В процедурной было пусто. Люська еще не вернулась. Она была не просто неопытной, а копушей по природе. Такие здесь надолго не задерживаются. Зоя их уже почти десяток пережила. Кто не хочет повиноваться ей, здесь не останется. Это ее вотчина.
Зоя подошла к раковине и стала мыть руки под тоненькой струей холодной воды. Она мыла руки наверно раз пятьдесят в день, а то и чаще.
За спиной послышался тихий шорох.
– Гаврилова? Уже все сделала? – строго спросила Зоя.
Ответа не последовало. Впрочем, Зоя и не ждала его. Люська гордая и слишком много из себя строит. Достроится. Дождется.
Зоя повернулась с намерением сказать еще что-то колкое, но это была не Люська. Лицо сестры окаменело, она тут же стала строгой и недоступной, какой была всегда в общении с детьми. И тут же по привычке сделала замечание:
– Вересов, что ты тут делаешь? Что у тебя за вид? А ну марш в палату!
Она сказала это и тут же охнула и сделала шаг назад и уперлась спиной в раковину.
Около мусорной корзины, что была в углу, рядом с весами и ростомером стоял мальчик лет семи, большеглазый и коротко стриженый. На Зою он не смотрел и стоял к ней боком. Из одежды на нем были только майка и трусы, какие-то полуразвалившиеся и грязные. И он был босой. Он очень внимательно рассматривал весы и ростомер и задумчиво ковырял в носу указательным пальцем левой руки, а правой теребил полу майки. Затем взгляд его остановился на мусорной корзине. Он перестал ковыряться в носу, почесал правой пяткой левую ногу и подошел к ней. Затем, даже не оглянувшись, деловито начал в нее мочиться. Делал он это долго и громко. Очень скоро из корзины полилось. Лужа быстро растеклась по темно-зеленому кафелю, залила ноги мальчика и продолжала стремительно расти.
А Зоя стояла и смотрела на все это, не в силах сдвинуться с места. Ваня Вересов сикал в пластмассовую плетеную корзину для мусора, и она не могла ничего сделать. Ситуация впервые в жизни вышла у нее из-под контроля.
Вересов из четвертой палаты, пожалуй, был самым крепким орешком из всех мальчиков и девочек, с которыми она имела дело. Что-то в нем было такое, чего она никак не могла понять. И это в нем не ломалось. Во всех оно ломалось. Рано или поздно ломалось. А в Ване Вересове нет. Этот мальчик вообще странно относился к окружающему его миру. Как-то несерьезно. Словно смеялся над ним. Также несерьезно относился он и к Зое. И это выводило ее из себя. Те наказания, которых другие дети боялись как огня, он принимал безропотно с философским терпением и христианским смирением. Когда она его раздевала и водила по палатам, он нисколько не стеснялся и покорно рассказывал о том, что натворил. Сколько угодно стоял в углу, ходил на клизмы и лишь сжимал зубы, когда она делала ему пребольнущий укол. И никогда в глазах у него не было страха перед ней, перед Зоей Чуковской. Последней его проделкой была игра в футбол в процедурной. В тот день детей привели на измерение веса и роста. Было утро, и этим занималась другая сестра. И вот ей понадобилось отлучиться за чем-то, и кто-то из мальчишек случайно задел мусорную корзину. Она упала и покатилась под ноги другим ребятам. Кто-то из них пнул ее. Затем это же сделал еще кто-то. Так все и началось. И тут же кончилось, потому что в комнату вошла Зоя. Как назло в этот момент корзина была у Вересова. Зою он не увидел, и продолжать напинывать ее. И тут у Зои нервы не выдержали, она схватила мальчика за ухо, с яростью его немного потаскала, затем пригнула его вниз. Под рукой у нее ничего не оказалось, и она отшлепала Ваню просто ладонью. Била долго и больно. На глазах у полутора десятка детей, которые молча стояли и смотрели на все это. Затем она заставила Ваню поставить корзину на место, после чего не удержалась и напоследок влепила ему громкую пощечину.
И тут впервые Ваня расплакался. Тихо, без громких рыданий, только затряслись его щуплые плечи.
Это было два месяца назад. И вот теперь он, как ни в чем не бывало, стоял перед Зоей и мочился в ту самую корзину. Тугая желтая струя била не переставая. Лужа продолжала расти и, наконец, достигла ног медсестры. Зоя почувствовала, как горячая и едкая моча заливает ей ноги.
«Господи! Да когда же этот пацан кончит ссать? Так же не бывает!»
Как только она так подумала, Ваня перестал сикать, стряхнул со своего маленького инструмента последние капли и повернулся к ней.
– Что тебе надо? – сухими губами прошептала Зоя.
Ваня не ответил. На губах у него появилась легкая усмешка. Он по щиколотку стоял в луже, которую налил. Двинул одной ногой и направил в сторону Зои волну. Ту словно обдало кипятком. Ноги подкосились, и она стала медленно оседать. Ваня посмотрел на Зою, молча погрозил пальцем и вышел из процедурной. Он шел медленно, с интересом гоня перед собой пенистые волны.
Зоя закрыла глаза. Ей стало плохо. В горле скопился тугой ком, мешающий дышать. С трудом она открыла глаза. Мальчишки не было. Все было по-прежнему. Так, как оно и должно быть. И Зоя перевела дух. Медленно встала на ноги. В груди бешено билось сердце.
Из крана все еще лилась вода. Зоя припала к струе и долго не могла напиться противной хлорной водой.
И снова она услышала за спиной шорох. Вздрогнула и резко повернулась, разбрызгав капли воды на халат.
Это была Оля Воронцова из четвертой палаты. Нормальная девочка. Ее ни разу не пришлось наказывать. Она была сама покорность. Только плакала после уколов. Она была в розовой фирменной пижаме с диснеевскими утятами и в малиновых пушистых шлепанцах на босу ногу. Робко уставилась на Зою.
– Чего тебе? – грубо спросила медсестра.
– Мне горло смазать, – почти шепотом, и чуть не дрожа от страха, выдавила из себя девочка.
– Опять пила холодную воду? Смотри, в следующий раз накажу!
Зоя опомнилась. Долг превыше всего. Без разговоров она взяла Олю за плечо и подвела к кушетке. Девочка села. Сестра быстро намотала на деревянную палочку вату, макнула ее в раствор Люголя, и смазала девочке горло.
– Можешь идти в палату.
– Спасибо, – все также тихо произнесла Оля.
Она даже не встала с кушетки, а как-то медленно сползла с нее и побрела из процедурной.
Зоя посмотрела ей вслед. Сжатые напряженно плечи, нерешительная щуплая детская фигурка, по стариковски шаркающие шаги, все это вдруг вновь наполнило ее спокойствием, решимостью и силой.
Все нормально. Все хорошо. Прочь весь вздор. Померещиться может всякое.
А Оля Воронцова только в коридоре смогла вздохнуть свободно и расправить плечи. Ужасная Зоя ее больше не видит. Страшный кошмар позади. Нет, когда-нибудь она точно не выдержит и от страха намочит штанишки. И все будут смеяться над ней. А Зоя накажет. Оля по глазам медсестры видит, что она хочет ее наказать и ждет только повода.
Коридор был темный. Лампочки еще не включились. Экономия света. В это время выходить из палат еще строго запрещено. Только в туалет. Но тот находится в самом конце коридора, и там свет есть. Он идет прямо из туалета, в котором нет ни одной двери. Их всех поснимали еще лет двадцать назад, когда еще дети не имели права стесняться друг друга. И до сих пор не повесили. А туалет общий. И там же рядом ее палата.
Оля ускорила шаг и тут же споткнулась и потеряла левый шлепанец. Хорошо, что не упала. Она стала искать его и нашла под кушеткой, мимо которой только что прошла. Пришлось встать на четвереньки и лезть под кушетку. Оля очень торопилась, потому что ужасно боялась, что из процедурной выйдет Зоя и увидит ее. Она схватила шлепанец, вынырнула из-под кушетки, даже головой слегка стукнулась и тут же на полу надела его.
– Не бойся, она тебя не увидит, – вдруг услышала она тихий голос.
Оля подняла голову и увидела, что прямо перед ней на кушетке сидит мальчик, по возрасту наверно первоклашка, не старше, качает босыми ногами и смотрит на нее большими светлыми глазами. На нем белая футболка с якорем и бледно-зеленые короткие трусики, немножко смешные и с рыбаками, удочками и поплавками. Обыкновенный мальчишка. Только вот она ни разу его не видела, хотя лежит в детском отделении почти месяц. Дольше всех.
