– Вот интересно, – сказал Карпа, – куда это шел «Святитель Михаил», когда его потопили? И что на нем везли?

– А вы что, разве не знаете истории этого парохода? – удивился Володя. – Ее здесь все местные знают.

– Расскажи, а, – попросил Карпа.

– История простая, но героическая. Когда Архангельск был занят англичанами и образовалось контрреволюционное правительство, коммунисты ушли в подполье. Здесь и дальше в лесах начал действовать рабочий партизанский отряд. К нему присоединились местные крестьяне. Сильный был отряд. Трепал беляков почем зря. Тогда генерал Миллер дал команду уничтожить его во что бы то ни стало. На «Святителя Михаила» загрузили не меньше батальона карателей и юнкеров и повезли. Вот здесь, напротив Черного яра…

Это красивое железное чудовище сделали специально, чтобы убивать.

Оно долго рождалось в грохоте клепальных молотков и белых огнях сварки. Когда на палубе установили орудийные башни и мачты, пришел священник в блестящей ризе, окропил железную громадину святой водой и осенил крестным знамением. Потом разбили о борт бутылку шампанского, на мгновение окрасив свежую серую краску белой пеной, и хор бородатых мужиков спел «Боже, царя храни». Под это пение чудовище медленно съехало в воду.

Потом на него посадили сорок восемь рабов, которые трудились днем и ночью, чистили палубы и трюмы, смазывали машины, кормили прожорливые пасти котлов черной каменной пищей. И если рабы плохо служили ему, их жестоко наказывали другие рабы, надсмотрщики за теми.

В темном и смрадном его чреве было всегда жарко. Черные от угольной пыли, блестящие от пота, голые по пояс кочегары, не останавливаясь, бросали в открытые дверцы топок тяжелые лопаты каменного угля. В топках гудело синее пламя.

Кочегары, умаявшись, смахивали марлевыми сетками с лиц грязный пот и по очереди прикладывались к носу медного чайника, что висел на веревке, пили подсоленную теплую воду. Потом снова брались за лопаты.

Слабым желтым светом горели под потолком электрические лампы, забранные металлическими решетками. Качались, блестя смазкой, шатуны, тяжело вращали мотыли коленчатого вала, разбрызгивая горячее масло, ритмично щелкал насос.

Изредка звенел машинный телеграф, передавая команду с мостика. Механик совмещал стрелки на круглом циферблате телеграфа, посылая команду машине. При этом менялся ритм работы шатунов и коленчатого вала, то замедляя, то ускоряя их монотонное движение.

У машинной команды всегда была одна и та же изнуряющая работа в жаркой коксовой вони, при тусклом свете ламп. Ритм не менялся от того, шел ли корабль в бой или вез его превосходительство генерал-губернатора в Мезень на освящение нового храма. Только в бою корпус сотрясали гулкие артиллерийские залпы да на лицах замирала напряженная тревога. Потому что каждый знал: если корабль начнет тонуть, машинной команде погибать первой…

С августа тысяча девятьсот четырнадцатого, с начала мировой войны, канонерская лодка «Святитель Михаил» курсировала по Белому и Баренцеву морям, охраняла берега от немецких рейдеров, сражалась с подводными лодками. В начале восемнадцатого, когда в Архангельск пришла Советская власть, канонерка подняла красный флаг. Когда город захватила Антанта, почти всю команду арестовали и отправили на остров смерти Мудьюг. А на канонерку спешно набрали новых матросов из белогвардейцев, бежавших из красного Питера, да из местных мобилизованных поморов и моряков рыбачьих шхун. Возили снаряжение французским и английским отрядам на побережье, ходили дозором по Белому морю, а больше стояли у стенки, грозно направив на рабочие кварталы стволы корабельных орудий.

В городе было неспокойно. По ночам стреляли. К утру в тяжелых крытых американских грузовиках увозили куда-то арестованных. До машинной команды канонерки доходили тревожные слухи, что в городе действует подпольный большевистский комитет, готовит восстание, что в лесах выше по Двине бунтуют мужики.

Вся машинная команда подобралась местная. И даже старший механик Федоров был не из кадровых, свой архангелогородец. Его мобилизовали беляки, взяли прямо из цеха лесопильного завода бывших купцов Ремизовых, где он работал инженером.

Василий Степанович Федоров был тихим, вежливым человеком, совсем непохожим на офицера. Он так и не научился командовать.

– Голубчик, Ваня, пора в средней топке колосники чистить, – бывало, приказывал он двухметровому кочегару Вавуле.

– В один момент, Степанович, не сумлевайся! – отвечал Вавула и, как игрушку, подхватывал пудовый лом «понедельник».

Машинная команда любила своего стармеха.

Однажды летним днем девятнадцатого года в машину по крутому трапу скатился моторист Прошка. Возбужденно блестя глазами, он закричал:

– Ой, братцы, наверху-то что деится? По всему причалу солдаты в англицкой одеже, орудиев полевых полно. Сходни ладят широкие. К нам грузить, не иначе… Видать, пойдем куда-то. Видел, Степаныча нашего к капитану повели…

– Куды-то, куды-то! – сказал хмуро кочегар Вавула. – Известно куды. Кровь пущать нашему брату мужику в Усть-Пинежские леса. Люди бают, там народ за Советскую власть налаживается.

– Что же это, братцы? – сказал тихо пожилой кочегар Митрий. – У меня же в Усть-Пинеге семеро по лавкам. Батяня больной… Как же это?

– Слышь? – сказал Прошка, поворачивая голову.

По корпусу пошел монотонный тяжелый гул и дрожанье, словно от многих ступающих ног.

– Видать, начали погрузку. Пойду гляну еще, – сказал Прошка и взлетел по трапу.

В машинном отделении нависло угрюмое молчание.

Наверху открылась узкая дверь, и на мгновение слышнее стал топот ног и металлический лязг. Медленно спустился механик Федоров. Ни ни кого не глядя, он сказал:

– Готовь машину. Пар на марку, через полчаса отход…

И пошел на свое место к машинному телеграфу.

– Беда! Ой, беда, – вздохнул Митрий и встал к топкам.

– Что же это, вашбродь, неуж своих бить пойдем? – спросил Вавула, распрямляясь во весь рост и едва не цепляя головой паропровод, идущий в машину.

Федоров помолчал, потом сказал хмуро:

– Приказ был: пар на марку!

Вавула со злостью откинул дверь топки так, что она гулко зазвенела, ударившись о котел, и начал с яростью метать туда уголь лопату за лопатой. Через минуту сверху ссыпался Прошка.

– Кондухтор, жаба, прогнал, – зачастил он, не переводя дух. – Не менее батальона будет. Все юнкера. Рожи-то барские кривят… Велено быть при машине… Штабс-капитан ихний неотлучно на мостике. Часовых везде понатыкали. Слух такой, что и верно, в Усть-Пинегу идем. Орудия-то расчехлили уже… Полевые пушки на ют закатили…

– Ой беда, братцы, – застонал кочегар Митрий. – Юнкера ведь! Не пожалеют, побьют усех. И баб, и малых детушек…

Над колосниками уже бушевало злое пламя. Кочегары работали у открытых топок, озаряемые его неверным светом. Указатели манометров медленно сдвинулись и поползли по циферблатам.

Зазвенел машинный телеграф. Стрелка его качнулась и встала на отметке: «Вперед. Самый малый». В раструбе переговорного устройства раздался голос капитана:

– Вы готовы, Василий Степанович? Отходим. Вперед помалу…

Федоров нагнулся к трубе и ответил:

– Есть самый малый!

Федоров повернул ручку телеграфа, включил движение. Двинулись тяжелые шатуны, медленно тронулся коленчатый вал, и пошла чавкать машина. Дрогнул тяжелый корпус. Через толстые борта слышно было, как плеснула снаружи вода.

– Пошли! Мать честная! – выдохнул Прошка. Вавула вдруг с грохотом бросил лопату на стальной настил палубы.

– Нет, не могу я, братцы! – закричал он. – Что хотите делайте, не могу! Ведь своим погибель несем…

И он ничком бросился на черную кучу угля посреди кочегарки.

– Да что же это? Господи! – запричитал Митрий. – Матерь пресвятая богородица, спаси и помилуй!