— Я тоже буду сочувствовать себе, если все удастся, а тебя с нами не будет.

— Господь с тобою!

— Господь с тобою!

…Роберваля разбудил Альфонс.

— Монсеньер, выйдите на палубу и посмотрите.

Роберваль встал и вышел на палубу. В бледном свете раннего утра земля была черной, как мокрый бархат. Рыбачьи лодки уже поднимали паруса и направлялись к выходу из пролива, на который и показывал Альфонс. Роберваль не сразу сообразил, в чем дело. В заливе не было трех кораблей генерала.

— Его нет! — хрипло сказал Роберваль.

— Он уплыл, предоставив сцену героям, разве не так?

Роберваль схватился за перила.

— Это правда — то, что он сказал. Что мы будем делать без него?

Какой-то шум заставил обоих обернуться. За их спинами стоял Турнон, завернутый в одеяло, и сухо кашлял.

— Ты должен сделать все как надо. Это твое единственное спасение… когда король услышит рассказ Картье…

Роберваля затрясло от страха и ярости.

— Мерзавец! — заорал он. — Дезертир!

— Я с тобой, дядя, — сказал Турнон.

Маргерит встала на колени среди голубых лилий и посмотрела в пруд. Волнистая поверхность искажала ее отражение. Потом, когда вода успокоилась, она удивленно прикоснулась к потрескавшейся, огрубевшей коже в уголках глаз, где она морщилась, когда Маргерит, щурясь, смотрела на ослепительный снег и сверкающие море и песок. Она не нашла больше изменений в своей внешности, хотя в действительности никогда не обращала особого внимания на свою красоту. Это Бастин скорбно объявила, что зима украла у Маргерит самый драгоценный дар, которым только могла обладать женщина. Маргерит же много раз убеждалась, что не красота была самым драгоценным даром. А теперь, когда ее сокровищем стал Пьер, эта потеря ее вообще не волновала. Маменька права. Без зеркала невозможно заметить перемены, а глаза Пьера не давали верного отражения.

Она улыбнулась, и отражение обрело знакомые черты.

— Ты думаешь, Пьер заметил?

— Это безумец! — Бастин была насмешлива. — С кем ему сравнивать тебя? Он всем доволен.

— Адам любовался Евой даже тогда, когда она работала. Это утешает. — Маргерит подняла руку и осмотрела шершавую кожу и сломанные ногти. Откусила заусенец. — Наконец-то меня больше не стягивают эти тряпки.

Она погладила рукой кожу в тех местах, где остались отметины от туго обернутой фланели, затем встала, распустила волосы и запрокинула назад голову, пока волосы не окунулись в воду. Немного погодя подняла ее и подставила Бастин. Няня разбила огромное яйцо татарки и размазала его содержимое по волосам Маргерит.

Маргерит перекинула пряди на лицо. Бастин разбила еще одно яйцо и начала смазывать ее тело. Маргерит снова погрузилась в источник, позволив своим волосам образовать вокруг головы золотой ореол. Через некоторое время она поднялась и стала полоскаться, отмываясь.

— А теперь сделай меня снова красивой.

Но из высокой травы раздался плач. Бастин отложила яйцо, а Маргерит подошла к младенцу.

— Она описалась. Позволь мне выкупать ее.

— Здесь? — Бастин с таким видом посмотрела на пруд, словно там был яд.

— Почему бы нет? Ты же моешь ее водой. Распеленай ее, няня. Солнце теплое.

Солнце ярко освещало водоем, лилии, дикие розы и земляничные поляны, цветущие и плодоносящие. Оно подчеркивало все соблазнительные изгибы прекрасного тела Маргерит, обходя изъяны, так беспокоящие Бастин.

— Дай мне ее, — приказала Маргерит. Она взяла Жуаез и начала разворачивать пеленки, так мешающие ребенку. Когда мать подняла брыкающуюся девочку, плач сменился веселыми возгласами. Маргерит нежно опустила дочку в воду, сначала ноги, а потом и все тело. Жуаез радостно закричала.

— Пьеро совокупился с рыбой, прежде чем зачал этого ребенка!

Маргарет осторожно вымыла Жуаез и вытащила ее из воды. Она потрогала песок, чтобы убедиться, что он теплый, и положила на него малышку.

— Она здесь высохнет, няня.

Но Бастин уже шла к хижине за новыми пеленками. Маргерит склонилась над дочуркой.

— Ты, моя сладкая, моя милая, должна быть в пеленках. Но я нет. — Она глубоко вздохнула. — Я свободна от пеленок.

Жуаез ответила знакомым воплем.

— Господи, голодная, — запричитала Маргерит. Она взяла ребенка на руки, и девочка с аппетитом ухватилась губами за грудь.

Бастин вернулась. Она остановилась, потом тихо подошла, чтобы не мешать ребенку.

— Когда она заснет, мы запеленаем ее. Потом сможем использовать оставшиеся яйцо и молоко, — шепнула Маргарет.

Бастин кивнула и так же тихо ответила:

— Жаль, что она должна сосать груди. Они потеряют форму.

Вздох Бастин был красноречивым.

— Чью же грудь ей еще сосать? — поинтересовалась Маргерит.

Бастин промолчала.

Когда Жуаез запеленали и положили на траву, Бастин вытерла волосы Маргерит полотенцем и собрала их в длинный искрящийся пучок, пока Маргерит натирала руки. С помощью зубов и острой щепки она вычистила и обровняла ногти. Бастин разделила пряди ее волос на четыре части и намотала их на короткие палки, потом закрепила их шпильками на макушке. Маргерит встала и посмотрела на свое отражение в пруду.

— Так лучше.

Она вернулась и достала из шкатулки, лежащей рядом с Бастин, богатое ожерелье. С бриллиантовой цепочки свисала большая жемчужина. Маргерит вернулась к пруду и надела украшение на голову — так, чтобы жемчужина свисала на лоб: Она повернулась к Бастин.

— Вот так, — сказала она.

Осторожно держа голову, чтобы не испортить прическу, Маргерит легла на покрывало и позволила Бастин смазывать ее молоком и жиром до тех пор, пока даже ее пятки не размягчились. Няня ловко массировала ее живот и ягодицы.

— Можешь благодарить меня за то, что твои бедра не расползлись вширь!

— Спасибо, няня. — Маргерит встала и оделась, потом взяла корзинку. — Возьми Жуаез и пойдем примерим наряды.

Они опустошили сундуки и выложили их содержимое на дворе. Наряды и украшения сверкали на солнце. Маргерит сразу узнала зеленое платье. Это был любимый цвет Турнона. Наконец она выбрала платье из кремовой тафты с нижней юбкой и рукавами из стеганого шелка цвета коралла. Бастин помогала ей, но платье натянулось без усилий.

— Ты малость похудела, — заверила ее Бастин.

Маргерит надела серьги и ожерелье из бирюзы и жемчуга. Потом она прошлась перед Бастин и присела в реверансе.

— Ты, несомненно, очаровала бы короля.

Маргерит опустила ресницы в притворной скромности.

— Мадам, — сказала она с нежным упреком. — Я хочу нравиться только своему господину.

Она пошла вокруг озера, придерживая подол юбки. Было прекрасно чувствовать себя свободной, ощущать тело податливым и гибким, ничем не обремененным и не связанным. Прошлую ночь они с Пьером провели вместе после нескольких месяцев вынужденного воздержания. Но утром она впервые ощутила чувство отвращения к себе. Она испытывала подавленность из-за грубых рубцов, оставленных фланелевыми повязками. Ей не хотелось смотреть на Пьера, поэтому она притворилась спящей, когда он завтракал и целовал ее в щеку перед уходом. Но теперь, с гладким и чистым телом под шуршащими шелками и сияющими драгоценностями, она страстно искала его. Она снова чувствовала себя девственницей, сгорающей от запретного желания.

Но пройдя немного по берегу, Маргерит опустилась на песок. Ее тело ныло от боли, а платье давило. Так и подмывало заплакать от раздражения и разочарования. Женщину возмущало это раздражение, поднимавшееся изнутри. Она хотела найти Пьера, чтобы муж увидел ее в нынешнем обличье. Может быть, Бастин была права, когда говорила, что он ничего не замечает. А, может быть, и не так. Он всегда восхищался ею. Насмотрелся он, видно, на нее потолстевшую и неуклюжую до рождения Жуаез, и утомленную и тусклую после. Маргерит немного отдохнула на песке и встала.

Лето на острове было отречением от суровости зимы. Пески отливали золотом и серебром, а озеро отражало первозданную синеву неба, с брызгами золота там, где солнце любовалось своим отражением. Длинная бледно-зеленая трава колыхалась на склонах дюн, а ярко-красная земляника проглядывала среди темных листьев. В небе над своими гнездами кружились чайки. Пьер однажды решил собрать их яйца, но птицы гневно атаковали его, задевая крыльями и пытаясь долбануть клювами. Он поспешил отступить, прикрывая голову руками, и с тех пор собирал только яйца татарок.