У забора барабанщик Дима пробовал барабан.

– Ну, Петя, – сказал Карпа, останавливаясь рядом с горнистом, – смотри петуха не пусти.

– Кошмарный ужас! – сказал Петька растерянно. – Язык совсем не ворочается. Как бы марш не испортить.

– Ничего, ничего, – утешил горниста Карпа. – Ты, главное, дуй громче. Чем громче, тем лучше.

Карпа подмигнул Никите и побежал дальше.

Никита почувствовал, что он и сам волнуется почему-то.

Только он успел проверить выправку своих «чаек», как из штабной комнаты вышел Володя.

– Играй общий сбор, – сказал он Пете. – А вы, звеньевые, стройте свои звенья в саду. Правый фланг у калитки.

Петька еще раз облизал губы, поднял свой горн с треугольным красным вымпелом, прижал мундштук к губам. Начищенная медь трубы пустила золотых зайчиков. Горн каркнул хрипло и фальшиво. Все повернули к Петьке головы и замерли.

– Так и знал! – сокрушенно сказал Петька. Он облизал губы, приладил к ним мундштук, набрал воздуха, поднял горн к небу.

– Ну, давай еще раз! – сказал Володя. – Не волнуйся, главное.

И горн вдруг чисто и властно пропел сигнал общего сбора. Раз! Другой!

Белые рубашки и алые косынки замелькали меж стволов, вытягиваясь в шеренги.

– Становись! Становись! – командовали звеньевые. – Равняй строй!

На крыльце уже стоял Володя. Все замерло в саду. Все глаза смотрели на вожатого.

– Отряд! – протяжно скомандовал Володя. – На вынос знамени смирно! Равнение на знамя!

Полсотни ребячьих лиц обращено к крыльцу. Звеньевые вскинули руки, отдавая салют. Ударил барабан. В распахнутых дверях показалось тяжелое отрядное знамя. Чуть наклонив вперед древко, знаменосец торжественно пронес его перед застывшей шеренгой.

Когда вышли на улицу и построились в колонну, Володя забежал вперед. Ребята шагали по шесть человек в шеренге, почти во всю ширину улицы. Качались ровные ряды красных косынок. С правого фланга каждого звена полоскались треугольные вымпелы на посохах звеньевых.

– Старый барабанщик! Старый барабанщик! – выговаривал барабан.

– Трам-та дра-там! Трам-та дра-там! – хрипло трубил горн. Нет, не испортил Петька марша.

Останавливались прохожие на тротуарах, пропуская стройную колонну, и долго провожали ее глазами. Стая босоногой малышни пристроилась сзади, старательно вышагивая в такт барабану. Когда проходили мимо комсомольского клуба «Молодая гвардия», в нем распахнулись окна и раздались возгласы:

– Юным пионерам ура!

– Первому городскому ура! – кричали комсомольцы и махали кепками, перевешиваясь через подоконники.

Встречный трамвай зазвонил было, но тут же оборвал трезвон, остановился, пропуская отряд. Из вагонных окон махали руками. По улице Свободы навстречу шла колонна красноармейцев. У каждого под левой рукой был сверток, видно, в баню шагали. Молодой командир с кубиками на воротнике, забегая вперед и оглядываясь, скомандовал:

– Смирно! Равнение на знамя!

Он вскинул ладонь к островерхому буденовскому шлему, отдавая честь их отрядному знамени.

В эту минуту Никита увидел на тротуаре отца. Отец стоял в толпе прохожих и, подавшись вперед, смотрел, как идет отряд. Когда сын поравнялся с ним, улыбнулся, приветственно поднял руку и негромко сказал:

– Молодца! Ай, молодца!

И Никите показалось, что это в нем самом где-то внутри у самого горла звонко трубит горн:

– Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-там! Трам-та-дра-та-тат-та-там!

В клубе заканчивались последние приготовления. Под громкие крики Женьки Павлова, руководителя драмкружка, ребята таскали фанерные щиты с нарисованными горами и домами.

– Куда Везувий тащите! Неаполь на первый план! Давай! Подымай! Левее. Опускай! Да не туда! Еще левее. От бестолочь!

Никита дождался, когда Карпа с Ленькой освободились и спрыгнули со сцены в зал.

– Ну что ты мнешься? – спросил Карпа. – Давай выкладывай. Я же тебя насквозь вижу.

Ленька подозрительно посмотрел сначала на Карпу, потом на Никиту.

– Я Эрну позвал на живое кино, – сказал Никита.

– Зря! – сказал Ленька. – Видно, мало тебе одного дня рождения. Нет, есть еще в тебе чуждое влияние. Есть…

– Знаешь что… – сказал Никита и отвернулся.

Но тут вмешался Карпа:

– Ладно, чего там! Надо ее активней привлекать к нашей работе.

Потом он набросился на Леньку:

– По-твоему, искусство – это что? Так, для развлечения? Искусство перевоспитывает. Нужно всех бойскаутов на наши постановки приглашать…

Ленька презрительно хохотнул:

– Посмотрят твою рыжую башку на сцене, ахнут и сразу перевоспитаются. Особенно когда ты попа играешь.

Никита вспомнил, как Карпа, передавая испуг попа перед штыком красноармейца, оттягивает приставную бороду, закрепленную на резинке, и обнажает круглый гладкий подбородок. Это всегда вызывало шумный восторг зрителей.

– Приводи, обязательно приводи, – суетился Карпа. – Она девочка ничего, только задается.

– Приводи, раз обещал, – согласился Ленька. – Ладно, я на вас места займу.

Несмотря на то, что погода к вечеру испортилась – моросил мелкий холодный дождь, окна в комсомольском клубе были открыты настежь.

Никита с Эрной вошли в маленький зал и оказались в плотной толпе. С последнего ряда от стены ему замахал Ленька. Никита схватил Эрну за руку и стал протискиваться к нему.

– Вы бы еще через час явились, – ворчал Ленька. Поработав плечами, он раздвинул немного своих соседей, стал к стене и буркнул Эрне:

– Садись!

– Кавалер нашелся! – возразил было парень, которого бесцеремонно оттолкнул Ленька. Он взглянул на втиснувшуюся рядом Эрну, и выгоревшие его брови полезли на лоб.

– Ух ты! – выдохнул он. По мере того как взгляд его скользил по воротничку летнего пальто и розовой кофточке, кокетливо украшенной черным бантиком, брови парня возвращались на прежнее место.

– Ты из какой же ячейки? Что-то я раньше тебя не встречал.

Эрна беспомощно обернулась к Никите. В это время за пестрым занавесом прогремел мощный удар. Это били молотком по подвешенному листу железа. Рокот в зале оборвался.

– Вот так отвесили! – восхищенно воскликнул парень и повернулся к сцене.

Перед занавесом в расстегнутой на груди синей блузе, с рукой, выброшенной вперед, стоял Женька Павлов. Никто не заметил, когда руководитель драмкружка появился перед зрителями. Казалось, он возник мгновенно по удару гонга.

– Братва! – сказал Женька, и его сильный голос целиком заполнил маленький зал. – Сейчас вы увидите новый вид искусства. Мы покажем вам живое кино. Имена авторов и артистов мы не объявляем.

– Почему? – спросил кто-то из зала.

– Искусство нужно для народа, для вас и для нас, а не для прославления отдельных личностей, занимающихся искусством. Сцена и зрительный зал не должны делиться на актеров и зрителей. Мы все участники представления.

– Валяй! – сказал тот же голос.

Женька исчез, занавес медленно пополз в стороны.

Посреди освещенной красным светом сцены стоял глава итальянских фашистов. Что это Муссолини, зрители поняли сразу. Круглое бледное лицо, черная рубашка, черные штаны и черный берет на голове не оставляли сомнений.

– Главарь банды чернорубашечников, кровавый Муссолини, рвется к власти в прекрасной стране Италии, – прозвучал из-за боковых кулис голос Женьки.

На сцене разыгрывалась пантомима. Голос за сценой пояснил, что происходит заговор итальянских фашистов против рабочего класса молодой Республики Советов. Затем на мгновение занавес закрылся. Когда он вновь раздвинулся, в полумраке сцены на возвышении появилась фигура комсомольца. Голос диктора пояснил:

– Иван Лихой по приказу ЦК комсомола отправился в Италию для организации там Союза итальянской молодежи…

Зал сочувственно загудел: