Более уважительно Коловрат обращался только с князем Вячко. Ему боярин не приказывал, а советовал, рекомендовал. По сути это были точно такие же повеления, но вежество соблюдалось. А иначе нельзя — князь все-таки.

— Ты уж погляди там, чтоб не больше одних саней на сотню воев приходилось. Обратно-то уже к лету воротимся, все одно бросать их придется, — говорил он уже перед отъездом, в качестве последнего напутствия. — И чтоб не запоздать тоже. Ведаю, что времени мало, но ежели поспешать, то должен ты управиться. Князь Константин Володимерович повелел передать, что у него на тебя вся надежа.

Сидя рядом с Петером в санях, Евпатий все путешествие неспокойно ворочался, ерзал по мягкому сену, ворча себе под нос:

— Ох, чую я — не успеют они вовремя, припоздают к месту.

— А далече то место? — как-то попробовал спросить Петер, но Коловрат лишь настороженно покосился на купца и сурово осведомился:

— А тебе почто знать?

— Я так просто, — перепугался Петер.

— Так просто, — проворчал боярин. — Тебе скажи, иному скажи, а там, глядишь, и монголы проведают.

Однако ближе к вечеру, отведав в очередной раз тягучего, смолистого, ароматного греческого вина, Коловрат становился более словоохотливым и, уже ничуть не стесняясь, считал вслух, загибая пальцы:

— До Полоцка хорошего ходу по Двинскому льду двести верст от Кукейноса. Стало быть, два дни. Далее до Березины еще день кладем. Вниз по ей до града Борисова — опять день долой. Да там еще три дни идти. А вот опосля похуже, потому как там леса. По ним до самого Дона боле полста верст в день нипочем не осилить.

И хотя боярин в открытую так и не сказал, куда повелел прибыть войску рязанский князь, но по названиям городов и количеству дней пути купец сумел-таки сделать соответствующие выводы. По всему выходило, что сбор Константин назначил аж на юго-восточной окраине своего княжества.

Все это Петер и изложил при встрече с рижским епископом, попав к нему на прием намного раньше боярина Коловрата. Отец Альберт долго выпытывал у купца различные подробности, но докладом своего шпиона остался доволен и заверил его в том, что если ему понадобится торговый кредит, то святая католическая церковь в лице верных слуг готова в любой момент прийти на помощь своему верному сыну.

Новый уговор с рязанским князем епископ подписал очень быстро. Небольшая заминка получилась из-за того, что пару дней пришлось ожидать прибытия из Вендена магистра ордена меченосцев Волквина.

Но и тот, едва прибыв и переговорив с епископом, на другой же день покладисто подписал документ, после чего для русского боярина был устроен веселый пир. Пил Коловрат и впрямь изрядно — как только влезало в него, и когда он наутро зашел попрощаться с епископом, вид имел помятый и растрепанный.

— Да, прав был Петер, — сделал вывод отец Альберт. — Повезло нам, что прислали такого выпивоху.

— Да пес с ним, с русичем этим, — отозвался Волквин, стоящий рядом. — Лучше давай-ка еще раз все обсудим.

Мысль, которую надлежало обсудить, была у них одна на двоих и весьма опасная. Но зато она была и чертовски соблазнительная, как, гм, гм, молодые воспитанницы некоего заведения почтенной фрау Барбары, широко известной по всему городу.

О том, что буквально накануне оба поставили свои подписи на бумаге, подтверждающей длительный, на этот раз сроком уже на семь лет, мир между рязанским князем с одной стороны и епископом и орденом — с другой, никто из них не думал. Это была мелочь, совершенно не заслуживающая внимания.

К тому же разве не грозился сам боярин Коловрат, пускай и в приватной, ничего не значащей беседе с купцом, что Константин непременно разберется с епископом, причем не обязательно дожидаясь окончания перемирия. Тем более что договор заключен со схизматиком. По отношению к ним дозволялось все, да и святой престол в Риме всегда смотрел сквозь пальцы на подобные нарушения. А если уж схизматики были из числа злонамеренных, то есть набирались наглости противодействовать истинным служителям божьим, то тут и вовсе не могло быть никаких колебаний.

Лишь один-единственный раз, да и то в самом начале разговора, Волквин напомнил епископу:

— А ведь ты давал клятву, приложив руку к библии и целуя крест. Не боишься, что господь покарает тебя за ее нарушение?

На что отец Альберт хладнокровно заметил:

— Juravi lingua, mentem injratam gero.[100]

— Но все-таки это грех перед богом, — не унимался магистр. — Ведь как ни крути, а русичи — не язычники, а такие же христиане, как мы.

— Если ты про князя Константина, то он даже не схизматик, а самый что ни на есть еретик и первый враг нашей христовой веры, а, как ты знаешь, in hostem omnia licita.[101] И вообще, это была pia fraus. К тому же, сын мой, я думаю, что ты не станешь отрицать того, что даже священное писание устами всевышнего предоставляет человеку jus talionis.[102] Мы лишь возвратим то, что у нас было отнято, причем им же. — И епископ почти сердито посмотрел на ухмыляющегося магистра.

С некоторых пор отца Альберта раздражало все, что имело хоть какое-то отношение к рязанскому князю.

Дело здесь заключалось вовсе не в поражении под Кукейносом, хотя и оно сыграло определенную роль — кому охота проигрывать. Епископ со злобой вспоминал беседу, в ходе которой Константин не просто отчитал его как мальчишку, но и вел себя по отношению к нему даже с какой-то брезгливостью, граничащей с гадливостью.

Отец Альберт даже не подозревал, что если бы он удосужился помыться перед свиданием с рязанским князем, то и Константин бы не так сильно морщился.

Однако каждому человеку надлежит воздавать должное, ибо не может он иметь только недостатки или одни достоинства. Именно поэтому отец Альберт неохотно заметил:

— Надо признать, что рязанский князь и впрямь пока честно держит свое слово.

— Это потому, что он еще плохо знает тебя, святой отец, — хохотнул магистр и поспешил вернуться к главной теме разговора.

Уже через минуту они оживленно обсуждали все преимущества и недостатки предстоящего грубого нарушения договора.

— А не может так получиться, что ты не возьмешь Гернике? — опасливо уточнил отец Альберт.

— Не взять город, который защищает один десяток увечных ратников! — Волквин даже слегка обиделся. — Я брошу туда двести рыцарей, хотя на самом деле хватит и полусотни. Не пройдет и двух дней, как Гернике падет. Лучше ты не оплошай с Кукейносом, — порекомендовал он.

Епископ вздохнул, пожевал губами и заметил:

— Двести — это только на осаду. Но часть надо оставить на тот случай, если кто-то из местных жителей сумеет пробраться в Полоцк и предупредить схизматиков об опасности.

— Так ведь там тоже никого не будет, — возразил магистр.

— Зато они могут послать гонцов во все прочие города. Я боюсь, что до весенней распутицы они сумеют набрать несколько сотен ратников. К тому же не забывай, что люди рязанского князя хорошо владеют камнеметами, а тебе ведомо, какой урон они могут причинить в умелых руках.

— Ну хорошо. Я пошлю туда триста, нет, четыреста рыцарей, — покладисто согласился Волквин.

— Ты возьмешь всех.

— Всех?! На десяток русских ратников, к тому же увечных, — вспомни слова Петера — ты готов бросить тысячи рыцарей?! Воистину, святой отец, у твоего страха и впрямь очень большие глаза, — насмешливо усмехнулся Волквин. — И потом, почему ты посылаешь моих людей под Гернике? Если князь пришлет помощь, то их удар придется по мне, а это несправедливо.

— Их удар придется по нам обоим, потому что они начнут с Полоцка, который нам тоже надо взять, — пояснил епископ.

— По-моему, с Полоцком ты немного перехлестываешь, — усомнился магистр. — Такого Константин не простит.

— Полоцк будет нашим главным аргументом в торговле с рязанским князем, когда его полки вернутся к лету из степей, — пояснил епископ. — Я думаю, что он согласится позабыть про Кукейнос и Гернике, когда услышит, что мы готовы без боя выйти из Полоцка.