В ту же ночь Ижевск получил известия о падении Казани. На квартиру к Солдатову прибежали Граве, полковник Федечкин, командиры тайных офицерских отрядов. Долгожданная и все же неожиданная весть захватила врасплох заговорщиков: нужно было что-то немедленно делать, а что — никто толком не знал. Каждый страшился проявить инициативу: лишь один Граве выжидающе наблюдал, чувствуя собственную необходимость в стремительно надвигающихся событиях.

— Белочехи в Казани. Приспело наше время. Как же без особого риска свергнуть Ижевский Совдеп? Нельзя же действовать очертя голову, без хоть какого-то плана? — спрашивал всех Федечкин.

— Мои фронтовики искрошат коммунистов в капусту, — лихо ответил Солдатов. — Накроем голубчиков прямо в постелях. Самое разлюбезное дело нападать ночью и сзади…

В дверь нервно постучали, Солдатов сбросил крючок, в комнату ввалился Юрьев.

— Большевики собираются в здании исполкома. Искали тебя, полковник, приходили за мной, но я скрылся. Ревком не доверяет и союзу фронтовиков, и нам. Каждую минуту могут арестовать. Что теперь делать? — испуганно заговорил Юрьев.

— Драться, черт возьми! Гирями, ножами, кулаками! — взвизгнул Солдатов. — Господа офицеры, поднимайте фронтовиков. У нас же есть винтовки, у нас — сила!

— К винтовкам, между прочим, нужны патроны, — сказал полковник Федечкин.

Заговорщики суетливо выдвигали всевозможные планы и тут же отвергали их. Солдатов вогнал острие кинжала в стол, стиснул в кулаке костяную ручку.

— Суки вы все! Говнюки трусливые! Еще шагу к цели не ступили, а уже…

— Господа! — властно сказал Граве. — Есть простой, но верный план действий.

— Какой? — Солдатов выдернул из столешницы кинжал.

— Капитан Юрьев сейчас вернется в исполком и потребует созыва немедленного, чрезвычайного митинга. Пусть ударят в набат, поднимут на ноги всех. Под набат люди сбегутся за полчаса. И пусть на митинге коммунисты командуют; пусть создают боевые дружины, и тут же раздают оружие, и немедленно посылают добровольцев в Казань. Надо сделать так, чтобы коммунисты выехали из Ижевска. Тогда и город и завод попадут в наши руки без боя.

— Это хорошо! Это даже остроумно, — радостно согласился Юрьев, — но большевики не дадут оружия кому попало, тем более союзу фронтовиков.

— Мой план, — спокойно возразил Граве, — основан именно на этом отказе. Тогда Солдатов выступит на митинге. Он скажет — фронтовики тоже отправляются на борьбу с белочехами — и потребует оружия. Если большевики откажут — союз объявит их предателями Советской власти.

На рассвете тяжело, словно захлебываясь, загудел соборный колокол. Заревели заводские гудки, маневровые паровозы — от холодного металлического рева раскололась предрассветная тишина.

Сонные, полураздетые горожане спешили на просторную Михайловскую площадь: никто не знал, что случилось, но все догадывались — произошло что-то страшное.

Председатель ревкома Пастухов поднялся на трибуну и увидел фронтовиков, оцепивших трибуну, фельдфебеля Солдатова, продирающегося в первые ряды, служащих из конторы оружейного завода.

— Падение Казани — страшная опасность и для нас, — начал Пастухов. Белочехи Казани и белочехи Екатеринбурга зажмут нас в клещи. Так можем ли мы быть равнодушными к судьбе революции и к собственной судьбе? — Голос Пастухова утратил свою спокойную ровность.

Над площадью носились неясные, но уже грозящие шумы, вскрикивал запоздалый паровозный гудок, хрипел медный бас колокола. Михайловский собор — суровый и темный — громоздился на заревеющем небе.

— Я призываю всех рабочих записываться в добровольческие отряды, призыв Пастухова утонул в яростном вопле.

— Открывай арсенал, раздавай винтовки!

Пастухов обрадовался мощной поддержке: не искушенный в политических хитростях — простодушное сердце, — он и не подозревал, что это кричат, возбуждая людей, фронтовики.

События на Михайловской площади развертывались, как и рассчитывал Граве. Гневные крики фронтовиков распалили толпу: над площадью засвистела метель противоречивых требований. Солдатов прыжком очутился на трибуне, вскинул над головой кулаки:

— Милые мои сограждане! Ижевские фронтовики встают на защиту нашей власти Советской. Подобно друзьям-товарищам коммунистам, мы пылаем желанием — бить белочехов. Волга-мать глубока, родная, в ней хватит места для всех врагов разлюбезной власти нашей. Я, красный солдат, требую откройте арсенал, каждому из нас винтовку, и мы — на вокзал, мы — в вагоны, мы — на Казань! Вместе с дорогими коммунистами мы отдохнем только в Казани. Оружия, дорогие сограждане!

Тысячеголосый вой прокатился в утреннем воздухе: на Пастухова устремились жадные, жестокие, налитые злобой глаза. Он видел хищные рты, раздутые ноздри, вздыбленные ловкие, умеющие владеть винтовкой руки.

— Мы ждем оружия, дорогой партийный председатель, — повторил Солдатов.

Пастухов лишь теперь разгадал ловушку и понял таящуюся в демагогической речи фельдфебеля опасность.

— Уходящие на Казань получат оружие только в пути. В городе укрываются контрреволюционеры, партийный комитет и ревком не намерены вооружать врагов.

— Дорогие сограждане! — опять вскинул кулаки Солдатов. — Вы слышали, что говорит этот господин под видом милого товарища? Значит, это вы враги власти нашей? Совет зовется Советом рабочих депутатов, а рабочие его враги? Совет величается Советом солдатских депутатов, а солдаты — его враги? Мы — контра? Мы — предатели? Ловко, хитро! Не-ет, милейший господин Пастухов! Вот ты — изменник рабоче-крестьянской власти, — ткнул он кулаком в сторону Пастухова. — В арсенал, за оружием! — Фельдфебель спрыгнул с трибуны, кинулся к старинному, бесконечно длинному зданию арсенала.

Мятежники праздновали победу. Во дворе исполкома Солдатов чинил расправу над Пастуховым и его товарищами. Измордованные, исхлестанные шомполами коммунисты стояли, поддерживая друг друга. Перед помутневшими их глазами двоилась фигура Солдатова: фельдфебель пробовал пальцем острие шашки и ухмылялся, взглядывая на Пастухова.

На крыльце исполкома толпились офицеры: среди них выделялись полнокровный полковник Федечкин, напудренный, в бурой куртке и синих чулках капитан Юрьев, всегда спокойный Граве. Солдатов взмахнул шашкой; сверкнув короткой молнией, она расщепила деревянные перила крыльца.

— Господин партийный председатель, вперед! — Опершись на шашку, фельдфебель встал перед Пастуховым — наглый, самодовольный, хмельной от победы. Они смотрели друг на друга: Пастухов уже отрешенными от жизни глазами, Солдатов правым — выпуклым и зеленым, левым — источавшим слезу.

— Не крепка, видно, разлюбезная Совецкая власть, господин председатель? Слаба оказалась на ножки? — ласково спросил Солдатов.

— Поднимется снова Совет, а всех большевиков не перестреляешь…

— За мной дело не станет, лишь бы патронов хватило. — Солдатов приподнял шашку на уровень груди. — Спой, председатель, «Боже, царя храни», и вот тебе крест — отпущу к бабе под одеяло.

— Слова позабыл…

— А я подскажу. Повторяй: «сильный, державный, царствуй над нами…»

— Вот тебе боже царя! — Пастухов качнулся вперед и выхаркнул сгусток крови в пегую физиономию фельдфебеля.

— Плевок не пуля, не убивает. Тебе хочется легкой смерти? Не торопись на тот свет, там кабаков нет. Мешок! — крикнул Солдатов.

Кто-то швырнул к ногам фельдфебеля мучной мешок.

— Засуньте господина председателя в мешок. Завяжите веревкой и в колодец. Пусть висит до святого пришествия…

— Расстреляйте его — и все! — хмурясь, сказал Граве.

— Слабонервные могут удалиться. — Солдатов ждал с приподнятой шашкой, пока заталкивали Пастухова в мешок. Потом рванулся с места и начал сечь коммунистов: он рубил со всего плеча, приседая, ахая, матерясь. На губах его пузырилась пена, руки и грудь покраснели от крови. Обессилев от страшной своей работы, пошатываясь и спотыкаясь, Солдатов подошел к офицерам. — Я обещал искрошить коммунистов в капусту. Я своих слов на ветер не кидаю. Приказываю, — завизжал он, — начать облаву на коммунистов в городе, в деревнях, везде, где они укрылись. — Солдатов вытер окровавленную шашку о свой сапог. — Вы слышали? Кто посмеет возражать?