— Представь, отче, какая буря негодования поднимется в душе у каждого, кто решит, будто ты сейчас назовешь мое имя. И на тебя, как на бессовестного обманщика, и на меня, на которого чуть ли не у всех зуб имеется.

— Ну, представил, — растерянно произнес ничего не понимающий митрополит. — А зачем тебе эта буря?

— Вместе с ней еще и девятый вал поднимется, чтобы отстоять своего кандидата, который не окаянный рязанец, а Мстислав Удатный. И даже те, кто еще колебался с выбором, немедленно захотят выступить в защиту галицкого князя.

— Так-так, — задумчиво протянул владыка Мефодий, уже начиная кое-что понимать.

— А дальше все элементарно, — развел руками Константин. — Ты называешь имя Мстислава, а положительные эмоции в отношении его в головах уже есть. Так разом схлынуть они просто не могут — по закону инерции человеческих чувств на это нужно время. И тогда все разом проголосуют за галицкого князя, что нам и нужно.

— Как-то оно… — поморщился митрополит. — Чем-то неприятным от затеи твоей отдает. Только не пойму, чем именно. Знаю лишь, что не очень хорошим. Прохиндейство какое-то получается, да и только. А по-простому нельзя?

— Можно, — согласился Константин. — Но вот шансов на избрание Удатного тогда будет меньше. Не думаю я, что его двоюродные братья так вот безропотно царский венец ему уступят. Один уже сейчас на старейшем столе сидит и совсем не прочь корону на свою голову напялить. Второй в затылок ему дышит, потому что не сегодня завтра тот умрет и киевский стол смоленскому князю должен перейти. А вот теперь представь, что все они начнут о своих правах вспоминать — и что тогда получится?

— А что получится? — осведомился митрополит.

— Разброд, всеобщее шатание и никакого царя. Это я тебе гарантирую. А времени до Калки остается все меньше и меньше. Так что, владыка ты мой разлюбезный, это у нас последний шанс добром и миром все решить. Ва-банк — иначе не скажешь. Да и не сделаешь ты ничего предосудительного. Ну, пугнешь малость народишко. Не страшно. В конце-то концов, они сами виноваты, если решат, будто ты обо мне говоришь. Ты же по-честному, без обмана.

— А как же я буду о нем говорить, но так, чтоб о тебе все подумали? — сдался митрополит.

— Это ерунда. Будем исходить из сходства биографий и опираться именно на них, — улыбнулся Константин. — Я уже все продумал детально. Слушай внимательно, — принялся он растолковывать отцу Мефодию, что именно тот должен упомянуть в своей речи.

Но все это было накануне. Теперь же, сидя в жарко натопленной гриднице и блаженно улыбаясь, Константин начинал осознавать, что до момента, когда все сбудется именно так, как он задумывал еще несколько месяцев назад, оставалось всего ничего — считанные минуты.

— Кто инако мыслит? — спросил митрополит и строго оглядел сидящих.

— Да нет, чего уж тут, — послышались разрозненные голоса.

— Славный выбор наш митрополит учинил.

— По совести.

— Быть Удатному!

Выждав для приличия десяток секунд, владыка Мефодий удовлетворенно кивнул и уже хотел было обратиться к Мстиславу Мстиславовичу с напутственной речью, но тут, опережая митрополита, со своего места тяжело поднялся сам галицкий князь.

Он хмуро оглядел всех присутствующих, глухо кашлянул в кулак и медленно произнес:

— За то, что восхотели избрать меня, благодарствую, — он тяжело склонил свою седеющую голову, в которой — Константин это хорошо помнил — белоснежных волос по сравнению с их предыдущей встречей изрядно поприбавилось. — Тут наш митрополит накануне всем предложил еще раз помыслить как следует, кого возвести на царский стол. И я тоже поразмыслил. И впрямь изрядно достойных людей здесь собралось. Это славно. И молодых немало, — широким жестом указал он на своего зятя Даниила с братом Василько, не забыв и про Ингваря с Давыдом. — И тех, что в соку самом, — последовал взгляд в сторону Владимира Рюриковича и Святослава Мстиславовича. — И тех, кто поболе меня сединой убелен да опытом умудрен, — отдал он дань уважения хозяину терема.

«А на меня даже не посмотрел. — Мимолетное сожаление мелькнуло на краткий миг в голове Константина, но он тут же отогнал его прочь. — А ты что хотел? — упрекнул он себя. — Сейчас он целоваться к тебе полезет. Выкуси! Да и ни к чему мне его спасибо. Лишь бы он…»

Додумать рязанский князь не успел. Точнее, все мысли у него из головы своим неожиданным поворотом вышиб галицкий князь. Сказанул такое, что…

— Подумал я и о том, что ведь и мое имечко выкрикнуть могут. Как тогда — смогу ли я? Хватит ли у меня сил всех удоволить, чтоб никто в обиде не был? Словом, много чего мне передумалось, и порешил я следующее. Кто бы меня ни кликнул, а надлежит мне отказаться от такого почета. Не мое ныне времечко, и не о том мыслить царю надобно, чтоб не обидеть никого. Русский владыка должен так поступать, дабы держава его вся целиком цвела. Потому и говорю вам: недостоин я венца. Отказуюсь же от него в пользу…

Галицкий князь пристально обвел взглядом присутствующих, будто не имел еще ответа на этот вопрос и не сделал своего окончательного выбора. В этот момент не только у старейших и самых знатных что-то екнуло в душе: «Неужто меня выкликнет?!»

— Вот на кого надлежит венец златой надеть, — провозгласил он громогласно, уперев свой палец чуть ли не в грудь Константина, и тут же уточнил: — Опять же по лествице он от Святослава исходит, а тот постарше Всеволода будет.

Первым возмутился Владимир Рюрикович. Пока митрополит расписывал будущего кандидата в цари, он уже приготовил для рязанского князя хороший отвод, да потом выяснилось, что владыка предлагает не Константина, а Мстислава Удатного. Сейчас же для него пришла самая пора.

— Это верно, — заявил, поднявшись, смоленский князь. — Святослав постарше Всеволода. Да только если по лествице судить, то тут старшинство не за ним, а за Ярославом Всеволодовичем, который на одно колено постарше всех нас будет.[88]

Ярослав мгновенно приосанился, но смоленский князь гнул свою линию и отдавать царский трон в чужие руки не собирался:

— Однако уже после того решили наши пращуры, что право на великий киевский стол надо оставить лишь за Мономашичами, дабы не учинилось всеобщей распри. Из них же Мстислав Романович — самый старший.

Тут пришел черед расправлять плечи самому киевскому князю. Он с благодарностью посмотрел на своего двоюродного брата.

— Можно и иначе поступить. Чин за Мстиславом Романовичем прежний оставить — великий князь. Пусть память о старине у нас будет. Царем же следующего по старшинству избрать.

Красиво сказал Владимир Рюрикович. Красиво и умно. Так все вывернул, чтоб и всех прочих претендентов осадить, и себя напоказ выставить. Ведь именно он и был этим самым следующим.

Вот только сам смоленский князь мало кого устраивал. Тут-то и началось то, чего так боялся Константин. Чуть ли не каждый припомнил злополучную лествицу именно к своей выгоде. Уже никто никого не слушал — все кричали о своем. Кое-кто пытался даже ухватиться за меч, но предусмотрительный Константин еще накануне через митрополита порекомендовал киевскому князю, дабы Мстислав Романович во всеуслышание объявил о том, что если кто забудется и прихватит с собой по привычке меч или иное оружие, то все это будет немедленно изъято его гриднями.

«Ну, хоть в чем-то пользу оказать смог, — грустно подумал Константин. — И еще хорошо, что князья — не епископы, приучены не кулаками махать, а мечами».

Об остальном же и думать не хотелось. И так ясно, что все пошло прахом.

Последнюю попытку примирить собравшихся предпринял виновник всего учинившегося непотребства — Мстислав Удатный.

— Тихо тут! — взревел он от досады, начиная понимать, что если бы не его опрометчивое выступление, то ничего этого не случилось бы.

Шум слегка утих, хотя и ненадолго, но галицкому князю хватило и этой небольшой паузы.

— Скажи мне, Мстислав Романович, — обратился он к своему киевскому тезке. — Чем тебе князь Константин не угодил? — И тут же, не дожидаясь ответа, перенес свой указующий перст на смоленского князя. — А тебе, Владимир Рюрикович, чем Константин не по душе? Ответьте мне вы оба!