— Но ведь кабель занесен снегом, — напомнил директору главный инженер. — Его надо еще откопать, черт возьми!

— Где взять рабочих? — сказал как бы про себя Козловский. — Надо подумать…

— Для этого госпиталь даст людей, — обрадованный таким результатом, сказал Городецкий.

— Тогда все в порядке!

Прощаясь с нами, Козловский открыл ящик письменного стола и вынул оттуда пять толстых свечей:

— Передайте начальнику госпиталя… Пригодятся…

Электротрасса

так, кабель есть.

Теперь надо получить разрешение подключиться к Василеостровской водопроводной подстанции.

Ягунов на «Антилопе-гну» поехал в «Электроток». А в это время в тесном клубе, слабо освещенном фонарем «летучая мышь», было созвано внеочередное партийное собрание. Это было самое короткое партийное собрание из тех, на которых мне пришлось присутствовать. На нем обсуждался один вопрос — порядок работы на трассе: водопроводная подстанция — госпиталь.

Вскоре вернулся Ягунов. Разрешение получено!

Немедленно десять человек во главе с Луканиным, вооружившись лопатами, отправились на грузовой машине отрывать кабель из-под снега.

Но они быстро вернулись. Рабочие «Севкабеля» заявили:

— Ваше дело лечить раненых, мы сами все сделаем!

Через два дня кабель был доставлен в госпиталь. Теперь дело за тем, чтобы поставить столбы, на которые надо подвесить кабель. Но где взять столбы? Достал их вездесущий Зыков. Можно приступать к работе. Об этом узнали раненые. Они осаждали просьбами Ягунова и Луканина.

— Товарищ начальник, вы народ хлипкий, а мы люди физического труда, — настаивал председатель старостата раненых всего госпиталя старший лейтенант Николай Вахрамеев.

— Слышишь, комиссар, хлипкие? — улыбнулся Ягунов.

— Он не это хотел сказать, — уточнил Луканин. — Я его мысль понимаю…

— Вы не обижайтесь, товарищ начальник, — продолжал Вахрамеев. — Вот посмотрите на этого сибиряка, — показал раненый на стоявшего рядом с ним коренастого мужчину. — Он котельщик будь здоров! Стол может зубами поднять!

— Я родом из Красноярска, — поддержал сибиряк. — У нас морозы — птицы на лету падают. Я морозоустойчивый. И к тому же «морж»…

— Это как надо понимать? — заинтересовался Ягунов.

— Купаюсь в реке зимой, в проруби…

— Вот выздоровеете, тогда поговорим.

— А печи мы складывали? Топчаны делали? — перечислял морозоустойчивый «морж». — Как же так? Не годится такое дело, товарищ начальник. С чем мы вернемся к нашим товарищам в палаты? Засмеют!..

— Земля-то ведь промерзла, — продолжал Вахрамеев. — Гранит! Ее и киркой-то не сразу возьмешь. Товарищ начальник, а что если так, — скороговоркой произнес старший лейтенант, — мы только пройдем по первому разу, ямы для столбов выроем. А вы — остальное? — предложил «первопроходец».

Но Ягунов был непоколебим. От помощи раненых отказались. Работу мы начали посменно. Медицинский персонал, политруки, санитарки, дворник Семеныч — все вышли на трассу.

Бригады возглавляли Ягунов, Луканин, Зыков и секретарь партийной организации Михаил Галкин. Общее руководство взял на себя Городецкий.

Подстанция находилась около километра от госпиталя. Надо было ставить столбы.

Начали с рытья ям. Сухой морозный воздух обжигал горло. Мерзлая почва казалась железной. Она поддавалась с большим трудом. Поди угрызи ее! Орудовали вручную — ломами и пешнями. Все это нашлось у «хозяйственного мужичонки», по словам Ягунова, — у Семеныча.

Руки в теплых варежках, но и сквозь них пальцы поламывает от холода. Людей окутывают пары клубящегося дыхания. Все побелели от инея.

Мой напарник — Коптев. Лом, конечно, — не скальпель. Удивляешься, откуда у хирурга рождаются силы.

Ягунов обходит цепочку работающих. Останавливается около Коптева. Снимает с усов сосульки. Смотрит на него ласково:

— Иван Сергеевич, одолеем мы эту трассу? — и, зябко передернув плечами, размашисто похлопывает руками по бокам.

— Обязательно! Надо — еще не то сделаем!..

Ягунов молча показывает хирургу растопыренную пятерню — отлично! Оценка правильная. Тон всем землекопам задавала бригада Коптева.

Поединок с землей, скованной морозом, продолжался три дня.

Наступил вечер 30 января. И словно по мановению волшебной палочки, из конца в конец госпиталя, в закопченных палатах, в операционных, перевязочных — везде ярко зажглись огни электрических ламп, разогнав гнетущую темноту.

Честно говоря, «ярко» — это не то слово, лампочки горели тускловато. Но тогда нам казалось, что в госпитале засияло солнце!

Вот он, свет! Что творилось в госпитале! От неописуемой радости люди обнимали друг друга! Пожалуй, можно с полным основанием сказать, что если бы у каждого госпиталя в Ленинграде был свой герб, то, конечно, на фронтоне нашего здания водрузили бы вот такую простую электролампочку! Она бы символизировала трижды благословенное чувство взаимопомощи ленинградцев в обороне своего города.

Теперь под наблюдением Емельяна Никитича Городецкого осторожно приступили к запуску моторов. Ожила котельная! Появилось тепло! Эта радость на некоторое время заглушила многие наши огорчения.

«На некоторое время» — потому, что через пять дней к нашей электротрассе подключился соседний госпиталь. Он стал тратить свет без всякого учета возможностей. Расплата не заставила себя долго ждать: от перегрузки сгорели предохранители. Тогда нас… отключили от подстанции.

Ягунов немедленно вскочил в «Антилопу-гну» и опять помчался в управление «Электротока». Сердобольный инженер «Электротока» А. А. Принцев вновь разрешил подключиться, но установил госпиталю очень жесткий лимит. Этот лимит строго выполняли, помня предупреждение: малейший пережог — и нас отключат навсегда. Во всех помещениях, кроме операционной и перевязочных, горело по одной двадцати-пятисвечовой лампочке. Но и это было таким облегчением, о котором мы еще недавно могли только мечтать.

«Дом-сказка»

 конце января с младшим братом Иваном я решил сходить домой. Оба давно там не были. Брат — начальник штаба 264-го отдельного пулеметно-артиллерийского батальона — только что выписался из госпиталя после ранения.

Улицы погружены в темноту. Редкие прохожие да патрули. Тишина. Тишина затаившего дыхание города.

Пересекаем Неву по пешеходной дорожке, протоптанной по льду. Где-то далеко полыхает пожарище.

На площади Труда зарево обозначилось ярче. Миновав Поцелуев мост, вышли на просторную Театральную площадь. Горело в конце улицы Декабристов.

Чем ближе мы подходили к горящему дому, тем теплее становилось на улице. На лицо садилась сажа.

Пожар захватил три верхних этажа большого дома на углу проспекта Маклина и улицы Декабристов, расписанного по мотивам русских сказок. Здание это так и называли: «Дом-сказка».

Огонь бушевал. Языки пламени то вспыхивали в окнах, озаряя покрытые лазурью яркие картинки на стене, то исчезали в рыжем косматом дыму. Под ногами хрустели осколки стекол.

От жара вблизи дома таял снег. Вокруг неторопливо бродили люди. Кружками и кастрюлями они черпали воду из луж и наливали в ведра. Нет, не для того, чтобы попытаться этими каплями погасить пожар. Просто видели, что натаяло столько снега, и торопились сделать запас драгоценной воды. Ведь водопровод не работал.

— Давно горит? — спросил я у женщины, закутанной в платок.

— Третий день…

Погревшись у огня, мы пошли дальше.

Под воротами родного дома сидел дворник.

— Как живешь, Антон?

— Жену похоронил. Да и сам еле ноги таскаю…

Я поднялся на площадку, открыл дверь квартиры.

Из темного коридора пахнуло сыростью и плесенью.

— Кто дома? — громко спросил я, засветив фонарик.

Ответа не последовало.

Вошел в свою комнату. Вещи целы. Два окна без стекол. На полу слой снега. Стены, диван, стол и книжный шкаф затянуло инеем.