А это означает, что производственная деятельность в доселе невиданных масштабах подпадает под нажим легитимации, получая новый политический и моральный размах, казалось бы чуждый сути экономической деятельности. Эта морализация индустриального производства, в которой отражается и зависимость предприятий от политической культуры, в какой они ведут производство, станет, вероятно, одним из интереснейших развитии грядущих лет. Дело в том, что она основана не только на моральном давлении извне, но и на четкости и эффективности, с какой организованы контринтересы (в том числе интересы новых социальных движений), на том мастерстве, с каким они способны представить чуткой общественности свои интересы и аргументы, на рыночном значении дефиниций риска и на конкуренции предприятий между собой, где легитимационные изъяны одной стороны суть конкурентные преимущества другой. В определенном смысле при таком «завинчивании легитимационных гаек» общественность приобретет влияние на предприятия. Тем самым производственная формирующая власть отнюдь не упразднится, но утратит свою «априорную» объективность, необходимость и общеполезность — словом, станет субполитикой.

Необходимо осознать это развитие. Технико-экономическая деятельность по своей конституции остается защищена от притязаний демократической легитимации. Но одновременно она теряет и свой неполитический характер. Она не есть политика и не есть неполитика, она представляет собой нечто третье, а именно экономически проводимую деятельность группировок, которая, во-первых, параллельно с исчезновением латентности рисков выявила свой изменяющий общество размах, а во-вторых, в множестве своих решений и пересмотров решений потеряла видимость объективной необходимости. Повсюду проблескивают рискованные последствия и другие возможности формирования. В той же мере проступает и односторонняя соотнесенность интересов в производственных расчетах. Везде, где возможны несколько решений с совершенно различными импликациями для различных людей или для общности, производственная деятельность во всех своих деталях (вплоть до технических приемов и методов финансовых расчетов) в принципе становится доступна для публичных обвинений, а тем самым обязана оправдываться. Иными словами, деятельность предприятий тоже становится дискурсивной — или теряет рынки. Не только упаковка, но и аргументы становятся отныне главными предпосылками самоутверждения на рынке. Если угодно, можно сказать, что оптимистическое; утверждение Адама Смита о том, что в рыночно зависимой деятельности своекорыстие и общее благо ео ipso[26] совпадают, исторически ушло в прошлое ввиду порождения рисков и доступности формирования производства для решений. Здесь отражаются и упомянутые изменения в политической культуре. Влияние раз личных центров субполитики — общественного мнения СМИ, гражданских инициатив, новых общественных движений, критичных инженеров и судей — может мгновенно сделать решения предприятий и производственные технологии мишенью публичного обвинения и под угрозой рыночных убытков вынудить их к неэкономичному, дискурсивному оправданию своих мероприятий.

Если сегодня это еще не проявляется или проявляется лишь в начатках (например, в дискуссиях с химической промышленностью, которая вынуждена отвечать на публичные обвинения многостраничными «лакировочными» оправданиями), то здесь опять-таки отражаются массовая безработица и льготы, а также властные шансы, которые все это означает для предприятий. В таком смысле воздействие другой политической культуры на технико-экономические процессы производственных решений покуда прячется в абстрактном примате экономического подъема.

При всей своей противоречивости современная религия прогресса ознаменовала собою целую эпоху и до сих пор знаменует эпоху там, где ее обещания совпадают с условиями их невыполнения. Ведь именно ощутимая материальная нужда, слаборазвитость производительных сил, классовое неравенство всегда определяли и определяют политические разногласия. В конце 70-х годов эта эпоха завершилась двумя историческими развитиями. Меж тем как политика по мере строительства социального государства, наталкиваясь на имманентные границы и противоречия, утрачивает свой утопический напор, возможности общественных изменений сосредоточиваются во взаимодействии исследований, технологии и экономики. При институциональной стабильности и постоянных компетенциях формирующая власть смещается из сферы политики в сферу субполитики. В нынешних дискуссиях надежды на «другое общество» связываются уже не с парламентскими дебатами по поводу новых законов, а с внедрением микроэлектроники, генных технологий и информационных средств.

Место политических утопий заняли гадания о побочных последствиях. Соответственно утопии приняли негативный характер. Формирование будущего в смещенном и закодированном виде происходит не в парламенте, не в политических партиях, а в исследовательских лабораториях и управленческих инстанциях. Все остальные — в том числе самые компетентные и информированные политики и ученые — в большей или меньшей степени пробавляются обрывками информации, падающими с кульманов технологической субполитики. Исследовательские лаборатории и руководство предприятий в перспективной индустрии стали «революционными ячейками» под маской нормы. Здесь, во внепарламентской неоппозиции, без программы, с позиций чуждых целей прогресса познания и экономической рентабельности внедряются новые структуры нового общества.

Ситуация грозит обернуться гротеском: неполитика начинает прибирать к рукам ведущую роль политики. Политика же становится публично финансируемым рекламным агентством, расхваливающим светлые стороны развития, ей неизвестного и неподвластного ее активному формированию. Полнейшее его незнание еще усугубляется принудительностью, с какой оно вторгается в жизнь. Политики, стремясь внешне сохранить свой статус-кво, осуществляют прорыв к обществу, о котором не имеют ни малейшего понятия, и одновременно винят в систематически раздуваемых страхах перед будущим «культурно-критические махинации». Предприниматели и ученые, которые в своей повседневной деятельности занимаются планами революционного свержения нынешнего общественного строя, с невинно-деловитой миной уверяют, что никоим образом не несут ответственности за все вопросы, поставленные в этих планах. Но доверие теряют не только эти лица, то же касается и ролевой структуры, в которую они включены. Когда побочные последствия принимают размеры и формы эпохального социального перелома, исконный характер модели прогресса открыто обнажает всю свою опасность. Разделение властей в самом процессе модернизации становится текучим. При этом возникают серые зоны политического формирования будущего, которое мы ниже эскизно наметим в трех (отнюдь не исключающих друг друга) вариантах:

1) назад к индустриальному обществу («реиндустриализация»)

2) демократизация технологического преобразования и

3) «дифференциальная политика».

Этой опции в различных вариантах следует ныне преобладающее большинство в политике, науке и общественном мнении — причем наперерез партийно-политическим противоречиям. Фактически для этого существует целый ряд веских причин. В первую очередь это ее реализм, который, с одной стороны, как будто бы учитывает уроки без малого двести лет критики прогресса и цивилизации, а с другой стороны, опирается на оценку железных рыночных принуждений и экономических отношений. Аргументировать, а тем паче действовать против них — значит, по этой оценке, быть полным невеждой или мазохистом. В этом смысле мы сейчас имеем дело всего лишь с оживлением «контрмодернистских» движений и аргументов, которые всегда как тень сопутствовали индустриальному развитию, никоим образом не препятствуя его «прогрессу». Одновременно экономические необходимости — массовая безработица, международная конкуренция — резко ограничивают всякую свободу политических действий. Отсюда следует, что (с определенными «экологическими поправками») все будет развиваться именно так, как якобы подтверждает знание о «постистории», о безальтернативности индустриально-общественного пути развития. Оправдание, которое всегда обеспечивалось ставкой на «прогресс», говорит в пользу этой опции. На вопрос, который заново встает перед каждым поколением: что нам теперь делать? — вера в прогресс отвечает: то же, что всегда, только с большим размахом, быстрее, многочисленнее. Стало быть, многое говорит за то, что при таком сценарии мы рассматриваем вероятное будущее.