Как Стоян ни торопился, к самой сече не успел, а встретившись наутро с возвращавшимися в родные степи половецкими воинами хана Данилы Кобяковича, понял, что все уже предрешено и, вместо того чтобы спешить к месту заведомо проигранной битвы, лучше поступить похитрее, к тому же облюбованный для обороны участок находился совсем недалеко. К нему же примкнули две сотни половцев, которым больше пришлась по душе не трусливая мудрость Кобяка Кобяковича, от которой явственно припахивало подлостью, а слова Бачмана…
Для подготовки к обороне времени у Стояна было впритык, но он уложился.
Поражение сильно отличается от разгрома. Первое для человека вроде малой простуды, которую можно перетерпеть на ногах, да и проходит она быстро. Последнее — тяжкая болезнь, и даже когда ты встанешь на ноги, все равно будешь уже не тот.
Если бы не Стоян, то ясы потерпели бы не поражение, а самый настоящий разгром. Монголы буквально «висели» на их спинах, но едва Аслан со своими людьми прошел последнее и самое узкое ущелье, пробираясь к родным аулам, как тут же горловину этого ущелья наглухо перекрыли русичи.
Как только монголы ни пытались пробиться — все оказывалось бесполезным. Вначале они хотели поступить с русичами точно так же, как и с половцами. Мол, не враги мы вам. Стоян же в ответ сказал, как отрезал: «И мы с вами брань учинять не хотим. Однако с ясами мы тоже дружны, — тут он приврал малость, но для пользы дела, — и потому обижать их не позволим».
Пришлось монголам вновь идти в лобовую атаку. Трижды их конная лава с дикими криками наскакивала на железного рязанского ежа и трижды откатывалась назад с еще более громкими, но уже жалобными воплями. Почти три сотни своих воинов потеряли степняки в этом ущелье, но так ничего и не добились.
Вечером старый Субудай задумался, а к утру сделал выбор. Ясы никуда не уйдут, до них добраться всегда успеется, да и побиты они уже, а побитый враг — это полврага.
Орда же половецкая пока ушла недалеко, однако перед ней открыт степной простор. Если сейчас не нагнать, то после это сделать будет почти невозможно. Опять же подарки свои вернуть надо. Да и не побита она еще, а это и вовсе непорядок.
Словом, одноглазый барс развернулся и со всего маху вонзил кривую саблю своих туменов в спину ничего не подозревающих половцев. Так и получилось, что правил Кобяк Кобякович своей ордой недолго — всего-то дня три, да и то один из них, сам того не подозревая, ему подарил Стоян. А на третий день не стало ни орды, ни хана. Всего-то и уцелели от нее несколько сотен воинов, да еще Бачман, то есть те, кто остался с русским тысяцким. Теперь ему было что сказать в защиту своего мнения, только поздно уже, да и некому.
А Субудай после того поспешил не на Крым, как предсказывал Константин Вячеславу…
История похожа на тихое озерцо. Если булькнет в него маленький камешек, то он канет бесследно и метра через три кругов на воде уже не увидать. А вот если увесистый валун в воду полетит, тогда круги уже до другого берега дойдут, а то, глядишь, и со дна что-то всплывет.
Камни князя Константина были как раз из числа увесистых. Всю Русь от края до края всколыхнул он ими, да и кругов на воде образовалось изрядно. Расходились они в разные стороны неспешно, но каждая волна все равно добралась до своего берега. Иные, самые сильные, докатились до Прибалтики, послабее — до Никеи, самые слабые — до угорского короля и ляшских князей. Достали эти волны и до восточных стран. Те, которые были поближе, вроде Волжской Булгарии, прочувствовали это сильнее, те, что подальше, — еле уловимо, и все же…
Субудай никогда не действовал опрометью, с закрытыми глазами. Одно око у него и впрямь было вечно зажмурено, зато другое почти всегда выпучено. Так получилось и тут. Русичей ему в полон взять не удалось, зато половцев хватало. Простые ему мало что могли сказать, зато знатные, из числа тех, кто сиживал на одной кошме с самим Данилой Кобяковичем, изрядно поведали и про Русь, и про князей, и про шурина Данилы.
Потому Субудай сразу же устремился к Азову, который, как он полагал, должен был остаться беззащитным. Не должны были успеть к нему те, кто в ущелье бой с ним вел, никак не должны. На такую скорость только непобедимые монголы способны. Правда, они слегка задержались с этими половцами, но все равно.
«Воевать я с вами не хочу, — заявил он, прибыв к городу. — Если ворота добром откроете — все живы останетесь».
Однако переговоры вел тот же храбрый воевода, который мужественно бился наравне с воинами в ущелье, о чем монгольские послы по возвращении и доложили своему мрачному Субудаю, а потому тактику переговоров пришлось срочно менять.
«Что было, то быльем поросло, — сообщил одноглазый барс, имея в виду недавнюю сшибку. — Теперь давайте думать, как нам дальше жить. Воины вы храбрые — мне такие во врагах не надобны. Града вашего зорить не желаю, а полюбоваться им изнутри охота. Заодно и о мире договоримся».
— Заходи, — радушно пригласил Стоян. — Мы завсегда миру рады.
— Одному мне идти не можно. Чести урон. Как-никак темником у самого Чингисхана служу, — продолжал Субудай.
— Ах, темник, — ответил ему воевода. — Тогда другое дело. Такому большому человеку и впрямь слуги нужны. Ну что ж, прихвати с собой десяток.
— Темнику сотни две-три положено, не меньше, — хитрил Субудай, а Стоян ему:
— Нешто порты с тебя сразу три десятка снимают? А кашу тебе что, цельная сотня варит? Так и вовсе голодным остаться можно. К тому же мы — народ хлебосольный, вот и боимся опростоволоситься. Нынче в полях засуха была, потому опаска есть, что не сумеем такую прорву гостей прокормить.
Словом, нехорошо ответил, грубо. Можно сказать, с издевкой. Субудай даже обиделся на него в душе. Зря он так, особенно про порты. Он к нему со всей душой, а тот…
Первый приступ начался ночью, с расчетом на неожиданность. Лучший полководец Чингисхана не зря ходил в хитрецах. Вначале он сделал вид, будто уходит, отводя далеко в степь своих людей, а уж потом с разбегу ударил так, что аж зубы во все стороны полетели, Одно обидно — зубы-то все сплошь монгольские. Впрочем, тут-то по здравом размышлении сердиться не на что. За удаль в бою спросу нет, а что не одолел врага — так это твоя вина. Но все равно было обидно.
После этого Субудай решил было взять град в осаду. Кажется, они что-то там про засуху говорили. А вдруг им и впрямь есть нечего будет? Спустя неделю удалось выведать, что его и тут обманули.
Снова обида — уже третья по счету. Ну как тут жить несчастному честному монголу, когда его, простодушного, всякий надуть норовит?! Нельзя такое прощать, иначе бояться не будут. Однако бывалый полководец рассудил мудро. Не пришло еще время для отмщения. Рано пока. К тому же у его воинов имелись и более насущные дела. К примеру, надо поить-кормить тех же коней, а чем — зима надвигается.
Помимо Азова — Субудай и это сведал, — были тут по-настоящему богатые города, к тому же и расположенные не так уж далеко. Хорошо было бы туда заглянуть, но тут ему вовремя вспомнился еще один рассказ половцев. Исходя из него, получалось, что по степи гуляет не одна орда, поэтому о городах думать рановато. Оставлять в своем тылу свежего, нетронутого врага нельзя ни в коем случае, а города никуда не денутся.
Вот почему, оставив всего одну тысячу под Азовом, Субудай в первую очередь пронесся по половецким стойбищам. Он даже Белую Вежу не тронул — не до того. К тому же, честно признаться, опасался такого же «гостеприимного» ответа, как и под Азовом, ведь там, как он выяснил у пленных половцев из бывшей орды Данилы Кобяковича, сидел воевода, поставленный в град все тем же рязанским князем Константином. Зато половцы — дело иное.
Вихрем летели монголы, закрутив в степи смертоносную вьюгу, беспощадной метелью обрушиваясь на все живое. От бурана можно спастись в кибитке, греясь возле огня, ярко горящего в очаге, а где найти спасение от неумолимого кровожадного воина, который с наслаждением жег, резал, грабил, убивал — словом, вел свой размеренный, будничный образ жизни.
