Кто только ни попадался мне, пока искал я своего итальянца! Певицы цыганского хора Феша, Дуняша, Сергеевна, Разорва, Лётка, Ветерочек, Бирка (впрочем, это вроде был певец), Малярка, Цыпочка, Козлик (натуральное имя Козлика - Маша), Татарка, Турчиха, Пучок и Бурбук (старуха-плясунья); гробовой мастер и учредитель «танц-клоба» Уленгут, откупщик Савва Собакин, нищенствующий поэт Петр Татаринов, монах-молчальник Патермуфий, сожженный живым за поджигательство крестьянин Перфильев, князь-разбойник Лихутьев, два брата-фальшивомонетчика графы Зиновичи, ясновидящий аптекарь Имсен, государственный контролер Бальтазар Бальтазарович Кампенгаузен, юродивая Аннушка, придворный игрок Чертков и многие другие островитяне архипелага Святого Петра, среди них спасший в наводнение 1824 года 100 человек капитан Скрыдлов, спасший четырех женщин крестьянин Сысин, да еще два спасателя утопавших: мичман Миллер и ефрейтор Малышев, а также корабельный мастер Гаврила и столяр Мишель, украшавший резьбой Зимний дворец.
К кому только я ни обращался, пытаясь хотя бы имя Бригонци узнать! В итоге в одном из архивов я выяснил: Джузеппе, само собой. Жозеф. Иосиф. Осип. В процессе моя приятельница, известная романистка С., отвечала мне в частном письме (я обратился к ней, поскольку она в те поры занималась для личных нужд осьмнадцатым веком): «…могу точно сказать о Бригонции такие вещи: он наверняка был почитателем Вольфганга Кемпелена (австрийский механик; между прочим, изобретатель автоматов); он, конечно, имел свое мнение о Месмере (создатель „животного магнетизма"); не знаю точно, застал ли Бригонций Галуппи (это композитор, работавший при Екатерине, музыкальный руководитель оркестра); думаю, они были знакомы. Вероятно, с Бригонцием мог знаться Чезаре Гаэтано, итальянский танцовщик, работавший в Петербурге. Трудились там же в то же время также Хильфердинг (правда, он умер в 1768 году) и композитор Старцер. Абсолютно точно Бр. был знаком с архитектором Ринальди и с одним из династии театральных художников - Карло Бибиена (1725-1787). Карло работал в Эрмитажном театре, делал декорации. Был знаком с Саввой Чевакинским (тот умер в 1780 году).
Бригонций любил читать Лесажа „Хромой бес", имел свое мнение о Канте и очень отличал Фонвизина (ему нравился Фонвизин - как личность). Иногда он беседовал о музыкальных инструментах с альтистом Клюзнером (прибывшим то ли из Германии, то ли из Франции), игравшим в придворном оркестре по личному разрешению императрицы (некрещеному - из личного упрямства - еврею Клюзнеру выдана была грамота: ”Еврей не в пример прочим…" - и так далее царской ручкою).
Петербургские итальянцы существовали no-разному: или хорошо приспосабливались, богатели, создавали свою школу, или прозябали в нищете, причем в такой, что даже русские удивлялись. Кстати, граф Калиостро мог быть знаком с Бригонцием. он мог интересоваться иллюзионной техникой последнего.
Что еще? Жил он (Бригонций) по-всякому: мог на квартире, мог у кого-то из богатых покровителей. Несмотря на хорошие заказы, богатства не нажил, так как всегда был в долгах; может быть, играл в карты. Климат для него был неподходящий - все итальянцы в Петербурге вечно зябли, стучали зубами и кутались, кто во что (Ринальди, конечно, кутался в хорошие меха). Дрова стоили денег, а в доме сырость, топить надо было часто, - натурально, денег не хватало. У них руки стыли; многие ходили из-за этого в перчатках даже в помещении (у себя дома - в митенках, например, - в перчатках без пальцев). Все это, конечно, детали не самые значительные. Но ведь и они интересны. Была у Бригонция в услужении какая-нибудь бабуля русская, вечно голодная, неграмотная и злая, кормившая его какими-нибудь малосъедобными шаньгами и борщом с тараканами, pardon. При этом бабуля считала его - Бригонция - немцем (всякий иностранец был немец) и дураком. А вернее так: немцем, что, собственно, и означало, по ее мнению, „дурак".
…Написание имени его в те времена именно такое: Бригонций (как и Растреллий). В „Русских мемуарах" о нем одна строчка, „славный архитектор Бригонций”. Надо, я думаю, поискать в биографиях знаменитых питерских архитекторов восемнадцатого века. Они все знали друг друга, особенно итальянцы, потому что итальянцы имеют особенность всегда собираться в мафиозные группировки. Национальная черта. У них три основные черты: тяга к мафиозным группировкам, любовь к маме и умение громко, навзрыд, плакать. Они плачут так же истово, как русский человек мается (в сие понятие входят: питие водки, разговоры о душе и выяснение отношений).
Бригонций. кстати, строил Царскосельский театр, так что. может быть, следует заглянуть в материалы по Царскому Селу».
Итак, мы вышли с Настасьей к Каменностровскому театру.
У моста, перекинутого на Елагин остров, сидел человек, в глубокой задумчивости уставясь на воду. Он был достаточно причудливо одет, но все краски одеяния его были тусклые - охристые, умбристые, серое, черное, коричневое - и особого внимания к нему не привлекали. На голове у него красовался бархатный берет а lа Рембрандт (весьма потертый), на плечи падали длинные прямые волосы. Встреть я сто лет через двадцать, я решил бы, что передо мной куртуазный маньерист. Настасья поначалу приняла его за современного композитора, большого чудака и оригинала, с которым ее несколько раз знакомили, он никак не мог ее запомнить, их знакомили сызнова, мероприятие повторялось раз в год, наподобие скользящего праздника. Сидящий говорил вслух, ни к кому, собственно, не обращаясь, - разве что к воде:
– …дурного о Смарагде никто не скажет, однако и ничего выдающегося в нем нет, так ожидать-то от него особо нечего. Дабы построить что-либо, внимания достойное, должно душу иметь, чары чувствовать, грамоты одной мало. Смарагд - птица невысокого полета, но старание имеет, и уж место теплое в райских кущах ему небось за прилежание и тщание святой ключник давно приготовил. Всякое здание - магическая игра с пространством. Здание, стоящее у воды, отраженное, повторенное водою зеркально, вниз головою, с рябью, ртутными бликами, русалочьим плеском, здание, чей перевернутый образ разламывает на множество деталей местная гондола, барка, шня-ва, лод-чонка, колдовской челн Харона, ибо любая река отчасти Лета, мне ли этого не знать, - такое здание может возводить и зодчий попроще, ибо загадка, магия, сокровенное волшебство задано самим местом, оптической тайной зеркального отражения, над коей долгие годы бился великий мастер Леонардо. Странные настали времена: такую простенькую сцену с таким примитивнейшим подъемным механизмом, такой незамысловатый зал, где галерка не особо удалена от ложи и партера, явятся проверять на прочность солдатушки, бравы ребятушки; им и пьесу покажут; нет, все это смеху подобно, все нынче и думать забыли о театральных чудесах, чарах и загадках; на подмостках и в зале царит та самая простота, которая хуже воровства; не учинить ли Смарагду и чиновникам градоначальника сюрприз с полетами, исчезновениями, раскатами грома, явлением призрака, провалами, мгновенной сменой лиц и антуража? Хотите ли вы, спросил бы я современного зрителя, если бы мог, видеть пошлую картину, наблюдая похожих на вас во всем водевильных куколок, развращенных воцарившимся в умах пагубным и лживым реализмом? Или желаете вы ощутить восторг и трепет, наблюдая пугающие внезапные превращения, метаморфозы, потребны ли вам дивные иллюзии в неверном искрящемся фосфорическом свете, где разные плоскости, в коих перемещаются герои, напоминают о мистических разных мирах? Зрители нынешнего расчетливого века, хотите ли вы волшебства?!
– Хотим! - вскричали мы с Настасьей со слаженностью сестер Федоровых. Он с необычайной живостью обернулся к нам. разглядел нас за секунду, захлопал в ладоши и крикнул нам:
– Браво! Браво, сударь! Брависсимо, синьора! Molto, molto bene! С вашей помощью мы и покажем, что есть театр, что есть волшебство, не будь я Бригонций!
Он вскочил, схватил нас за руки и увлек к малозаметной дверце в стене, противоположной фасаду с колоннами. Дверца распахнулась, повеяло тьмой, сыростью, запахом стружек, краски, грима, не определимым словами запахом театра. Мы оказались то ли в уборной, то ли в костюмерной, находившейся, судя по всему, на уровне оркестровой ямы сбоку от сцены.
