Я вдруг подумал, что в какой-то мере причастен к трагедии, которая заставила всех этих людей выйти на улицу. Я не утруждал себя размышлениями о том, в какой именно степени я виноват перед этим народом, что я мог сделать и чего не сделал, чтобы избежать вчерашнего взрыва. Я ничего не подсчитывал, не анализировал и не сопоставлял, а просто шел в молчащей многоликой массе и прислушивался к своим ощущениям. Если бы испанцы знали, каким роскошным цветком раскрывается в моей душе нежность, когда я вспоминаю Яну, эту сверхмощную бомбу, это национальное наказание, этот катаклизм, случайно не сработавший, случайно выпавший из рук сатаны… Если бы они знали об этом, что сделали бы со мной?
Я выбрался из толпы, словно из бурной горной реки, и через арку вышел прямо к кондитерскому магазину. Прошел еще немного вверх по улице и остановился перед дверями клуба.
Что за чертовщина! Металлической двери с нарисованным на ней пегасом нет. Из пустого проема клубами вылетает известковая пыль. Изнутри доносятся тяжелые удары… Я ринулся в проем, спустился по запыленной лестнице в подвал и едва не сбил с ног рабочего в оранжевой спецовке.
– А где сотрудники клуба? – спросил я его, глядя на то, как рабочий ударами кувалды разрушает кирпичную кладку.
– Клуба нет! – крикнул он мне, не прекращая работу.
– Что значит нет?
– Здесь будет обувной магазин… Осторожнее, стена может обрушиться!
Я свернул в коридор и, путаясь в обрывках электрических проводов, добрался до кабинета, в котором располагался архив. Дверь была сорвана с петель и нависала надо мной, как разводной мост. В пустом кабинете гуляло эхо. Один-единственный стеллаж, стоящий у стены, был присыпан известковой пылью, словно кулич сахарной пудрой.
От злости я двинул ногой по двери, и она с ружейным хлопком упала на пол.
– Здесь был архив! – крикнул я рабочему, который с эффективностью бульдозера валил очередную стену. – Куда он переехал?
– Что? Архив? – переспросил рабочий и снова врезал кувалдой по стене: бумммм! – А-а! Вспомнил! – известил рабочий и снова – буммм! Сильно рискуя, я встал прямо перед ним, заслоняя собой остатки стены.
– Вспомнил, – повторил рабочий и вынул из кармана крохотный клочок бумаги. – Вот телефон. Все, что касается архива, – здесь.
Я выхватил из его руки бумажку и, глотая пыль, побежал наверх. Там, под козырьком, с которого лилась вода, я набрал номер.
– Перезвоните позже, идет инвентаризация архивов! – услышал я знакомый звонкий голос и сразу вспомнил старушку с фиолетовыми волосами.
– Постойте! Не кладите трубку, иначе будет беда! – крикнул я.
Это предостережение заинтриговало старушку. Я слышал, как она сопит, словно в моем мобильнике поселилась маленькая пугливая мышь.
– И что вы от меня хотите? – спросила она настороженно.
– Я помощник профессора Веллса. Мне срочно нужно разыскать Сандро.
– Сандро?! – экспансивно воскликнула старушка. – Замечательно! Классический пример безнадежного опоздания! Вы разве не знаете, что Сандро умер вчера вечером?
– Как умер? – обомлел я.
– Скоропостижно и без мучений, – скороговоркой произнесла старушка. – Пшик – и нет Сандро. Недостаточная сердечность коронарной… Нет, не так! Коронарная недостаточность сердечной… Ах, извилины заплетаются от этих заумных терминов! Не помню. Но какая вам разница? Все равно вы не извлечете никаких уроков из его бездарной жизни…
Я не знал, о чем еще говорить. Трубка едва не вывалилась из моей ладони. У меня было такое чувство, что я свалился с теплохода посреди океана, и вот барахтаюсь в воде, делаю смешные и бесполезные телодвижения, а теплоход быстро удаляется от меня, и я качаюсь на длинной, расходящейся лучом волне…
– Постойте! – осипшим голосом произнес я. – У меня больше нет никого, кто бы мог мне помочь. Я ищу русскую девушку, ее зовут Яна…
– Молодой человек, – перебила меня старушка. – Вы что, маньяк? Ведь вы уже спрашивали у меня про русскую девушку. И я уже отвечала вам, что русских девушек отродясь не видела, и даже не представляю, как они выглядят, для меня это полная загадка, потому что раньше нас убеждали, что русские девушки носят валенки и телогрейки, а теперь говорят, что они одеваются лучше всех в мире, и я совсем запуталась в этой пропагандистской лжи…
Я отключил связь. Все ниточки обрезаны. Все зацепочки оборваны. Пропала Яна бесследно. Исчезла. Растворилась. Превратилась в воспоминание… Вот так сама судьба положила мне на лоб свою холодную ладонь и сказала: «Все, хватит метаться. Ты проиграл. Надо уметь проигрывать с достоинством!»
Но я не умел проигрывать… Я с тупой настойчивостью бился головой о бетонную стену. Отчаяние управляло мной, заставляя совершать самые дикие поступки, за которые потом, спустя время, мне было мучительно стыдно. Без перерывов, с маниакальным усердием, весь день и всю ночь я объезжал увеселительные заведения Мадрида. Я побывал во всех публичных домах, где спрашивал про русскую худенькую девушку с каштановыми волосами, посетил все стриптиз-клубы, интимные салоны, пип-шоу; я пересмотрел сотни фотографий экзотических путан, слетевшихся в Мадрид со всех уголков земли, я обещал баснословные деньги уличным сутенерам за русскую девушку по имени Яна; я видел обнаженных карликов, разгуливающих по банкетному столу; странных существ в сетчатых чулках, нижняя часть туловища которых была мужской, а верхняя – женской; видел трансвеститов с внешностью благородных девиц и мужицкими голосами; высохших, совсем дряхлых старушек в мини-юбках, с ярко накрашенными ввалившимися беззубыми ртами; видел голых, потных, лоснящихся, с комками взбитых сливок на отяжелевшем паху негров, которые танцевали перед некрасивыми, увядающими женщинами… Сначала я испытывал брезгливый интерес к этому параду пороков, потом меня воротило, а под конец ночи я отупел и вообще перестал что-либо понимать.
Не знаю, стало ли мне легче. Может, было бы лучше, если бы я все же нашел ее в каком-нибудь подвале, набитом похотливой публикой, с зеркальным подиумом, с эмалированным шестом, который моя ненаглядная обвивала бы словно виноградная лоза? Ну, помучился бы немного, ну попереживал, а потом забыл бы и ее, и профессора Веллса раз и навсегда.
Неблагодарный это труд – думать о том, что было бы лучше, когда выбора нет. Я летел в самолете, прислонившись лбом к заиндевевшему иллюминатору и незаметно болел своей болью, терпеливо дожидаясь, когда время заштопает, зашпаклюет раны в душе, и милый образ лишь изредка будет всплывать в памяти, вызывая тихую грусть.
Я отказывался от еды, от напитков, которые разносили по салону стюардессы. Я не видел пассажира, который сидел рядом со мной, я даже не мог сказать, кто это был, мужчина или женщина. Сквозь полуприкрытые веки я смотрел на землю, покрытую сизой дымкой, оттого похожую на спящий в паутинке кокон; проплывали под крыльями облака, словно куски льда по весенней реке; сверкали солнечным серебром артерии рек, черно-зеленые заплатки озер и прудов. Я довольствовался малым, тем, что еще могу дышать и видеть, мои желания и мысли оскудели, мне все опостылело, и потому я не сразу обратил внимание на настойчивый писк, который пробивался из поясного чехла.
– Это у вас звонит телефон? – спросил меня тучный дядя в красной шелковой рубашке тореадора и в соломенном сомбреро на лысой голове. Это был мой сосед слева. Я смотрел на него и не понимал, что ему от меня надо.
– У фас сфонит тэлэфон! – делая искусственный акцент, повторил он. Должно быть, тореадор решил, что я испанец, и с акцентом мне будет легче его понять.
Я посмотрел на мелко вибрирующий чехол, в котором будто шмель сидел. Выходит, я не отключил мобильник перед взлетом, о чем просила стюардесса. Я вообще ее не слушал и тем более не смотрел на глупое представление со спасательным жилетом. Кто мне звонит? Кому я понадобился? Не хочется брать трубку, прислушиваться к голосу, вникать в чьи-то проблемы, думать над ответом. Скверная вещь – мобильный телефон. Надо его отключить, вынуть из него аккумулятор. А еще лучше – положить на пол и как следует наступить на него каблуком.
