Из каких социальных слоев выходили и что представляли собой эти первые русские поселенцы на Севере? Среди новгородцев, осваивавших Север, были и боярские холопы, и монахи, и свободные поселенцы — крестьяне. Именно эти последние, охотники, рыбаки, зверобои, солевары, «складывавшиеся» в «дружины», осваивавшие своим трудом землю и воды Севера, положили начало смелым и стойким поморам.

Когда же русские обосновались на берегах Северной Двины и Белого моря? Имеются в виду не походы и поездки торговых людей, не сборы дани, а именно постоянные поселения русских промысловых людей.

Невидимому, появление постоянных поселений русских поморов-промысловиков относится к тому же XI в., точнее ко времени не позже XI в., что и рассказы Гюряты Роговича и поездки новгородских «мужей старых» «за Югру и Самоедь», в «полунощные страны».

Устав новгородского князя Святослава Ольговича 1137 г. упоминает Иван-погост, который со временем вошел в состав Холмогоров под названием Ивановского посада. Устав 1137 г. упоминает также расположенные у Холмогор Пинегу, Кегрелу, Ракулу, Емцу (устье), Вагу (устье).[223]Таким образом Холмо-горы и их окрестности явились древнейшим новгородским поселением на Двине, в Поморье. Сами Холмогоры выросли на месте древнего «чудского» поселения, поселения коми, о котором говорят скандинавские саги начала XI в.[224]

Топонимика этого края древних биармийцев в районе Холмогор (Ухт-остров, Наль-остров, Кур-остров) говорит о том, что, как и везде на Севере, русские поселенцы мирно селились рядом с аборигенами, передавая им свою более высокую культуру; и либо подвергали их своему культурному влиянию, либо вовсе растворяли их в своей этнической среде. Поэтому трудно сказать, когда кончается мореходство зверобоев Севера, поклонявшихся Иомале (Юмале), о чем говорит норвежец Отер, информатор англо-саксонского короля Альфреда Великого, сага о Торрере Собаке и другие исландские саги, так красочно поветствующие о сказочно-богатой Биармии, и когда начинается мореходство русских — христиан. Повидимому, одно вырастало из другого и покрывало собой это первое, древнейшее, архаичное и примитивное.

Так шел на Север русский люд из земель новгородских. Но существовал и другой путь, по которому русские люди проникали на Север. Речь идет о колонизационном потоке, устремлявшемся на Север из междуречья Волги и Оки, из земель Владимиро-Суздальских и Белозерских. Уже в самом начале XIII в., а быть может, и несколько ранее, на Севере появляются владения великих князей Владимирских. Из грамоты великого князя Андрея Александровича известно, что великий князь посылал «на море» свои «ватаги» для поимки ловчих птиц, «ходил» «на Терскую сторону». По аналогии с грамотой Ивана Калиты, можно предположить, что речь идет о «Печорской стороне» и «Зимнем береге» Белого моря, где исстари стояли ловческие заимки князей северо-восточной Руси.

Андрей Александрович указывает, что это право на «места» на далеком Севере «пошло при моем отце и при моем брате».[225]

Грамота Андрея Александровича (1294–1304 гг.) является ценнейшим источником, свидетельствующим о том, что русская колонизация Севера имела своим исходным пунктом не только Новгород, но и Суздальскую землю.

Различное происхождение русского населения Подвинья и Поморья нашло отражение в северо-русских диалектах. Цокающие говоры русского Севера — остатки речи новгородцев, колонизовавших край, а нецокающие говоры, распространенные по Шексне, в Белозерье и на Онеге, являются рудиментами речи русских поселенцев, переселившихся из Ростово-Суздальской земли.[226]

Итак, не может быть сомнений в том, что в XI–XII вв. освоение русскими Севера и, в частности, берегов Белого моря, достигло значительных успехов. Выход русских промысловых людей на морское побережье не мог не сделать их поморами. Бойкий торг продуктами северного морского зверобойного промысла, столь характерный для Новгорода того времени, в первую очередь, свидетельствует о том, что новгородцы не побоялись на своих утлых суденышках устремиться по холодным волнам Белого моря далеко на север.

Более того, русские поморы уже в те времена постоянно л регулярно, повидимому, ежегодно пересекали Белое море с юга на север и с севера на юг. На Двину, в Заволочье, на берега Белого моря новгородцы ходили каждый год. Эти малые, неофициальные походы в летопись не попадали. Они были обычны, о них не стоило писать, детали их ускользали от летописцев, не подвергались и не подлежали контролю со стороны новгородских властей. Поэтому о них мы почти ничего не знаем, а два-три факта, попавшие в летопись, не дают полного представления о колонизации Севера. Но если учесть, что в XIV–XV вв., когда освоение русскими Севера достаточно подробно отразилось в источниках, Север был уже густо заселен и стал, так сказать, своим, русским, привычным, исхоженным и изъезженным, знакомым и дорогим сердцу, то естественно, начало процесса освоения Поморья следует отнести к гораздо более раннему периоду времени, что мы и сделали, опираясь на немногочисленные свидетельства источников и некоторые косвенные сведения.

С южного берега Белого моря новгородцы проникли и на северное его побережье. Кольский полуостров был освоен выходцами из Заволочья. К XIII в. уже вся земля саамов была обложена данью в пользу новгородцев, и русские владения по побережью Баренцева моря тянулись в те времена гораздо дальше на запад, чем во времена последующие. Следовательно, уже тогда русские суда бороздили воды и Белого и Баренцева морей.

Подводя итоги всему сказанному о русском мореходстве в период феодальной раздробленности до установления татарского ига, мы опровергаем обычное представление о том, что после знаменитых морских походов первых киевских князей южные моря (Черное, Азовское, Каспийское) перестают интересовать русских и становятся недоступными, отрезанные от Руси половецкой степью, и единственной активной морской силой на Руси остается Новгород.

Период феодальной раздробленности отнюдь не характеризуется прекращением активности русских на морях, и Новгород отнюдь не является исключением в этой области. Меняется только характер мореходства, характер морских походов, пути русских мореплавателей. Тяга к морю, воплощенная в конкретных делах, в русском народе отнюдь не умирает, а продолжает жить, сохраняется под пеплом татарского пожарища, и во времена казацких походов она, как искра, начнет разгораться в пламя.

Вполне естественно, нас интересует вопрос — какими средствами преодоления водных пространств обладали славяне, как выглядели их первые суда, как эволюционировало' судостроительное мастерство, как возникало и развивалось мореходное, и, в частности, военно-морское искусство. Как ни скудны наши сведения, как ни ограничен круг наших источников, но и на этот вопрос мы попытаемся дать ответ.

Погребальные обычаи восточных славян периода первых письменных источников свидетельствуют о чрезвычайной древности лодьи и саней в качестве средств передвижения. Обычай погребать покойника или доставлять труп к месту погребения в лодье или на санях указывает на то, что в религиозных представлениях восточных славян, отражавших чрезвычайно архаические формы быта, сани и лодья выступают в качестве древнейших средств передвижения. Эти последние нужны покойнику для того, чтобы перебраться в загробный мир. Средством передвижения на земле были лодья и сани. Так было в древности, в далекие времена, когда еще не было ни колеса, ни телеги, а зимой и летом перебирались по суше в примитивных волокушах или санях, как это имело место еще не в столь отдаленные времена на Камчатке. И «седя на санех» (X е. на склоне лет, в ожидании смерти, перед кончиной, у гробовой доски) Владимир Мономах, употребляя народное выражение, в своем «Поученье» сохранил нам, как и миниатюры Сильвестровского списка «Сказания о Борисе и Глебе», память не только о древнем погребальном обычае, но и о доколеных средствах передвижения своих далеких предков. [227]