- Отправьте его вниз. Я должна знать все подробности. Кто состоит в заговоре, кто на самом деле подписывал этот указ, кто взбунтуется первым, а кто вторым. Спрашивайте, пока не начнет отвечать, - на бывшего министра она не смотрела. И только Корвин заметил, как дрогнули ее губы, когда поравнявшись с ней Чанг негромко сказал:

- Мне очень жаль.

Чанга увели, и только тогда Саломэ тихо повторила, словно забыв, что Корвин все еще в комнате: "ему жаль" и со всей силы стукнула кулаком по стене, в кровь ободрав костяшки. Затем обернулась:

- Следуйте за мной, военачальник. Нужно решить, что делать с тем немногим войском, что у нас еще осталось. Собирать Высокий Совет я пока что повременю. Вы ведь успели ознакомиться с положением дел? - Они вышли в коридор, гвардейцы за спиной королевы выносили стопки бумаг и прикрепляли печать к двери.

В крошечной камере было нечем дышать - жаровня сжирала и без того спертый воздух. По лицу палача, то есть, мастера-допросчика, ручьем стекал пот, воспаленные глаза слезились - густые брови не спасали от едкой жидкости. Обычно он работал в большом зале, где и места достаточно, и приспособлений больше, но на этот раз решил обойтись без лишних глаз, не без оснований предполагая, что его репутация поставлена на кон.

Когда Чанга приволокли вниз, мастер сперва не поверил своим глазам: не то удивительно, что министра арестовали, все под Семерыми ходим, не он первый, не он последний, странно, что он попал сюда. Вот уж кто-кто, а господин министр лучше прочих знал, как устроено его собственное ведомство, и что его ждет. Однако позволил себя арестовать, и вот уже три часа молчал, хотя чего уж теперь упорствовать? Здесь все говорят, рано или поздно.

Раскаленное железо снова коснулось кожи, глухой крик заметался по камере, ударился в стену и затих. Палач выругался про себя: да что ж такое?! Как же не хотелось ему браться за это дело, но испугался - уж если королева своего министра не пощадила, то допросчика и подавно жалеть не станет. Да и толку-то? Он откажется, найдут, кому поручить, а подмастерье тут не справится, осторожно ведь надо, министр старик уже, да после удара. Может, на то и рассчитывал?

В боли самой по себе не было ничего нового. Он мог ее выдержать, пока что мог. Но осознание, что можно прекратить эту пытку в любой момент, убивало. Никогда раньше он не был властен над своей болью, теперь же стоило только заговорить, и все закончится. Но говорить было нельзя. Не сейчас, еще не сейчас. Внутренние часы отсчитывали минуты, перетекающие в часы, кажущиеся вечностью. Его ученица слишком хорошо усвоила урок: Саломэ никогда не поверит, если он сдастся сразу.

В груди начала разливаться знакомая горячая тяжесть, а голову, напротив, охватила звенящая легкость. Пора, иначе он не успеет. И вытолкнув из горла ком, он просипел, не узнавая собственный голос:

- Достаточно, - палач с облечением остановил занесенную руку.

С каждым словом тяжесть в груди нарастала, усиливался звон в ушах, он уже не слышал, что говорит, видел только, как допросчик торопливо черкает пером по бумаге, чтобы ничего не упустить. Сейчас, еще немного, еще несколько фраз, но огненный шар, заполнив всю грудь, наконец взорвался, он задохнулся от острой, пронзившей все тело боли, и замолчал.

Палач положил пальцы на шею, пытаясь нащупать пульс, покачал головой. Вот и все. Хорошо, если королеве хватит того, что он записал. Спрашивать больше некого.

Обычно береговое братство собиралось раз в три месяца, обсуждали последние новости, вернее, обменивались сплетнями, вносили налог, записывали в списки новых капитанов, а так же погибшие корабли и расходились до следующего раза. Но то в мирное время, а как началась эта дурацкая война, Корвин созывал капитанов чуть ли не каждый месяц, и ничего хорошего эти встречи не приносили - только новые подати да приказы, и людей с каждым разом на сбор приходило все меньше. Большая радость штаны протирать, если все равно слушать не станут. В мирное время большинством голосов решают, но сейчас война, попробуй возмутиться, моргнуть не успеешь, как на рудники отправят, а то и вздернут под горячую руку.

Но сегодняшний сбор был особенным: созвали его без ведома главы братства: три старейших капитана воспользовались своим правом. Корвина даже не известили, хотели, да не нашли - уехал куда-то по делам. Оставили бумагу, честь по чести, но собрание отменять не стали. Угрюмые мореходы рассаживались по местам - в последнее время на море, как и на суше, царило затишье. Кавднийцы в бой не лезли и перестали нападать на купцов. В то, что война закончилась, не верилось, но передышка пришлась как раз кстати, на сбор успели капитаны, патрулировавшие прибрежные воды.

Глашатай провел перекличку - отозвалось больше двух третей от полного списка, и ударил в гонг. Моряки молчали, переглядывались в ожидании, кто же заговорит первым, хотя и понимали, для чего пришли сюда сегодня. Однако капитаны, кинувшие клич, молчали, а на круг вышел человек, которого меньше всего ожидали здесь увидеть. Узнали его по родовым цветам да фамильному золоту волос, но удивились - младший сын герцога Айона и капитаном-то не был, всего год отплавал, и уехал с посольством в Ландию. Говорить ему, однако, позволили. Айвор обвел взглядом собравшихся:

- Я говорю с вами от имени своего отца, а так же по поручению герцога Астрина и графа Айна. Король, ныне покойный, втянул нас в войну, бессмысленную и непосильную как для империи, так и для Кавдна. Столетиями мы делили море, места хватало для всех, а тех, кто не желал делиться, мы всегда могли призвать к порядку, - по залу пронесся смешок: Владетель Кавдна хоть и величал себя "Господином Морей" среди прочих титулов, но галеры его флота в открытый бой с кораблями берегового братства предпочитали не ввязываться, а если пирата брали на горячем, то открещивались от несчастного, даже не пытаясь защитить. Айвор подождал, пока смех утихнет, и продолжил:

- Эта война не нужна никому, даже королю. Он, как вы знаете, умер, - и снова по залу разнесся смех, - так ради чего мы следуем его примеру? Для чего отнимаем пропитание у своих жен и детей, лишаем куска хлеба вдов и сирот? Чтобы сумасшедшие военачальники топили в море железные корабли? Или чтоб герцога Квэ-Эро не дай Семеро, в нехватке верноподданности не заподозрили? Глава берегового братства лишь первый среди равных. Его избирают для того, чтобы он говорил за всех нас, а не за себя. Я попросил собрать сегодня братство, чтобы услышать ваши голоса - чего вы сами хотите для себя и своих кораблей! Солдаты уже разошлись по домам, война на суше закончилась. Хотите ли вы и дальше умирать во славу мертвого короля или будете жить? Черный камень - война, белый - мир.

С бочки для голосования сняли крышку. Выстроилась очередь. Спустя десять минут подвели итог - среди белых камней сиротливо затесалось несколько черных:

- Братство сказало свое слово, - подвел итог Айвор, - морские лорды поддерживают вашу волю. Я отправляюсь в Сурем, чтобы сообщить королеве наше решение.

- А если она не согласится? - Поинтересовался кто-то.

- Начиная с сегодняшнего дня ни один корабль не отчалит от берегов империи, пока королева не подпишет мир с Кавдном.

- А герцог как же? - Спросил все тот же голос.

- А это уже вам решать, хотите ли вы, чтобы он и дальше возглавлял братство, - на этот раз в бочке оказались сплошь черные камни.

Старейшие капитаны обсудили что-то коротко, потом один из них обратился к Айвору:

- Вот что, лорд Айвор, мы тут решили, что раз уж ты от нашего имени перед королевой говорить станешь, то надо тебе на то право дать, хоть оно и не по уставу, ты ведь не капитан еще даже.

Айвор с благодарностью поклонился собранию: хотя титул главы берегового братства и не входил в официальные реестры империи, королева не могла не знать, насколько весомо его слово. Выслушать ей бы все равно пришлось, но без поддержки моряков он говорил бы только от имени морских лордов, теперь же его голос провозглашал волю капитанов, как рыбацких, так и торговых и военных кораблей.