Краем глаза Константин уловил какое-то движение справа от себя, перевел взгляд на соседа — им был его двоюродный племянник Ингварь Ингваревич — и еле заметно качнул головой. Мол, не лезь, я сам разберусь. Брат Давыд, сидящий рядом с ним, успокаивающе накрыл ладонью нервно подрагивающие пальцы Ингваря.

«Ну, слава богу, хоть здесь можно быть спокойным», — вздохнул Константин.

А с той стороны, где сидели турово-пинские и прочие захудалые князья, ставшие ныне изгоями, нескончаемым потоком неслись возмущенные возгласы.

— И мне тоже пущай отдаст, — послышался хрипловатый голос Александра Бельзского.

— И нам, — дружно подали голос Владимир и Ярослав, жаждущие получить обратно свой Луцк.

— Пусть все отдаст, что охапить успел да своим племянничкам раздарить, — подвел итог Мстислав Давыдович Черниговский.

Этот, как и Ярослав, имел к Константину, пожалуй, самый крупный счет. Был он в роду самым младшим, равно как и его отец Давыд. Да что отец, когда черед княжить в стольном Чернигове не дошел даже до его родного деда Олега Святославича. Ныне же судьба явно возносила его наверх как последнего в роду и достигшего совершеннолетия. Упускать ее улыбку тезка киевского князя не собирался.

— Что скажешь, Константин Володимерович? — солидно осведомился Мстислав Романович.

Роль третейского судьи пришлась ему по душе. В кои веки выпало на деле возглавить съезд всех русских князей, а там как знать, как знать. Глядишь, и выше шагнуть получится. О том, кто именно предложил ему старшинство на съезде, старый князь не забыл и потому спрашивал рязанца даже с некоторым сочувствием.

— Отвечу по порядку, — вновь поднялся со своего места Константин.

В том, что такой вопрос будет ему непременно задан, он был уверен еще задолго до съезда, а потому был готов и отвечал без малейших колебаний, будучи убежденным в своей правоте.

— Ярослав Всеволодович забыл, наверное, что земли свои он, равно как и брат его Юрий, сам мне отдал, — отчетливо произнес рязанский князь, пристально глядя в лицо своего непримиримого врага.

— Лжа голимая! — немедленно выкрикнул Ярослав, и все шрамы его разом налились кровью, став иссиня-багровыми.

— Нет, не лжа! — звонко ответил Константин. — Напомню тебе, княже, слова моего боярина Хвоща, коего я к вам прислал, дабы миром дело решить. Сказывал ведь он тебе под Коломной, что если ты решил отнять у меня все земли, то и я вправе так же с тобой и Юрием поступить?

— Мало ли что твой боярин сбрехал. Да и нет его давно в живых! — упрямо выкрикнул Ярослав.

— О том, как вы вдвоем с Мстиславом Черниговским управились с безоружным стариком, я бы помолчал, — хладнокровно заметил Константин. — Такое даже рядовичу[81] зазорно вспоминать, а уж князю — тем паче. Но ныне речь не о том. Я про иное говорю — про ответ ваш, который был ему даден. А вы сказывали так: коли одолеет твой князь, то пусть забирает все наши земли. Хвощ давно в земле и видоком быть не может, но ежели желаешь, я тебе найду не меньше десятка тех, кто все это слышал собственными ушами. Причем все они будут твои люди, а не мои. Что ты на это скажешь?

Ярослав молчал. Единственный его глаз побагровел от внезапного прилива крови. И уже не рубцы, а само лицо его стало багровым, хотя шрамы и теперь продолжали выделяться, густо налившись темным фиолетовым цветом.

Наконец он разжал рот и нехотя сказал:

— Чего иной раз в горячке не ляпнешь.

— Выходит, твое слово дешевле куны стоит? — ехидно осведомился Константин. — К тому же не было никакой горячки. Пред тобой посол мой стоял, за каждое слово которого я отвечал лично, будто сам его произнес. Да и с ответом он никого из вас не торопил.

— А Константиновичи, Юрьевичи?.. — попытался вывернуться Ярослав. — Братаничей[82] моих почто изобидел?

— Я им целое княжество отдал, — возразил Константин.

— Которое тут же себе и охапил! — не унимался Ярослав. — Меня из него изгнал, а чад малых примучивал до тех пор, пока они тебе роту не дали как простые сподручники, а не будущие князья.

— Роту они дали, это ты верно сказал, — согласился Константин. — Но сделано ими это было по доброй воле, и никто их в этом не примучивал.

— Лжа! — истово выкрикнул Ярослав.

В добровольность клятвы княжичей он и впрямь не верил. В конце концов, он столько рассказывал им о рязанском князе, что покориться ему по доброй воле они никак не могли. Скорее всего, проклятый Константин заставил их силой.

— Снова и снова говорю, что лжа это! — вновь уверенно повторил он. — Ежели не убоишься, так повели, дабы они пред нами всеми предстали. Пусть снова повторят, почему в подручники пошли, а мы уж дознаемся, чем ты их улестил.

— Ныне мы не о том говорим, княже, — попытался помочь Константину Мстислав Романович. — Для иного собрались, а ты неведомо куда свою речь увел.

— Нет! — уперся Ярослав. — Ежели он нам в этом лжет, то как можно ему хоть в чем-то верить? Он сам тебя в старшины предложил, так повели ему привезти княжичей из Переяславля.

Киевский князь пожевал губами. Ну и задачку задал этот одноглазый уродец. И ведь не поспоришь — все прочие мигом решат, что он на сторону рязанца встал, а приказать доставить детей боязно. Откажется ведь Константин, как есть откажется, не желая потакать всяким прихотям своего смертного ворога. К тому же, может, и впрямь с той ротой не все чисто, так что если рязанец из ума не выжил, то свой обман он ни за что вскрывать не станет. Дети — они ж простодушны. Как есть все выболтают. Выходит, первое же повеление его тут же, с ходу и останется невыполненным.

Мстислав Романович беспомощно, почти умоляюще поглядел на рязанца. Что, мол, скажешь?

Константин поначалу хотел просто послать далеко-далеко Ярослава со всеми его претензиями, но не успел — со всего маху напоролся на пытливый взгляд Мстислава Удатного.

В его ушах тут же прозвучала просьба галицкого князя, которую тот высказал во время их единственной встречи, уже на прощанье, вдевая ногу в стремя:

— Ты с Ярославом как хошь поступай, а Константиновичей малых не забижай. Они за своего стрыя[83] не в ответе.

А может, и не совсем так эта фраза звучала, но какая разница. Тут главное — смысл произнесенного не исказить, а за это Константин ручался. Значит…

Он медленно поднялся с места и спокойно произнес:

— Я так мыслю, Мстислав Романович, что ты тоже решил позвать княжичей в Киев. Хоть и обидно, что веры мне до конца нет, но коли ты так надумал, то быть по-твоему. Нынче же грамотку отпишу и людишек за ними в Переяславль отправлю. Одно прошу: дозволь двух меньших сюда не везти, дабы в дороге, чего доброго, не застудились.

Сказал и низко голову склонил. Дескать, во всем на твою волю полагаюсь.

— Знаем, что ты в грамотке той отпишешь, — выкрикнул Ярослав и тут же, упреждая возражения ненавистного рязанца, добавил: — А не отпишешь, так на словах людишек своих упредишь.

— Чтоб никто не сомневался, грамотку любой из вас прочесть сможет. Мне таиться нечего, — отрубил Константин. — Людишек же не своих пошлю, а… Дозволь, княже, твоими воспользоваться ради такого дела, — обратился он уважительно к Удатному и тут же, с насмешкой, вновь к Ярославу: — Надеюсь, тестю своему ты доверяешь?

Тот лишь зло скрипнул зубами, но промолчал. А чего тут говорить-то? Снова счет не в его пользу. В который раз рязанец его обыгрывал, да теперь еще и прилюдно, а оттого — вдвойне обиднее.

«Ну погоди! — дал зарок Ярослав. — Дойдет до избрания, ты у меня иначе запоешь!»

Галицкий князь после обращения к нему Константина тоже не сказал ни слова, лишь утвердительно кивнул. В глазах же его, устремленных на рязанца, читалось нечто иное, совсем противоположное тому, что чувствовал Ярослав. Да еще — или это показалось Константину — искорки в них мелькнули всполошные. Ненадолго, всего-то на пару секунд, однако заметить их он все равно успел и даже подумал: «Прямо как у Ростиславы».