Меня выпустили на свет божий, когда солнце на своем красном парашюте уже опустилось за туманную горную гряду. Выйдя из машины, я окунулся в густой запах соснового леса. Цверенькали птицы, шумел ветер в верхушках сосен. Броневик стоял во дворе у крыльца длинного, как конюшня, двухэтажного дома. Над крыльцом висела табличка с подсветкой: «Приемное отделение».

На что я сразу обратил внимание, когда меня завели внутрь, – здесь не было извечного медицинского аромата из смеси карболки, дуста, мыла и спирта. Ни в прихожей, ни в коридоре, по которому меня вели, не было никаких запахов, как бывает в новом доме с хорошим ремонтом. И не было людей, хотя, по моим соображениям, в коридоре должен был суетиться медперсонал, а вдоль стен тенями проплывать раскаявшиеся грешники, некогда пытавшиеся наложить на себя руки.

Без остановок, ожиданий и проволочек, как правительственный кортеж, мы с ходу вошли через приемную в кабинет, который был больше похож на гостиную в квартире. На голубом кожаном диване, обложившись такими же подушечками, восседали двое мужчин. Один из них был маленького роста, с крупной, облысевшей головой цвета жареного кофе, с подвижными беспокойными глазками и короткопалыми ладошками, которые как бы жили сами по себе и не находили себе места. Второй был тяжеловесным, нединамичным, с одутловатым лицом и рыбьими глазами. В складках могучего живота безнадежно увяз брючной ремень и хорошо замаскировалась ширинка. По контуру подбородка кудрявилась черная с проседью «боцманская» бородка. То, что мужчины были одеты в цивильное, то есть не в белые халаты, почему-то оскорбило меня.

Меня завели и поставили посреди кабинета. Было видно, что мужчины ждали меня, знали, кто я и с какой целью появился здесь, и рассматривали меня без любопытства.

Грузный разлепил пухлые губы, качнулся на диване и развел руки в стороны.

– Да вы что! – произнес он с категорическим несогласием, как если бы я попросил у него в долг немного долларов, и не без труда повернул шею, чтобы взглянуть на лысого. – Это же вообще никуда не годится!

Я почувствовал себя скверно. У меня было такое чувство, что я не оправдал чьих-то надежд, что пришел поступать в балетную школу, имея кривые ноги, или намеревался устроиться банщиком в женское отделение. Меня даже начал терзать некий неведомый раннее комплекс неполноценности, и я невольно посмотрел на свои кроссовки без шнурков и помятые спортивные брюки.

Лысый тем временем приблизил губы к уху грузного и, продолжая смотреть на меня своими плутовскими глазками, что-то шепнул.

– Какой еще материал? – скептически уточнил грузный. – Вот он, материал, передо мной стоит. Я все вижу. Рост – метр восемьдесят, не меньше…

– Метр восемьдесят один, – вежливо поправил я.

– Косая сажень в плечах. Взгляд самоуверенный, даже наглый. Это ему-то жизнь надоела? Не смешите меня!

Лысый не сдавался, продолжал что-то нашептывать грузному на ухо и при этом злобно косился на меня.

– Ну, давай, показывай, – вяло согласился грузный.

Лысый проворно вскочил с дивана, едва не перевернув журнальный стоик, вогнал в видеомагнитофон кассету и включил телевизор. Сначала на экране мерцали белые «мухи», потом телевизор зашипел, появилось мутное изображение чьего-то затылка с расправленными по бокам ушами, похожими на крылышки, а затем раздался невнятный голос: «Вон он, вон!! Выше, выше смотри!! Видишь? Вон сидит!»

На экране замелькали серые окна гостиницы. Тот, кто снимал камерой, искал объект и, наконец, нашел, приблизил, и на экране появился я, одиноко сидящий на карнизе и в своей скорбной печали похожий на лепного амурчика.

– Семнадцатый этаж, – соврал лысый, тыча пальцем в экран. – Взобрался по стене. Часа два сидел и готовился.

– Ни к чему я не готовился, – подал я голос в защиту истины. – Просто с друзьями поспорил.

Лысый болезненно скривился и махнул на меня рукой.

– Ладно, молодой человек, мозги нам конопатить! Видали мы таких спорщиков! А потом приходится асфальт от мозгов отмывать.

Грузный продолжал смотреть на экран, а когда увидел, как я поймал веревку с крюком, засмеялся, отчего его тело закачалось, словно бурдюк с водой.

– Ты глянь, как он за жизнь цепляется! Да его с этого крюка никакой силой не оторвешь! Ты посмотри, как он за него схватился!

Я поддержал веселый оптимизм грузного:

– Еще бы! Там была такая высота, что у меня кишки вокруг желудка узлом намотались!

– Он просто испугался высоты, – вполголоса продолжал настаивать на своем лысый. – Ему нужно было время, чтобы перебороть страх и прыгнуть…

Но грузный махнул рукой и отвернулся от экрана.

– Суду все ясно, – подытожил он. – Это не наш случай.

– Я могу идти? – с облегчением спросил я, уже лелея надежду, что до темноты успею добраться до дома, по пути заглянув в продуктовый магазин. И сразу приглашу на ужин Петровича и Васильича.

Грузный помедлил с ответом, потянулся к бутылке с минеральной водой, налил в стакан, сделал глоток.

– А чего тебе торопиться? – сказал он, причмокнув мокрыми губами. – Переночуй тут, коль уж попал сюда. У нас здесь хорошо. Павлины по парку ходят. Фонтан журчит. Рай…

– К утру у меня будет еще несколько аргументов, – сказал лысый грузному, размахивая коротким пальцем.

– Ладно, ладно! – как от прилипчивой мухи отмахнулся от него грузный. – Слышал уже и про аргументы, и про интуицию… Все это мусор. Пьяные споры, юношеские подвиги, несчастные случаи. Истинный суицид всегда выстрадан, продуман до мелочей, тщательно подготовлен. Человека, морально готового наложить на себя руки, я отличу от тысячи других людей… – Он взглянул на санитаров, которые все еще стояли в дверях. – Отведите нашего героя, пусть отдыхает.

– В какую палату? – спросил кто-то из санитаров.

– Зачем в палату? Он здоровее всех нас вместе взятых. В комнату отдыха охраны его! Дайте ему на ночь элениума, чтобы крепче спал… Впрочем, обойдется обыкновенной валерьянкой… Хотя постойте! Дайте ему лучше пива.

Пока меня вели по коридору, настроение у меня быстро угасало. Ужин в компании друзей, по всей видимости, отпадал. Медики оказались необыкновенно тормозными и никак не хотели возвращать меня обществу. Досада и злость душили меня. В конце концов, даже если я действительно хотел покончить с собой, какое кому до этого дело? Моя жизнь – моя собственность, и я вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Почему меня держат взаперти и не отпускают на волю?

Комната отдыха находилась в правом крыле здания и была чуть больше железнодорожного купе. Санитары пожелали мне спокойной ночи, убедительно сыграли тугоухость, когда я напомнил им про пиво, и удалились. Я сел у окна, зажег настольную лампу и затосковал. Как только я похоронил надежду на товарищеский ужин в кругу соседей, так сразу почувствовал нестерпимый голод. Есть хотелось так сильно, что я был готов укусить себя за руку. Тщательно обыскав комнату, я не нашел ничего съестного, негромко взвыл от обиды и лег на жесткую кровать поверх одеяла.

Но уснуть мне не удалось, и вряд ли элениум вместе с валерьянкой и пивом в придачу помог бы мне справиться с чувством голода. Мне казалось, что мой аппетит растет с ужасающей скоростью, и вскоре я не мог уже ни о чем думать, кроме как о еде. Я вскочил с койки, открыл дверь и выглянул в коридор. В комнате напротив, с распахнутой дверью, сидел крепкий парень, похоже, охранник. Откинувшись на спинку кожаного кресла и водрузив ноги на стол, он смотрел телевизор и курил, беспрестанно стряхивая пепел в пустую консервную банку.

– Эй! – позвал я его. – А ужином здесь кормят?

Охранник на короткое мгновение повернул голову в мою сторону и снова вперил взгляд в экран.

– Ужин давно закончился, – не слишком любезно ответил он.

– Может, здесь есть пирожковая или бар? – не успокаивался я.

Охранник долго не отвечал, с интересом глядя в экран, видимо, там началась кульминация, глубоко затянулся и, выпустив дым под потолок, ответил коротко и исчерпывающе: