В этом смысле ядерная энергия — крайне опасная игра с допущенной «непогрешимостью» технического развития. Она освобождает объективные принуждения от объективных принуждений, которые едва ли возможно контролировать и которые лишь ограниченно способны обучаться. Она (скажем, в области ликвидации или хранения ядерных отходов) связывает людей на несколько поколений, т. е. на периоды, когда не обеспечена даже равнозначность ключевых слов. Она бросает тень необозримых последствий и на другие области. Это касается общественного контроля, которого она требует и который нашел свое выражение в формуле «авторитарного ядерного государства». То же касается и долговременных биолого-генетических последствий, которые сейчас вообще нельзя предвидеть. Зато возможны децентрализованные формы энергетического обеспечения, не содержащие этой «собственной динамики объективных принуждений». Варианты развития могут, стало быть, либо перекрыть будущее, либо оставить его открытым. Смотря по тому, будет ли принято решение «за» или «против» путешествия в неведомую ничейную зону хотя и незримых, но предвидимых «побочных последствий». Если поезд тронется, остановить его будет трудно. Значит, мы должны выбрать варианты развития, которые не перекрывают будущее и превращают сам процесс модернизации в процесс обучения, где в силу изменяемости решений всегда есть шанс отменить осознанные позднее побочные последствия.

Следующее, главное условие для производства латентных побочных последствий заключено в специализации практики познания. Точнее: чем выше степень специализации, тем больше диапазон, количество и неисчисляемость побочных последствий научно-технической деятельности. Вместе со специализацией возникает не только «невидимое» и «побочный характер» «невидимых побочных последствий». С нею растет и вероятность, что придумываются и реализуются выборочные разрешения, чьи намеренные главные следствия постоянно перекрываются ненамеренными побочными следствиями. Сверхспециализированная научная практика становится таким образом «сортировочной станцией» для проблем и дорогостоящего «лечения» их симптомов. Химическая промышленность продуцирует ядовитые отходы. Что с ними делать? Принимается «решение» — хранить, вследствие чего проблема отходов становится проблемой грунтовых вод, которая превращается в источник прибыли, например, для химической промышленности, производящей «очищающие добавки» к питьевой воде. А там, где питьевая вода из-за этих добавок негативно сказывается на здоровье людей, есть под рукой медикаменты, «латентные побочные последствия» которых можно компенсировать» одновременно продлить посредством широкой системы медицинского обеспечения. Так возникают — в соответствии с моделью и степенью сверхспециализации — бесконечные цепочки решений и созданий проблем, которые вновь и вновь «подтверждают» «миф» о невидимых побочных последствиях.

Генетическая структура, порождающая «объективные принуждения» и «собственные динамики», по сути есть модель сверхспециализированной практики познания в ее ограниченностях, ее понимании методов и теории, ее карьерных ступенях и т. д. Доведенное до крайности разделение труда порождает всё — и побочные последствия, и их непредсказуемость, и реальность, которая придает этой «судьбе» облик неотвратимости. Сверхспециализация есть действующая модель общественной практики, которая сгущает фатализм последствий в своего рода круг самоподтверждения.

Наука, желающая переломить этот «фатум», должна научиться новым формам специализации на обстоятельственном контексте. Изолированный, аналитический подход при этом не теряет своей правомочности, однако он становится ложным и практически порождающим риски, если превращается в руководящую линию полумер и якобы научно обоснованного «латания дыр». Центральное место в таком специализированном изучении обстоятельственного контекста могли бы занять, например, «проблема-сортировочные станции» (вроде тех, какие имеют место в сфере рисков и экологических проблем, а также, судя по всему, и во многих других областях, например в социальной политике и в сфере медико-социальных услуг), а также поиски важных альтернатив развития и содержащихся в них направляющих установок по избежанию или увеличению нестабильности. Так, например, во взаимосвязи обеспечения продовольствием, сельского хозяйства, промышленности и науки скрыты варианты моделей разделения труда, которые сами по себе либо порождают цепочки проблем-следствий, либо их сокращают. Центральная развилка маркирована вопросом, пойдет ли сельское хозяйство и дальше по пути химической обработки почвы и продукции или вернется к тем формам обращения с природой, которые учатся у самой природы, ведь, например, посредством надлежащего севооборота можно победить сорняки и повысить здоровье и плодородие почвы. Если будет продолжен старый, химический путь, то исследования сосредоточатся на создании все более эффективные биоцидов, а значит, на изучении воздействия таких ядов, установлении предельных значений, что, в свою очередь, потребует изучения вредных влияний на здоровье (рак и т. д.), а стало быть, будут (зачастую варварские) эксперименты на животных, протесты общественности, полицейские и юридические меры и проч. Путь биологически сознательного сельского хозяйства тоже требуют поддержки со стороны исследований, но это исследования иного рода. Они должны расширить и улучшить знание о севооборотах и о возможностях землепользования без истощения почвы. Но таким образом одновременно будут разорваны цепочки следствий и объективных принуждений, которые пока что постоянно ширятся. Итак, взаимосвязь между сельским хозяйством и питанием таит в себе возможности разных социальных будущих— в одном случае посредством порождающих риски «объективных, принуждений» с долговременным воздействием создается цепочка, соединяющая сферы промышленности, исследования, поли-, тики и права, а в другом нет.

Рациональность и иррациональность науки никогда не являются только вопросом настоящего или прошлого, они также и, вопрос возможного будущего. Мы можем учиться на своих ошибках — а значит, всегда возможна и другая наука. И не просто другая теория, но другая теория познания, другие взаимоотношения, теории и практики и другая практика этих взаимоотношений». Если верно, что настоящее есть не что иное, как гипотеза, которую мы еще не превзошли, то ныне настало время контргипотезы. «Пробные камни», на которых должны проверяться такие предприятия, очевидны без слов: проекту модерна необходима первая помощь. Ему грозит опасность задохнуться от собственных аномалий. Наука в ее существующей ныне форме — одна из них.

Нам необходима теория объективных принуждений научно-, технической деятельности, в центре внимания которой будет порождение объективных принуждений и «непредсказуемых побочных следствий» научно-технической деятельности. Рычаг пре дотвратимости, устранимости фатализма последствий тоже должен быть найден в рамках действий, в самопонимании наук как таковых. Не после научной практики, а в ней — в том, что она считает существенным, а что нет, как она ставит вопросы, забрасывает «сети» причинных гипотез, как принимает решения о справедливости своих предположений и что при этом опускает или утаивает, — необходимо отыскать отправные точки процесса, порождающего непредсказуемость последствий, и способы ее избежания. Выражаясь фигурально, мы должны вмонтировать штурвал и тормоз в «неуправляемый механизм» стремительного, высвобождающего поистине взрывные силы научно-технического развития, изменив его самопонимание и политическую форму. В принципе это возможно — вышеизложенные соображения скорее иллюстрация тому, чем доказательство. Во всяком случае, требования к такой концепции мы в целом обрисовали: науку нужно рассматривать как (со)автора объективных принуждений, из которых вырастает нестабильность, принимающая всеобщий характер. Эту нестабильность наука должна переломить посредством практически эффективного изменения самопонимания. Будем надеяться, что разум, умолкший в науке, может активизироваться, мобилизоваться против нее. Наука способна изменить самое себя и в критике своего исторического самопонимания оживить просвещение теоретически и практически.