Все это бывший глава купеческой гильдии Ойстахэ мог рассказать герцогу, но не поведал и половины, не было нужды - говорили, что в провинции чихнуть нельзя, чтобы прознатчик старого лиса не пожелал здоровья. Герцог знал, но ничего не предпринимал, и его бездействие вынуждало к тому же купцов. Пойти сразу и против короля, и против лорда Алестара они не смели. Почтенный Кэрон решил обратиться к герцогу на свой страх и риск.

Престарелый герцог слушал молча, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, со стороны казалось, что он утомился долгой речью и задремал, но веки предательски подрагивали - старый лис думал, как в очередной раз погулять на двух свадьбах сразу и не подпалить при этом шкурку. Купец ждал, не осмеливаясь даже кашлянуть, секретарь отложил карандаш и взял чистый лист - свои речи герцог велел записывать наравне с чужими, даже более тщательно.

Наконец, Алестар заговорил, медленно, вдумчиво, словно рассуждая вслух:

- Король разрешил свободную торговлю и распустил торговые гильдии, а воля его величества священна. Но разве указ короля мешает уважаемым людям собраться, нет, не в гильдию, и не в цех, а просто собраться и решить, с кем они хотят торговать, а с кем не желают, чьи товары будут покупать, а чьи нет? Если уважаемые люди опасаются рисковать и иметь дело с незнакомцами ради сиюминутной выгоды, то можно ли винить их за разумную осторожность? Если купец предпочитает покупать ткань у того мастера, у отца которого покупал его отец, он в своем праве, не так ли? Нет, я не обвиню такого купца в нарушении королевской воли. И если пришлый умелец не сможет купить землю, чтобы построить мастерскую, или снять лавку, разве нарушили владелец земли и хозяин дома королевский указ? У свободы, как у монеты - две стороны, - герцог откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, снова погрузившись в полудрему. Аудиенция закончилась.

- Нет, уважаемый, на бумаге ясно написано - срок аренды три месяца и восемь дней. Завтра истекает, извольте освободить лавку.

- Но как же так, мы же договаривались, каждые три месяца перезаключать заново, чтобы налог был меньше!

- Обстоятельства, обстоятельства, все меняется. Сын у меня женится, ему дом нужен. Уж извините, господин Карстен, но придется вам для своей посуды другое место подыскать.

- Я заплачу больше!

- Да что я, живоглот какой? Мне лишнего не нужно, своего хватает. Два дня у вас, чтобы выехать, а не то со стражей приду.

- Но вы же брали у меня предыдущую партию ткани, и остались довольны!

- Брал, брал, хорошая ткань, крепкая, но коричневая. А мне теперь красная нужна. В этом сезоне красный в моде.

- Но у меня есть красная!

- Да откуда ж мне знать, что у вас есть, вы в нашем деле человек новый, я уж по старинке, где всегда брал, там и закупил.

- Но моя ткань дешевле!

- А я за дешевизной не гонюсь, слава Семерым, не бедствую, могу честную цену за хороший товар заплатить, не разорюсь. Вы, мастер Торион, хоть и нездешний, а человек хороший, дам вам добрый совет - ищите счастья в других краях, у нас здесь народ осторожный, чужаков опасается.

- Дружина герцога не охраняет караваны частных лиц, господин Крум, вас ввели в заблуждение. Возьмите наемников, на рынке сейчас большой выбор, после королевского указа, гильдию ведь распустили. И советую не скупиться - в лесах опять неспокойно.

- Но как же так, капитан?! Только вчера ушел обоз под охраной ваших людей!

- Вы ошибаетесь. Дружинники иногда путешествуют с торговыми караванами по служебной надобности, но ни о какой охране не идет речи. У нас достаточно других дел. Всего хорошего.

Солнечные весенние дни королева проводила в оранжерее, в окружении цветущих персиковых деревьев. Фрейлины укутывали ноги ее величества пледом, раскладывали на маленьком столике рукоделие и умирали от скуки. После рождения наследника Саломэ долго болела, а, выздоровев, утратила всякий интерес к жизни двора. Первое время король желал, чтобы супруга принимала участие в торжественных церемониях и увеселениях, но та отговаривалась слабостью, и постепенно он перестал настаивать.

Отношения между супругами нельзя было назвать плохими, скорее - не существующими. Они даже виделись не каждый день. Саломэ больше не могла рожать, а значит, и делить с королем ложе. Белые ведьмы, без всякого сомнения, могли помочь этой беде, но Саломэ не обращалась за помощью. Первое время она боялась признаться себе, что, наконец-то, чувствует себя освобожденной, но однажды осознав, смирилась. Любовь, если то, что она испытывала к королю, можно было так назвать, умерла.

Теперь Саломэ даже не знала, любила ли она когда-нибудь Элиана, или пала жертвой наваждения. А может быть, она сама наложила на себя заклятье, желая особой судьбы? Уже не узнаешь, да и какая разница? Король отнял у нее все - любовь, надежду, власть, даже новорожденного сына. Встав с постели, она обнаружила, что мальчика окружают няньки, кормилицы, целители, придворные - для матери в этой толпе просто не нашлось места. Да и не готова она была к материнству, откуда ей, дважды девственной, понимать, что значит произвести на свет жизнь? Она ведь даже родить сама не смогла.

У бывшей наместницы осталось только хрупкое молоденькое деревце, выросшее из того персика, что оставил ей на прощание Леар, да сочувственный взгляд министра государственного спокойствия. Господин Чанг, словно и не заметив, что от Саломэ осталась бледная тень, каждый день навещал королеву, рассказывал ей о положении дел в империи, показывал последние указы, доклады министров, иногда, под настроение, делился сплетнями. Она не слушала, рассеянно кивала, не отводя взгляда от деревьев, но Чанг упрямо продолжал приходить.

Однажды утром, вместо папки с бумагами он принес белый плащ:

- Одевайтесь, ваше величество. Сегодня вы едете на службу в храм Эарнира, а после службы будете раздавать милостыню нуждающимся. Собственноручно.

Саломэ непонимающе посмотрела на него - в бытность наместницей, она выделила часть своих личных средств на помощь нуждающимся, и сама часто приходила в лечебницу для бедных, или раздавала хлеб после храмовой службы. Предыдущая наместница, Энрисса, ограничивалась пожертвованиями, на собственноручное милосердие у нее не было времени. За то Саломэ и любили в народе, и прозвище "Светлая" она носила по заслугам. После возвращения короля все изменилось: казначей исправно выплачивал деньги жрецам, от имени королевы раздавали хлеб и дважды в год - ношеную одежду, но сама Саломэ давно уже не покидала дворца. Она удивленно приподняла брови:

- Во дворце есть часовня.

- Есть, но вы ей не пользуетесь.

- Вы что же, озаботились спасением моей души? - Она попыталась рассердиться, но не смогла.

- Нет, вашей репутации. Вас любят в народе, ваше величество, а народная любовь как затухающий огонь в очаге - нужно постоянно подкладывать дрова.

- У народа есть король, пусть любят его.

Чанг придвинулся вплотную, ближе, чем позволял этикет:

- Сегодня короля любят, завтра - кто знает, что произойдет? Мы живем во время перемен, ваше величество, а в такие времена душа жаждет чего-нибудь надежного и неизменного. Наместницы правили империей больше тысячи лет, и никакой король не перечеркнет этих столетий. Посему извольте одеться и следовать за мной.

- Но я не хочу!

- Это прекрасно. Если вы все еще способны "не хотеть", то рано или поздно к вам вернется противоположное умение. Известно ли вам, что в Суэрсене, под непосредственным управлением Короны, начался голод? Королева, прославившаяся по всей империи щедростью и милосердием, может себе позволить накормить своих подданных. Никому другому король не позволит вмешаться. Но если вы предпочитаете созерцать яблони в цвету, не смею вам мешать.