- Ты кто такая, девочка, что указываешь наместнику Короны, что ему делать? И откуда ты тут взялась?

Девчонка зло сощурилась:

- Я здесь живу. Это ты тут "взялся", и не понимаешь, что можно, а что нельзя. Ты хочешь убить одного оленя, а убьешь сотни.

- Это еще почему?

- Потому что ее малыш умрет, и у него не будет детей. И у его детей не будет детей.

Торн не нашелся, что ответить. И впрямь, если так подходить, то на каждой охоте он убивает тысячи тысяч оленей, а уж сколько цыплят он загубил за свою жизнь! Он вдруг вспомнил, что много лет назад читал мудреный трактат какого-то восточного варвара. Варвар этот был родом из знатной семьи, рос в роскоши, хотя, какая там у этих дикарей роскошь - подстилка помягче, да кусок пожирнее. А как вырос, вдруг обнаружил, что люди вокруг только и делают, что умирают и страдают. Кто от голода, кто от болезней, а если кто и счастлив, то ненадолго, а потом все равно умирает.

От этого неожиданного открытия молодой варвар погрузился в глубокие раздумья, и пришел к выводу, что есть только один способ не усугублять страдания - ничего не делать. Погрузился в недеяние и вскорости умер, поскольку сначала перестал есть, потом пить, а потом дышать. Это ведь все тоже действия. Вот у него в трактате и было что-то похожее, только не про оленей, кажется, а то ли про стрекоз, то ли про бабочек… Мол, раздавишь случайно одну бабочку, и не зная того, убьешь целый мир.

Но девчонку-то кто надоумил? Или оборванка только вчера из дворцовой библиотеки вернулась? Кстати, а откуда она и впрямь тут взялась? До ближайшей деревни далеко, да и нечего крестьянским детям сейчас в лесу делать - ни грибов, ни ягод, сыро и слякотно. Разве что хворост собирать, но много ли такой заморыш принесет…

Он спрятал кинжал в ножны - охотничий азарт пропал, теперь его интересовала только странная девочка. Он улыбнулся как можно мягче и махнул рукой псарю, чтобы тот отогнал собак:

- Ну хорошо, отпустим олениху домой, к деткам. А вот с тобой, крошка, я побеседую. Откуда ты взялась в чистом поле?

Пока он спорил с девчонкой, подоспели загонщики и лесничий. Девочка наклонилась к оленихе, прошептала что-то ей на ухо, погладила мокрую шерсть:

- Ну, вставай, поднимайся. Давай, моя хорошая.

Олениха поднялась, ткнулась носом в ладонь своей спасительнице и умчалась вперед, туда, где чернелась кромка леса. А лесничий, шагнув вперед, заслонил девочку от Торна:

- Вы, господин наместник, не серчайте. Дочка это моя младшая, Лита. Она у нас странная слегка уродилась, но зверей шибко любит, а они ее. Вот и заступилась, сейчас ведь и правда не время на самок охотиться.

Угу, дочь, как же. Сходство просто в глаза бьет! Широкоплечий, приземистый лесничий, с глубоко посаженными маленькими глазами и плоским носом, и это янтарное чудо. Он кивнул:

- Дочь, говоришь? Ну что ж, охота сегодня все равно не задалась, а я устал. Едем к тебе домой, передохнуть и выпить горячего. А дочку твою с собой прихватим, нечего ей одной по лесу ходить.

Лесничий молча подсадил девочку в седло, сам сел сзади. И что Лите сегодня дома не сиделось! Не поверил ведь наместник, ни одному слову не поверил. А как увидит жену, только убедится, что Лита им не родная: ни в мать, ни в отца, а в… Хвала Семерым, что Геслер в Суэрсене человек новый, не понимает, в кого. Ведь если приглядеться как следует, сразу догадаться можно. Добро еще, к ним в дом мало кто заглядывает, но меч в мешке не спрячешь, он знал, что по ближним деревням давно уже ходят слухи. И если слухи эти да наместнику в уши, быть беде!

Лесничиха поднесла незваному гостю лучшей медовухи, и захлопотала у плиты, хорошо, что сегодня с утра поставила в печь жаркое томиться, вчера два зайца в силки попались, пустая каша пришлась бы наместнику не по нраву. Она резала на ломти хлеб, раскладывала по плошкам оставшиеся с осени моченные яблоки и кислую капусту, и прислушивалась к разговору мужчин. В дом вошли только Торн и хозяин, загонщики и собаки остались во дворе, горячего отвару и хлеба им вынесли, а мясо пусть у себя в усадьбе едят, тут не харчевня!

Геслер неторопливо прихлебывал мед и расспрашивал лесничего:

- А как это так вышло, Тэлер, что дочь у тебя на родителей непохожа? Неужели твоя супруга на сторону сходила, в подоле принесла, а ты и не заметил?

Лесник набычился, но в глубине души вздохнул с облегчением - пусть его ославят рогоносцем, не велика беда. Лучше носить рога, чем не сносить головы:

- Жизнь любая Эарниру угодна. А что до жены, так я с ней пол жизни прожил, мне другой не надо.

И то верно, хозяйка, хоть уже и вошла в возраст, когда крестьянки уже внуков нянчат, все еще была хороша. Крепкая, ладная, с простым, но приятным лицом. Хороша-то, хороша, но не настолько, чтобы соблазнить эльфа. А без эльфийской крови тут точно не обошлось. Воздух в хижине лесника пах мокрой землей, пряными травами, дымом и тайной. Тайны королевский наместник не любил - ничего хорошего здешние жители не скрывали, каждая разгадка оборачивалась штрафами, кровью, а то и пеньковой веревкой. Эта загадка пришлась ему куда больше по душе - хорошо, когда от тайн рождаются дети, плохо, когда мятежи. Он узнает, откуда в здешней чащобе появилась эта прелестная девочка, а чтобы птичка не упорхнула, примет меры.

- Добрый ты малый, Тэлер. Но людям ведь рот не заткнешь, должно быть, сплетничают, смеются над тобой. Да и тебе несладко каждый день чужого ребенка за своим столом кормить. Я решил облегчить твою долю. Девочка мне понравилась, я ее забираю к себе. А тебе возмещу убытки, ты ведь ее столько лет растил.

Лесничий медленно поднялся и навис над худощавым Торном, как скала:

- Негоже это девочку в чужой дом отдавать. Я за нее в ответе. Дурных людей много, еще обидит кто, - по тому, как сдвинулись на лбу мохнатые брови, было понятно, из последних сил мужик сдерживается, чтобы не пришибить господина королевского наместника.

Ишь ты, девочку он забирает! Что они, рабы бесправные, чтобы ребенка по первому слову отдать?! Тут уж неважно, чья кровь в жилах, детьми пусть в Кавдне торгуют, если им ни перед людьми, ни перед богами не совестно, а в Суэрсене такого заводу нет! Бывало, что греха таить, что богатый человек приглянувшуюся девицу в служанки брал, но чтобы семилетку у отца покупать, до такого никто еще не додумался!

А Геслер покачал головой:

- Ты, похоже, не так меня понял. У твоей девочки светлая голова, что ж ей в лесу пропадать? Я не собираюсь ее обижать, ни сейчас, ни после. А хочу научить ее читать и писать, может быть, отдать в храмовую школу, как подрастет.

Но лесничий только придвинулся ближе:

- Недоброе вы дело, господин наместник, задумали, - он собирался сказать что-то еще, но его прервал звонкий детский голос:

- Я пойду с ним. Я хочу учиться.

Подслушивающая разговор мужчин хозяйка уронила горшок, но слово сказано - не поймаешь. Надо было Литу в лес отправить, хоть за хворостом, хоть за березовым соком, хоть за подснежниками, лишь бы от наместника подальше! А теперь уже поздно, раз девочка сама решила, муж и слова поперек не молвит. Так у них уж повелось - что Лита пожелает, то лесничий выполнить спешит, словно не отец ей, а слуга.

Переговоры вели еще долго, Геслер обещал, что каждый месяц будет отпускать девочку домой, повидать родных, взял в услужение старшую дочь лесничего с мужем, присматривать за Литой, и обязался выплатить девочке приданное, да не когда та уже замуж соберется, а как войдет в брачный возраст, на руки, чтобы она сама решала.

Сговорились уже под вечер, и Геслер уехал, обещав завтра прислать за девочкой. Неспокойно было на душе у Тэлера и тяжко. Но что он мог сделать? Если Лита сама пожелала, то ничего не поделаешь, не прятать же ее против воли. И она не позволит, и он не посмеет. А может, и впрямь, оно к лучшему обернется…