растравляйте ран сердца. Вчера хуже младенца разрыдался на «Пиковой даме». Как оркестр грянул «Гром победы раздавайся», я навзрыд…
— Теперь, как никогда, — спрос на людей стремительных и беспощадных. Только они спасут русскую нацию. Да, да! Нам нужна нерассуждающая стремительность.
— Савинков — все же азартный игрок.
— Совершенно верно, но вместо червонцев он ставит на кон собственную голову…
— Не терплю блаженных оптимистов. И не верю, что со взятием Москвы исчезнут красные бесы…
— С золотым запасом России, с помощью союзников, а союзники-то англичане, французы, чехословаки, всю Европу можно бросить на колени.
— Союзники, союзники! Вчера Васька Крестовников для них попойку закатил — дым стоял коромыслом. Разошлись за полночь. А Васька этак горестно говорит: шуба на соболях исчезла. Кто бы мог подумать, союзнички…
— Воры и подлецы! Исчезли человеческие единицы, остались одни нули…
В раскрытых окнах виднелось нежное, как атлас, небо, тополя, темные от прошедшего дождя, стояли блистающими рядами; свежий воздух смешивался с запахами вина, табака, пота. У Долгушина закружилась голова, терпкая печаль сжала сердце. Фанфаронный многозначительный треп, легкомысленная болтовня, трещавшие как веселый костер, постепенно растравливали его ум. Легкая печаль разрасталась в злобную тоску: «Неужели эти самодовольные буржуа мечтают править Россией? Глухие и слепые ко всему, кроме наживы, они заменят нас, дворян? Как бы не так! Мы выбросим их, когда восстановим Россию».
Устав от пьяной болтовни и спертого воздуха, он вышел на балкон: там, опершись на перила, курил Савинков: распаленный глазок папиросы освещал его губы.
— И вы не вынесли глупостей, ротмистр?
— Ужасно! — Долгушину захотелось излить свою тоскливую злость перед человеком, которого он не знал, но уважал и в душе побаивался.
В наступивших сумерках их лица странно белели: над балконом клубились табачные дымки, уже погасли блиставшие дождевыми каплями тополя.
— Действовать надо, не то все пропало, — заговорил Савинков. Невозможно надеяться на левых эсеров, пьянеющих от собственной болтовни и половинчатой политики. Вы человек действия, ротмистр?
— Я бы хотел, Борис Викторович, участвовать в готовящемся походе на Свияжск. Буду полезным, потому что люто ненавижу красных.
— Нам теперь необходимы лютые. Без лютости большевиков победить нельзя.
На балконе появился генерал Рычков, тихо попросил:
— Прошу пройти ко мне в кабинет, есть важные новости.
В кабинете уже находились полковник Каппель, адмирал Старк, капитан Степанов, поручик Иванов. Адмирал вытирал платком вспотевшую шею, Степанов фыркал и сопел, Каппель и Иванов тихо, но нервно разговаривали о чем-то неприятном для поручика.
— Только что стало известно, господа, — сказал Рычков, — на станцию Свияжск прибыли крупные политические деятели Совдепии.
— Прекрасно! — рассмеялся Савинков. — Есть возможность ухватить за хвост этих красных деятелей. Не правда ли, Владимир Оскарович?
— Крупный зверь — веселая охота, — тоже смеясь, согласился Каппель.
— Второе известие из Самары, — продолжал Рычков. — Комуч приказывает немедленно отправить государственный золотой запас. За ним уже вышел пароход. Что вы думаете, господа?
— Золото надо отправить в Самару, — быстро сказал Долгушин. — Чем дальше оно будет находиться от передовых позиций, тем лучше.
— Золото — наша сила, а силы рекомендуется беречь. Я за отправку запаса в Самару, — поддержал ротмистра Савинков.
— В таком случае завтра прошу осмотреть золото, драгоценности и засвидетельствовать их полную сохранность, — предложил генерал Рычков. История не простит нам, если мы без должного пиетета отнесемся к такому исключительному событию, как переброска золотого запаса России…
— История — баба распутная. Она забывает события поважнее, — сострил Савинков.
Государственный золотой запас России накапливался на протяжении столетий.
В горах Урала и Акатуя, в ленских, бодайбинских, алтайских чащах, на золотых приисках, серебряных рудниках, в платиновых шахтах бренчали кайлами и кандалами русские люди.
Крепостные мужики, декабристы, народовольцы, мыслители и поэты, бандиты и убийцы, политики и казнокрады в каторжных рудниках пополняли золотой запас империи. Они мокли под северными дождями, задыхались на пятидесятиградусных морозах, спали в замшелых землянках, ели впроголодь черный хлеб, мерли от цинги и шпицрутенов, — на смену приходили новые поколения.
Жильное и рассыпное золото переплавлялось в слитки и укладывалось штабелями в тайных хранилищах. Редкие по красоте, по причудливости форм самородки попадали в коллекции империи. Но государственный запас пополнялся не одним золотом и серебром.
Редчайшие алмазы, рубины, густые и алые, как вино, дымчатые топазы, александриты, меняющие свой цвет, изумруды, зеленые, будто молодая трава, жемчужины южных морей, кубки и чаши, перстни и ожерелья, украшенные драгоценными камнями, находили приют в сокровищницах запаса.
Старинные иконы, картины великих живописцев, хрустальные изделия, оформленные в золотые оправы, золотые кувшины и кубки, одетые хрусталем, ларчики из слоновой кости, малахитовые шкатулки, изузоренные паутиной причудливой резьбы, сервизы севрского, китайского, японского фарфора, ограненные, ошлифованные, отполированные безделушки — прекрасные в своем совершенстве, библии в переплетах, сияющих, как райские врата, кинжалы, похожие на кресты, и кресты, массивные, словно старинные мечи, были в кладовых запаса.
Сокровища покоренных царств, княжеств, ханств, подарки императоров и королей, президентов, временных и пожизненных властелинов разных стран и разных народов, удивительные находки из разрытых гробниц, дары земных недр, морских глубин, плоды гениального воображения — все, что имело непреходящую ценность и красоту, оседало в государственных тайниках империи Русской.
Золотой запас был символом ее величия, военной мощи, неиссякаемости, и был он безбрежен, как сибирская тайга, как среднеазиатские пустыни. Из этого запаса можно было взять десять, сто, тысячу пудов золота, но невозможно было растранжирить его полностью.
На второй год мировой войны царское правительство решило упрятать государственные ценности от случайностей и превратностей времени. Нужно было надежное место — им оказалась Казань.
