И больше ни слова. Ни обычных реплик, ни вопросов. В палате царила настороженная тишина.

Что бы это значило? Тем более что только вчера здесь царило оживление. За мужество и отвагу в боях были награждены орденами и медалями несколько раненых.

Вернигора украдкой показал мне на раненого красноармейца Пряхина.

Я подошел к Пряхину:

— Как ваше самочувствие?

Пряхин медлил с ответом. Что здесь произошло? Я видел, что Пряхину не по себе. Склоненная голова и скорбный, как бы ушедший в себя взгляд, отрешенный от всего окружающего. В палате знали, что семья Пряхина находится на оккупированной территории в Волосовском районе, что о судьбе жены и сына солдат ничего не знает. Каждый день он встречал надеждой — придет весточка.

— Поправляюсь, — глухо отозвался наконец Пряхин.

— Поправляешься, а настроение плохое? Почему?

Раненый покусывал губы. Глаза потускнели, будто выцвели. Он опять замолчал. Пальцы теребили края одеяла.

— Письмо получил, — тихо сказал он. — Из батальона. Учительница нашего колхоза туда написала. Немцы расстреляли жену и сына. Вы это понимаете? — задохнулся криком раненый.

— Понимаю, — растерянно сказал я, не находя слов для утешения.

— Ничего вы не понимаете!

— Клавдия Ивановна, принесите бром, — попросил я Лобанову.

— Да будьте вы человеком! — вскочил с койки Пряхин. — Не надо мне вашего брома… Пейте сами! А меня выпишите в батальон. Немедленно! Я здоров… Что вы меня здесь держите? Хотите, я левой рукой переверну койку? Хотите?

— Состояние вашего здоровья требует…

— Невмочь ему, товарищ военврач! — сказал молчавший до сих пор Вернигора.

— Сердце зашлось! Выпишите меня! — кричал Пряхин.

— Не волнуйтесь, доложу начальнику отделения, — согласился я, чтобы успокоить раненого…

К концу обхода отворилась дверь. На пороге женщина в белом халате.

— Рады вашему приходу, Ольга Николаевна! — встрепенулся Вернигора.

— Ваш заказ я выполнила. — Женщина положила на стол книги.

— Спасибо, Ольга Николаевна! Почитайте нам что-нибудь, — просит Вернигора.

— Почитайте, почитайте! — поддержали разом несколько человек.

Мне понятен замысел палаты: отвести Пряхина от тяжких дум.

— Хорошо, — согласилась Ольга Николаевна. — После обхода почитаю.

Ольга Николаевна Радкевич — профессор-биолог. По инициативе библиотеки университета в госпитале организован передвижной книжный фонд. В те дни палаты нашего госпиталя навещало сорок чтецов художественной литературы: студенты, преподаватели университета, работники библиотеки.

Однако вернемся к расскажу о Константине Пряхине.

Закончив обход, я доложил Муратову о просьбе раненого.

— Мне понятно состояние Пряхина, но вы не сумели убедить его, что этого делать нельзя, — сказал ровным глухим голосом Петр Матвеевич. — И неправильно поступили, обещав мне доложить. Напрасно обнадежили человека. А что касается чуткости, то, подлинная, она диктуется только заботой о здоровье раненого. Придется исправить вашу ошибку. Поговорю с Пряхиным…

Муратов в преждевременной выписке из госпиталя Пряхину отказал в моем присутствии.

А поздно вечером после отбоя воздушной тревоги Пряхин исчез. Поднялся переполох. Такое чрезвычайное происшествие грозило большой неприятностью не только нашему отделению, но и всему госпиталю. Муратов и я немедленно доложили о «чепе» Ягунову и Луканину.

— Как это могло случиться? — схватился за голову Ягунов. — Позор! Да еще у вас, товарищ Муратов, лучшего начальника отделения!

— Ума не приложу! — развел руками Петр Матвеевич.

Ягунов нажал кнопку звонка.

Появился дежурный по госпиталю.

— Чернышева ко мне!

— Он в приемной.

— Позвать!

— Слушаюсь!

В кабинет вошел комендант госпиталя Чернышев.

— По вашему приказанию явился! — отрапортовал он. — Разрешите доложить, что…

— Не разрешаю! — побагровел Ягунов. — Исчез раненый! Вы кого охраняете? Военный госпиталь или дом отдыха?

— Раненый не исчез, — спокойно возразил Чернышев. — Об этом я и хотел доложить. Он задержан в бомбоубежище, когда одевался.

— Где он?

— В приемной.

— Доставить сюда!

Вошел Пряхин. Не в госпитальном халате, а в обмундировании.

Ягунов встал.

— Садитесь! — предложил он Пряхину.

— Я не могу сидеть, когда стоит старший по званию, — ответил Пряхин.

— Садитесь! Вы раненый! — настаивал Ягунов.

— Был ранен. А теперь здоров!

— Объясните нам, чем вызван ваш поступок?

— Я об этом уже говорил начальнику отделения товарищу Муратову и ординатору Грачеву. Не могу я больше валяться в госпитале…

— Прошу сказать, где вы достали обмундирование?

— Об этом знаю только я!

— То есть как это — только я? — осторожно и мягко спросил Ягунов.

— Людей, меня понявших, я подводить не должен…

— Вы что же, хотите, чтобы ваше дело приняло более неприятный оборот?

— Нет, товарищ начальник госпиталя. Я хочу одного — на фронт. И больше ничего добавить не могу. Разрешите идти?

— Пожалуйста.

— Вот это разговор! — сказал Ягунов, когда Пряхин покинул кабинет. — Человек с большой буквы! Что предпримем, Федор Георгиевич?

— А ничего! — ответил комиссар. — В его поступке нет тени. Один свет!

— Каков боец! Орел! — воскликнул Ягунов. — Товарищ Муратов, приложите все усилия для скорейшего выздоровления раненого.

Поднимаясь по лестнице в ординаторскую, я сказал Муратову:

— Пронесло, Петр Матвеевич. Думал, что нам здорово влетит!

— Я был далек от такой мысли.

— Почему?

— Они отлично поняли Пряхина.

В ординаторской на столе нас ждала записка Константина Пряхина. Он просил прощения за то, что своим поступком причинил Муратову столько неприятностей.

«За себя я не боюсь, — писал красноармеец. — И сдается мне, вам не будет взыскания, потому что начальник нашего госпиталя толковый…»

Я зашел в палату. Пряхин спал.

Возвращаясь в ординаторскую, я встретил в коридоре Ирину Митрофановну Покровскую — научного сотрудника географического факультета, одну из наших «родственниц». Студенты и преподаватели университета приходили навещать раненых, у которых не было в городе ни родных, ни знакомых. С легкой руки секретаря комсомольской организации госпиталя Харитонова наших шефов стали называть «родственниками».

— Так поздно, а вы еще в госпитале? — спрашиваю Покровскую.

— Что поделаешь, раньше не могла выбраться, — ответила она. — Панкратова навестила. Каков прогноз врачей относительно его руки? Ведь он скрипач.

— Знаем. Муратов уверяет — самое опасное уже позади. У нас с Панкратовым взаимная договоренность: вылечим ему руку, и он перед выпиской из госпиталя даст концерт в нашем клубе.

В палатах мы часто видели и декана исторического факультета Владимира Васильевича Мавродина, читавшего лекции раненым, студентку комсомолку Лиду Володину, ассистента Григория Лептова, молодого геолога Тину Балашову, члена шефской комиссии Евдокию Марковну Косачевскую. Евдокия Марковна к тому же была донором. Ее иногда вызывали в госпиталь и ночью, когда это требовалось.

Восемь человек из университета успешно руководили лечебной физкультурой. Кто-то из них проявил очень хорошую инициативу, решив использовать для лечебной физкультуры лестницы госпиталя. По ступенькам вниз и вверх медленно брели раненые — они учились ходить после снятия гипса.

Вот по лестнице, придерживаясь за перила, медленно спускается высокий и широкоплечий раненый в коротком, до колен, халате. Он очень осторожно ступает по лестнице.

— А вы смелее, Олег Николаевич! Не волнуйтесь! — подбадривает его геолог Мария Хошева. — Не сгибайте спину! Выше голову! Надо идти вот так… — И сама показывает. — Дальше, дальше! Превосходно!

Хошева говорит это с таким оттенком радостного удовлетворения, с каким мать учит свое дитя ступать по полу ножками.

— Мария Федоровна, мне это очень трудно! — с боязливым беспокойством отвечает раненый. — Ей-богу! Ноги трясутся, коленки подгибаются…