а) в какой мере «лечение» симптомов можно заменить устранением причин;

б) будет ли сохранена или появится вновь практическая способность к обучению либо же в отвлечении от практических последствий создадутся необратимости, основанные на ложном допущении непогрешимости и изначально исключающие возможность учиться на практических ошибках; в) останется ли способ рассмотрения изолированным или же вновь будут найдены и развиты силы специализации на контексте.

В ходе вторичного онаучивания конструкции объективного принуждения, с помощью которых условия и продукты простого онаучивания были изъяты из сферы активного доступа, сплавляются с возможностями изменения. Чем больше создается объективных принуждений, тем труднее сохранить характер объективных принуждений — повсюду просвечивает их происхождение. «Технологический или экономический детерминизм», объявляемый и продуманный с позиций технического распоряжения, не может более сохранить свою детерминирующую силу и остаться запечатанным относительно требований легитимации и альтернативных возможностей формирования. Он сам — по крайней мере в принципе — становится формируем. Самопродуцированные объективные принуждения при вторичном вмешательстве наук тоже превращаются в конструкции объективных принуждений, в созданные объективные принуждения, а именно по тому же принципу, по которому, например, выявленные причины насморка можно использовать для его преодоления и профилактики. Содержания и выбросы ядовитых веществ, поначалу считавшиеся «латентными», а затем «неизбежными» побочными следствиями, на глазах у наук шаг за шагом соотносятся со скрытой в них областью решений и с условиями их подконтрольности.

Так, в ходе исследований на стадии рефлексивного онаучивания срывается покров «объективных принуждений», который на этапе первичного онаучивания был наброшен на все условия и актеров модернизации и индустриализации. Таким образом, все условия становятся в принципе, во-первых, формируемыми, а во-вторых, зависимыми от легитимации. «Могло-бы-быть-иначе» как угрожающая возможность на заднем плане все больше открыто или скрыто властвует своими аргументационными принуждениями над всеми полями действий. И происходит это — по крайней мере имплицитно — даже там, где науки со всей дефинирующей силой своих теорий и методов пытаются воздвигнуть новые дамбы неизменности продуцированных рисков. Но таким образом центральное место занимает вопрос не только о том, что изучается, но и как, т. е. каким способом, с каким мыслительным радиусом, в каких пределах и т. д. относительно увеличения или избежания рисков индустриализации.

В обращении с рисками цивилизации, стало быть, друг другу принципиально противостоят две оптации: устранение причин в первичной индустриализации или рынкорасширяющая вторичная индустриализация следствий и симптомов. До сих пор почти повсюду выбирали второй путь. Он сопряжен с большими расходами, оставляет причины в неизвестности и позволяет превращать ошибки и проблемы в подъем рынка. Процесс обучения систематически сокращается и тормозится: тот факт, что модернизация сама создает собственные опасности, тонет в детальном рассмотрении и устранении симптомов. На примере лечения болезней цивилизации, таких, как диабет, рак, сердечные заболевания, можно показать это наглядно. Эти болезни можно побороть там, где они возникают: устраняя рабочие перегрузки, загрязнения окружающей среды или внедряя здоровый образ жизни и полноценное питание. Или же можно смягчить их симптомы с помощью химических препаратов. Эти разные направления борьбы с болезнями, разумеется, не исключают друг друга. Однако во втором случае, откровенно говоря, и речи нет о собственно излечении. Тем не менее до сих пор мы упорно принимали решение в пользу медико-химического способа.

Все больше и больше становится областей, где индустриализация, игнорируя собственное авторство, стремится извлечь выгоду из своих вторичных проблем. Это опять-таки создает альтернативы решений для науки и исследований: наука либо дает для этого в своей отдельной специализации соответствующие определения рисков и каузальные интерпретации, либо ломает это все более дорогостоящее устранение симптомов и развивает собственные, теоретически обоснованные контрперспективы, сама указывая и высвечивая источники проблем и их устранений в индустриальном развитии. В одном случае наука становится акционером и легитимирующей инстанцией продолжающих действовать объективных принуждений, в другом случае она указывает подходы и пути их ломки и обретения доли суверенитета в модернизации через модернизацию.

В этом смысле общество риска по своим возможностям есть общество самокритичное. В нем всегда сопорождаются пункты соотнесенности и предпосылки критики в форме рисков и опасностей. Критика рисков — это не нормативная критика ценностей. Именно там, где традиции и ценности пришли в упадок, как раз и возникают риски. Основой критики являются не столько традиции прошлого, сколько угрозы будущего. Чтобы выявить содержание ядовитых веществ в воздухе, воде и пищевых продуктах, куда меньше нужны действующие ценности, нежели дорогостоящие измерительные инструменты, а также методические и теоретические знания. Констатации рисков, таким образом, располагаются как бы поперек различения масштабов объективных и ценностных. Моральные масштабы они демонстрируют не открыто, а в виде количественно-теоретико-каузальной «имплицитной морали». Соответственно в исследовании рисков с во многом конвенциональным пониманием науки сопряжена своего рода «овеществленная каузальная мораль». Суждения о рисках суть моральные суждения онаученного общества. Всё: соотнесенности и предмет критики, возможности раскрытия и обоснования — самопродуцируется в большом и в малом в процессе модернизации. В этом смысле вместе с обществом риска возникает, таким образом, общество по своим возможностям детрадиционализированное и самокритичное. Понятие риска сравнимо с зондом, который позволяет снова и снова просвечивать как весь план строительства, так и каждую крупицу цемента на предмет потенциалов самоугрозы.

Если впредь отказаться от примирения с побочными последствиями, то научно-техническое развитие при всем своем темпе и формах осуществления должно обеспечивать способность обучаться на любом этапе. Это предполагает избежание развитии, создающих необратимости. Напротив, необходимо находить и разрабатывать такие варианты научно-технического развития, которые оставляют свободное пространство для ошибок и исправлений. Исследования технологий и их политика должны исходить из до сих пор наилучшим образом себя оправдывавшей и симпатичнейшей «теории», а именно из того, что человеческому мышлению и поступкам свойственны ошибки и заблуждения. Там, где технологические развития вступают в противоречие с этой — быть может, последней и, по сути, успокаивающей — достоверностью, они взваливают на человечество невыносимое бремя практической непогрешимости. С многократным увеличением рисков растет принуждение допустить собственную безошибочность, а тем самым лишить себя способности учиться. Самое естественное — признание человеческой несостоятельности — совпадает тогда с развязыванием катастроф, и потому его необходимо всеми средствами предотвратить. Так увеличение рисков и допущение безошибочности соединяются и пускают в ход принуждения, умаляющие опасность и находящиеся в прямой корреляции с масштабом угроз. Затем все это нужно любой ценой затуманить «объективной законностью» собственных действий.

Стало быть, нам надо исследовать практические развития на предмет того, содержат ли они «гигантизм рисков», который лишает человека его человечности и отныне и вовек обрекает его проклятию безошибочности. Научно-техническое развитие все больше скатывается в новое скандальное противоречие: его познавательные основы высвечиваются в институциональном аутосомнении наук, меж тем как технологическое развитие герметизируется против сомнения. А именно с ростом рисков и принуждения к действию возобновляются давно ставшие неудержимыми, абсолютистские притязания на познание, непогрешимость и безопасность. Под активным нажимом технических наук процветает догма. Освобожденное и систематически подогреваемое сомнение наталкивается в технологическом развитии на контрмодерн научных табу непогрешимости. А эти последние с ростом рисков ужесточаются. «Стабильнее всего» в конечном счете непредсказуемое: атомные бомбы и ядерная энергия с их опасностями, превосходящими всякое воображение. Значит, необходимо освободить фаллибилизм от его теоретико-эмпирической раздвоенности, обесценить технику как возможность и прощупать возможные варианты технического развития с точки зрения «человечности», т. е. непогрешимости.