Однако «Эсмеральда» стояла на месте, примкнутая к ржавой скобе большим висячим замком. Карпа внимательно осмотрел лодку, но ничего интересного не обнаружил. В нее потихоньку набиралась через швы вода, было ясно, что в этот день лодкой никто не пользовался. Ничего не происходило и на «Святителе Михаиле».

Утром следующего дня Никита проснулся раньше всех – ему нужно было развесить крупу и сахар для завтрака. Он разбудил дежурное звено – своих «чаек»; помог Маше развести огонь на кухне и мотнулся на берег.

«Эсмеральды» не было!

Никита спустился к лодочной стоянке. Скоба была на месте, остальные лодки стояли как вчера, а «Эсмеральда» исчезла. Вода еще не размыла след от ее носа на песке.

Никита примчался в лагерь и разбудил Карпу и Леньку.

– Упустили! Упустили! – горестно причитал Карпа.

Договорились не спускать с причала глаз ни на минуту.

До двенадцати Карпа и Ленька ухитрялись сменять друг друга у камня. Лодки не было. В двенадцать Карпа должен был вести свое звено за грибами – на ужин Маняша обещала жареную грибницу с картошкой. Ленька со своими ребятами уже ушел в деревню ворошить сено.

К обрыву отправился Никита.

Он лежал под камнем и смотрел на сверкающую реку, положив подбородок на сцепленные руки. Солнце грело, ветерок обдувал. Глаза сами собой закрывались. Никита задремывал. Потом с усилием разлеплял их и снова таращился на реку.

Река слепила расплавленным солнцем, и глаза закрывались снова…

…Кто-то сильно тряс его за плечо и кричал над ухом:

– Никита! Да Никита же!

Никита вскочил. Рядом стояла Машка-моряк.

– Ой, Никита! – закричала она, глядя на него круглыми, как вишни, глазами. – Ой, Никита, бежим скорее! Сережка себе руку оттяпал!

Уже на бегу Никита спросил:

– Как оттяпал-то?

– Топором, – сказала Маша, не отставая.

Еще издалека он увидел, что рука на месте. Бледный Сережка Тыров сидел на скамье за пустым обеденным столом и держал ее поднятой вверх. Из черной раны от запястья к локтю текла густая кровь. Две девочки из Машиного звена суетились вокруг него, накладывая жгут по всем правилам санитарного искусства.

– Пальцы все шевелятся? – спросил Никита, подбегая.

Сережка чуть-чуть подвигал ими и сказал:

– Вроде все.

– Тогда еще ничего, – сказал Никита. – Остальное заживет.

Санитарки затянули жгут, и кровь постепенно перестала сочиться из раны. Они осторожно вытерли ее ватой с перекисью водорода и забинтовали руку.

Жгут нельзя держать больше часа, – сказала Маша, отводя Никиту в сторону. – Омертвение может начаться… Рана глубокая, ее зашивать надо.

– Ой, а «макарка» будет только к обеду, – заохали девчонки.

– Пойдем на катере, – решительно сказал Никита Маше. – Тут пять километров ниже больница есть. Володя говорил. Давайте ведите Сережку, – сказал он девчонкам.

– Я сам, – сказал раненый.

Его усадили на среднюю банку. Маша встала к парусам. Никита оттолкнулся багром, и катер медленно тронулся.

Вдвоем с Машей они осторожно провели катер по узкости, отталкиваясь баграми от заросших берегов маленькой речки. Никита последний раз оттолкнулся от дна, и мощное двинское течение подхватило легкое суденышко.

– Поднять грот! – скомандовал капитан.

Маняша повисла на фалах всем телом и быстро подняла парус. Ветер подхватил его, выровнял, наполнил. И «Будь готов!» понесся вперед, взбивая крутым носом пенные брызги.

– Терпи, Серега, – сказал Никита. – Вмиг домчим.

– Я ничего, – ответил Сережка, подняв раненую руку вверх и придерживая локоть здоровой ладонью.

Через полчаса седая врачиха уже осматривала Сережкину руку и одобрительно хмыкала.

– Правильно обработана рана. Кто это у вас такой опытный?

– У нас санитары есть, – сказала Маша. – А вообще-то у нас каждый умеет…

– Ну, ну, – сказала докторша. – Подождите в коридоре. Сейчас заштопаю вашего пациента. И сможете забрать его обратно. Кость не задета.

Она отошла к белому столику и стала набирать в шприц прозрачную жидкость. Бледный Сережка побледнел еще больше и проводил Никиту с Машей жалобным взлядом.

Они сидели на скамейке, смотрели на дверь и слушали. Слабо пискнул Сережка и замолчал надолго. Звякнуло что-то. Опять тихо.

– Хорошо, быстро успели, – сказала Маша.

– Как же это ты меня нашла, Маняша? – спросил Никита.

– Да все знают, что вы на обрыве несколько дней уже кого-то ждете, – ответила она.

– Кого ждем? – опешил Никита.

– Не знаю, – сказала Маша. – Ты, например, Эрну.

Никита вытаращил глаза.

– А про Эрну откуда знаешь?

– Я про тебя, Никита, все знаю, – сказала тихо Маша, наклонив голову и ковыряя носком тапка щель в чистых половицах. – И что ты в цирке работал… И как в бойскаутах был… И как к этой задаваке на день рождения ходил…

Пораженный Никита не успел ничего сказать.

Открылась дверь, и докторша вывела повеселевшего Сережку. Рука у него была заново забинтована и висела у груди на марлевой петле.

– Получайте вашего раненого, – сказала докторша. – И топорами там поосторожней орудуйте. А то у меня ниток не хватит всех зашивать.

Обратно шли галсами, ловя ветер. Через час стал виден знакомый косогор и черный косой корпус «Святителя Михаила». Никита ловко загнал катер в устье. Маша спустила парус. Еще минут двадцать толкали баграми на место постоянной стоянки.

– Вылазь, приехали! – наконец весело сказал Никита.

Все звенья уже собрались к лагерю – приближалось время обеда. Встречать их на берег высыпал весь отряд. Когда улеглись крики и суета, Карпа тронул Никиту за рукав:

– А «Эсмеральда»-то, – сказал он грустно, – опять у причала стоит… Опять прозевали.

Вечером этого суматошного дня, когда они все трое, как обычно, залегли под камнем над обрывом, с «макарки» сошел Володя. Он вскарабкался к ним и сказал:

– А тебе письмо, Никита.

– От кого это? – удивился Никита. – От отца, что ли?

– Не знаю от кого. Знаю только, что не от отца, – сказал Володя, улыбнувшись. – Девчонка какая-то подошла у клуба. Спрашивает так вежливо: «Вы не в пионерский лагерь едете?» Я говорю: «В пионерский». – «Не будете ли вы так любезны передать письмо звеньевому Никите Лепехину». Я говорю: «Буду любезен». Она и передала. И книксен сделала.

– Чего сделала? – спросил Ленька подозрительно.

– Ну присела, как раньше барышни делали. Симпатичная…

– Эрна, – сказал Ленька уверенно.

Никита взял письмо дрогнувшей рукой.

«Здравствуй, Никита!

Я пишу, чтобы попрощаться с тобой, потому что мы сегодня ночью уезжаем. Насовсем. Сначала на пароходе в Мурманск, а потом еще дальше. Я не могла прийти в сквер, как мы договорились, потому что заболела. Извини!

Никита, я желаю тебе счастья.

Прощай. Эрна».

– Ты что? – спросил Карпа, забеспокоившись.

– Мне в город надо, ребята. Сейчас! – забормотал Никита. – Мне надо…

– Да зачем? Что случилось-то? – закричали Карпа с Ленькой.

– Она уезжает, – сказала Никита. – Насовсем! Сегодня ночью…

Володя посмотрел на растерянное лицо Никиты и все понял.

– Вот тебе на билет, – сказал он, вынул деньги. – Дуй на «макарку». Еще успеешь.

Никита схватил деньги и кубарем скатился вниз.

– Стой! Никита, стой! – закричал вдруг Володя, свешиваясь над обрывом.

Никита остановился и задрал вверх голову.

– Когда, там сказано, она уезжает, в письме? – спросил Володя.

– Сегодня. Написано, сегодня ночью.

– Не надо никуда ездить, – сказал Володя тихо. – Извини брат. Я не знал, что срочно. Это письмо я получил вчера, сразу как приехал. Вчера, понимаешь, а не сегодня…