Да и к самим предложениям рязанского князя отношение постепенно становилось иным. Если в первый день многие воспринимали их настороженно, выискивали тайный смысл, то на второй день уже успокоились, расслабились.

А уж когда к князьям вышли молодые Константиновичи, то тут вообще некоторые умилились. Особенно после того, как на вопрос Мстислава Романовича, не обижал ли их князь Константин Рязанский, Василько, как старший, тут же, не колеблясь, замотал головой и ответил:

— Не-е, он хороший. Сказы нам всякие сказывал о странах дальних. И о батюшке покойном тоже много чего говорил.

— А о батюшке чего?.. — насторожился обиженный Ярослав Всеволодович, которому Мстислав Удатный не позволил пообщаться с племяшами без свидетелей.

Спросил и замер в надежде. Вдруг они сейчас, сами того не подозревая, выдадут своим неосторожным ответом Константина. Василько же с детским простодушием произнес совсем иное:

— О том, какой он славный был и мудрый. Знаниями же не гордился, охотно с книгочеями беседы вел.

— А еще о том сказывал, каким он воителем был великим, — добавил Всеволод.

— Да уж, воителем, — пренебрежительно хмыкнул Ярослав. — Из Ростова разлюбезного не вылезал до самой смерти.

— Однова же вылез, когда под Липицей вместях с князем Мстиславом Мстиславовичем Удатным тебя, стрый, побил нещадно, — набычился Василько.

Отвык мальчик от такого пренебрежения к отцу, потому и огрызнулся, чтоб память родителя никто порочить не посмел. От подобной дерзости у Ярослава даже дыхание перехватило. А тут еще и смех дружный раздался. Нет, нет, княжичи как раз помалкивали. Стрый есть стрый. Зато все прочие… Особенно выделялся басовитый хохот тестя.

«Радуется, поди, что еще раз про его победу помянули. Нет бы своему родному зятю заступу дать. Пусть не обо мне, так хоть о дочери позаботился бы. Ишь, регочет, аки жеребец стоялый перед случкой», — зло сопел Ярослав, не зная, что тут ответить.

И еще один ответ княжича многих поразил своей необычной взрослостью. Произошло это, когда Василько отвечал на вопрос о добровольности своей роты.

— Един бог на небесах, едина правда в сердцах, един царь должон быть на Руси. Тогда токмо никакой ворог ей страшен не будет, — отчеканил он.

Мстислав Романович — люди к старости вообще сентиментальны становятся — даже прослезился, услышав такое.

— Устами младенцев глаголет истина, — не удержался от реплики митрополит, едва княжичи удалились из гридницы, и осведомился: — Никто более не желает о чем-либо спросить князя Константина?

Наступившая тишина была самым красноречивым ответом.

Что же касается самого обсуждения, то последующие дни трудными назвать было нельзя. Тяжело рязанскому князю пришлось лишь пару раз, но отбился, отстоял свои позиции. Иногда он просто уступал в малом, непринципиальном, но затронуть основополагающее не дал.

Меж тем дело близилось к избранию. Оставалось всего ничего — обсудить порядок наследования. Оно поначалу тоже вызывало недовольство. Как же это? Некоторые князья по простоте своей думали, что царя избирать будут каждый раз, а оказывается — только сейчас и уже навсегда. Далее же он сам себе станет назначать замену. И опять же — почему от отца к сыну? Завсегда было иное — от брата к брату. И лествица древняя о том же говорит. Не мы придумали, не нам и менять.

И вновь шум и крик поднялся, только на этот раз Мстиславу Романовичу спорщиков было не остановить. И вдруг всех перебил зычный голос Мстислава Удалого. И не то чтобы он был особенно громким, просто в нем прозвучала такая неизбывная тоска, что многим стало не по себе.

— А если вовсе нет сыновей?

Было непонятно, то ли вопрос, то ли жалоба, и уж никак не к тем, кто рядом с ним за столом сидит. Бери выше — к небесам это было обращено. Как стон.

Константин вздохнул и ответил:

— Я так мыслю, что в этом случае царь, понимая, что наследника у него нет, должен сам себе подыскать достойную замену. Тогда да, княжеский совет сызнова понадобится собрать, потому как царь наследника лишь предложит, а совет должен согласиться или отвергнуть оного. Но это лишь при условии, что царь совсем бездетен. Если же он имеет дочерей, то тут престол должна старшая занять.

Тут уж крику и шуму прибавилось вдвое против прежнего. Не бывало такого на Руси, чтобы баба княжила. А тут и вовсе — шутка ли — трон царский. Опять-таки войны возьми. Кто рати супротив врагов поведет?

И вновь не меньше часа князья спорили до хрипоты. Порешили в конце концов на том, что как рязанец сказал, так тому и быть, но… без баб. На том все твердо урядились и побрели к вечерней трапезе. На сей раз особого веселья во время ужина не замечалось. Напротив, почти каждый впал как бы в задумчивость, понимая, что раз все до конца обсудили, то завтра грядет решающий день — само избрание.

Иные уныло вздыхали, прекрасно понимая, что царская корона им не светит и скорее небо на землю рухнет, чем она на его голову. Другие подходили к этому вопросу более деловито, решая, за кого будет выгодней отдать свой голос. Третьи же, из числа реальных кандидатов на престол, размышляли, к кому стоило бы еще раз подойти под благовидным предлогом, чтоб перетолковать, постараться аккуратно намекнуть на некие выгоды, а кто и без посулов голос за них отдаст.

Что-то и сам Константин успел провернуть, кое с кем перемолвившись, но далеко не со всеми. Да и времени свободного явно не хватало. Даже с Мстиславом Удатным, которого надлежало предупредить, ему лишь один раз, улучив момент, и удалось перемолвиться.

— Сам-то как мыслишь о царе будущем? — спросил галицкий князь.

— А я слова своего не меняю, — твердо ответил Константин. — О чем мы с тобой тогда в шатре говорили, то я и теперь перед всеми повторить готов. Вот только не обессудь, Мстислав Мстиславич, но нельзя мне самому твое имя предлагать. Тут же припомнят, как ты до Ростиславля не дошел, да еще и половину ратей с собой увел. Решат сразу, будто в сговоре мы с тобой.

— Это кто ж обо мне такое помыслить посмеет?! — вспыхнул от гнева галицкий князь.

— Сам ведаешь, найдутся. Вслух не скажут, а промеж себя перешептываться станут. Но я так мыслю, что сыщутся люди, кои и без меня твое имечко назовут. Да такие, что рот им никто заткнуть не посмеет.

— А ты почем знаешь?

— Да уж знаю, — лукаво улыбнулся Константин. — Разве такое можно на самотек пускать? Так что поверь на слово, княже, назовут твое имя.

— А я вот иначе мыслю… — начал было задумчиво галичский князь, но тут откуда ни возьмись появился Александр Бельзский, который в последние дни старался как можно дольше и чаще маячить перед будущим вероятным кандидатом на престол, и Мстислав, досадливо махнув рукой, лишь бросил Константину: — Опосля поговорим.

Однако разговора так и не получилось, о чем Константин вскорости очень сильно пожалел. Эх, кабы знать ему, что задумал галицкий князь, уж он бы…

Да что там говорить. Все мы себе соломки бы подстелили, чтоб помягче приземляться пришлось, да вот беда — не знаешь, где это самое падение тебя подстеречь может…

День избрания выдался на редкость хмурым. Мать городов русских и без того уже неделю не баловала князей солнечными днями, но этот был не просто пасмурным. Свинцовые снеговые тучи безостановочно засыпали древнюю столицу Руси тяжелыми хлопьями. Поэтому на улице целый день царили сумерки, а через тонкие веницейские стекла, вставленные в окошки терема, и вовсе ничего нельзя было разглядеть.

В гриднице стояла жара. К теплу, щедро изливавшемуся от муравленых изразцов русской печи, прибавлялась немалая толика от дыхания свечей, в обилии горящих на многочисленных ажурных поставцах, закрепленных прямо в бревенчатых стенах.

Не поскупился Мстислав Романович, повелел, дабы холопы как можно ярче залили всю гридницу светом, ибо в сей торжественный день негоже, чтобы хоть кто-то был укрыт в тени. И опять-таки свет — он от бога идет, потому и важно, чтоб нигде полумрака не наблюдалось, разве что под столом, покрытым нарядной льняной скатертью с богатой вышивкой по краям. Можно было бы и подороже ткань выбрать, но все они были цветными, а для такого случая — опять-таки с намеком — требовалась непременно белоснежная, символизирующая чистоту помыслов и слов.