Предательство Альфонса было невероятным. Окончательно лишившись дара речи, Роберваль смотрел на нарядную фигуру рулевого.

— Потом, когда мы были невдалеке от побережья Франции, он показал мне бортовой журнал, в котором внес мадемуазель и графа в список погибших от чумы… там не было упомянуто об острове.

— И все же, мэтр, вы не рассказали об этом во Франции?

Альфонс развел руками.

— Кто поверил бы слову рулевого против слова вице-короля?

— Ты лжешь! Ты лжешь!

— Нет, это он лжет! Он заставил меня сделать это! Все это! Он сказал мне…

— Значит, вы признаете, что сделали это?

— Нет!.. Нет! Но этого он хотел…

Зал завертелся перед глазами Роберваля, ему казалось, что он был окружен темно-серыми тенями с яйцевидными головами.

— Что вы можете сказать о маркизе де Турноне, монсеньер?..

— Он пытался убить меня… он угрожал мятежом… он…

— Взять его, — приказал председатель. — Это может продолжаться бесконечно. Пусть Никола…

— Нет! Боже мой! Монсеньер! Позвольте мне поговорить с королем! Я все расскажу его Величеству!

— Тогда уж сперва расскажите нам. Мы передадим Его Величеству.

— О нет! О нет! — Роберваль обхватил голову руками и заверещал, как заяц. Он почувствовал, как к нему потянулись руки, и отчаянно сопротивлялся. Потом, вследствие внутренней опустошенности, под действием предательства Альфонса, массивное тело Роберваля обмякло, и стражники выволокли его из суда.

В широком горне ярко пылал огонь, освещавший круглую комнату, заполненную зловещими приспособлениями: скамья для пыток, испанские сапоги, кандалы. В огне лежали железные инструменты — щипцы, клещи, кочерга, чьи рабочие части раскалились до зловещей белизны. Стражники Бастилии выстроились вдоль стен. Секретарь с пером и чернилами пристроился за письменным столом. Перед горном сидели на корточках два карлика: один качал меха, а другой переворачивал на огне инструменты для пыток. Королевский адвокат занял позицию позади секретаря.

Когда дрожащего и рыдающего Роберваля втащили в камеру, Никола поднялся с подстилки, на которой отдыхал.

— Добро пожаловать, монсеньер. Судьба уготовила нам эту встречу.

Стражники сорвали с Роберваля одежду. Когда он понял, что они собираются делать, то начал отчаянно отбиваться, пытаясь вырваться из их рук. Один из них так ударил Роберваля ногой, что тот упал на пол. Никола тут же схватил стражника и притиснул его в углу.

— Обращайся повежливее с моим гостем. Он мой. Разве не так, монсеньер? — насмешливо спросил палач Роберваля.

Обнаженный Роберваль стоял на коленях на каменном полу перед человеком, о котором думал, что тот похож на него. Он поднял умоляющий взгляд на людей, находящихся в комнате, на хирурга, лечившего его, на королевского адвоката. Потом, в сводчатой галерее он увидел темный силуэт, который тут же узнал.

— Мой адмирал! — закричал он.

Никола поднял его, как ребенка.

— Не надо так бояться. Мы сделаем это нежно. Чуть-чуть. Как только вы заговорите, мы прекратим. Но не заговаривайте слишком быстро, а то игры не получится.

Мускулы Роберваля напряглись, когда Никола стал пристраивать его на скамью для пыток. Он сжал кулак и ударил палача в живот. Никола согнулся и шумно выдохнул. Роберваль бросился к двери. Рука палача схватила его словно тисками.

— Ооо! — оценивающе протянул Никола. — Нам не будет скучно, — обхватив Роберваля, он уложил его на скамью. Руки и ноги допрашиваемого были тут же привязаны кожаными ремнями. Роберваль устремил взгляд в потолок и начал отчаянно молиться.

— Вот так хорошо, — весело сказал Никола. — Не туго и не свободно.

— Маркиз де Турнон, — начал адвокат. — Расскажите нам о его смерти.

— Он… он пытался ударить меня. Это был мятеж…

— Он упрямый, — сказал Никола. — Мы будем наслаждаться этим вместе, он и я.

Ремни натянулись, и Роберваль выгнулся на дыбе, подобно арке. Дыхание вернулось к нему, и он обнаружил, что мог расслабиться, что ему еще не было больно.

— Остановитесь! Остановитесь! Во имя Господа!

— Вы будете говорить правду?

— Да, да!

— Ваша племянница, мадемуазель де Коси…

— Она виновна в прелюбодеянии… — его руки и ноги начали вытягиваться в стороны. — Не надо! О, Господи, не надо! — напряжение ослабло.

— Вы нашли брачный документ?

— Нет… — видимых изменений не произошло, но он почувствовал усиление растяжки. — Да, я нашел его.

— И что вы с ним сделали?

— Я… — это была капитуляция перед палачом. Он сжал зубы. — Это была ничего не стоящая фальшивка. Он ничего не значил. Я знал… О, не-е-ет! — Роберваль застонал, почувствовав, что его мышцы были близки к разрыву.

— Что вы с ним сделали?

Его палец вывихнулся со звуком, похожим на выстрел из аркебузы.

— Выбросил его, выбросил, выбросил! — зарыдал Роберваль.

— Вы знали о замужестве своей племянницы до того, как высадили ее на острове? Граф сказал вам об этом до вашей драки?

— Да! О да!

Ремни ослабли, и облегчение было таким же болезненным, как и напряжение.

— Что с маркизом? Скажите нам правду — и вы свободны.

«Я не могу, не могу, не могу», — подумал Роберваль. И снова почувствовал натяжение ремней.

— Я не могу, не могу, не могу, — закричал он уже вслух.

— Не можете сказать правду? Не можете сказать правду — вы это имеете в виду?

Роберваль думал, что ничто не могло повлиять на него больше, чем судороги его растянутых конечностей, но неожиданно он был встревожен запахом, который заставил его напрячься и обострил его чувства, — запахом жженых волос, его собственных волос. Он дико посмотрел на Никола, склонившегося над ним с раскаленной кочергой. Тот с видом знатока подпаливал волосы на животе Роберваля. Их глаза встретились — и Никола не отвел взгляда, на мгновение опустил кочергу и тут же поднял ее.

— Говорите правду.

— Я убил его. Я кинул его на спинку стула.

— Почему?

— Не-ет! — палач скользнул кочергой по животу Роберваля. — Я рассказал ему… о своей племяннице…

За этим последовало молчание. Роберваль тревожно следил за кочергой, отдалявшейся от его тела.

— Ты сделал все, что нужно. Этого достаточно! — это был голос адмирала.

— Вы подпишете это? — настаивал адвокат. — Все, в чем признались?

Роберваль не мог произнести ни звука. Он лежал, чувствуя, что его тело взмокло от пота. Никола быстро поднял кочергу и поднес ее к глазам Роберваля. Роберваль закричал.

— Да! Да! Да!

— Он оказался не таким уж упрямым, — заключил Никола и бросил инструмент в чан с водой.

Послышалось шипение.

И когда великие тоже страдают. Иногда некоторые из них падают с громадной высоты, и вы рады разглядеть в них себе подобных: плоть, которая сдается, кости, которые трещат на дыбе, язык, который стонет, глаза, которые лезут из орбит от боли. Выдумаете: под шуршащим бархатом, драгоценностями и мехами они такие же, как я.

Не так обстояло дело с адмиралом. Он был как прежде далек от простых смертных, и будто не замечал ничьего взгляда, выходя из своих апартаментов, когда скакал на лошади по мостовой, его голова всегда была высоко поднята, и он оставался гордым, как и подобает фавориту короля. Вы не могли радоваться его падению, потому что, падая, он не становился вам ровней и не терял своего величия.

А вот вице-король, проклятый Роберваль, вел себя прямо-таки на радость обывателю. Во Дворце Правосудия он был скован ужасом, из его рта текли слюни, а язык присох к глотке. Зрители радовались этому — потому, что он должен был страдать, как заставлял страдать других, трусливый, замученный до безумия, каким мог бы быть каждый. Все смеялись, когда при общих криках «Свинья!», «Убийца!», «Грязная скотина!», он закатывал глаза от ужаса.

Народ знал его преступления лучше, чем судьи. Это был ваш отец, ваш брат, муж, возлюбленный, кого он вытаскивал из тюрем Парижа на этот проклятый корабль, чтобы пополнить ряды колонистов.