Каждый год приблизительно 100 (по данным Минобра - 140) тысяч детей устраиваются в семьи. Казалось бы, отличный темп, еще немного - и богоугодные заведения опустеют. Но пустеть они вовсе не собираются: ежегодно происходит восполнение контингента. Те же 100 тысяч новых детей ежегодно «выявляются» органами опеки. Вас этот заменит и тот - детдома не терпят пустот. Этот дурной конвейер кажется неостановимым.

Тогда же, год назад, Минобр начал пиарить усыновление с воодушевлением креатора-неофита. Федеральный банк детей-сирот получил собственный сайт с богатыми сервисами, где детеныша можно выбирать по доброму десятку опций, как компьютер в интернет-магазине, - по возрасту, региону, наличию братьев-сестер и даже цвету и оттенку волос (светло-русые, русые, темно-русые, светлые и пр.) и глаз (киплинговская тетрада карих, серых, синих, черных дополнена зелеными). Опции состояния здоровья, темперамента, национальности политкорректно не указаны. Разработан специальный SMS-сервис, через три минуты перебрасывающий потенциального родителя к диспетчеру федерального или регионального банка данных. Итоги - как положено: никакой серьезной динамики, воз и ныне там. Как брали по преимуществу ангелоподобных белокурых крошек до трех лет, так и берут.

Показатели усыновления расти не будут, и это скорее хорошо, чем плохо. В России процветает «скрытое усыновление», латентное родительство.

Парадокс в том, что по российским обстоятельствам усыновление - против интересов ребенка.

Что мешает усыновлению

Усыновить ребенка значит отнять у него ни много ни мало будущую квартиру (положена выпускникам детдомов после 18 лет) и целый пакет привилегий (например, внеконкурсное зачисление в вузы). Цена квартиры в Москве (дают обычно в Южном Бутове, с пятилетним мораторием на приватизацию - пусть временная, но защита от черных риэлтеров) - под 200 тысяч долларов; о цене внеконкурсного прохождения, например, в МГУ и подумать страшно. Вы согласны отобрать у ребенка гарантированное жилье? Вы способны за счет личных средств обеспечить ему и одно, и второе, и третье? «Любить надо бескорыстно!» - сварливо напоминает государство. Но разве любовь дозволяет лишать ребенка будущего стартового ресурса?

Московские власти, конечно, всех щедрее. Юрий Михайлович Лужков с этого года ввел мощнейшую единовременную компенсацию для усыновителей - аж 5 городских прожиточных минимумов на усыновленного ребенка. На второго - 7, на третьего - 10, то есть выплаты будут соответственно 25, 36 и 52 тысячи рублей.

Последней суммы, пожалуй, хватит ровно на половину квадратного метра московского злого жилья.

Только чужое безумие кормит и греет людей там, где не осталось другой жизни

Схожу с поезда - вспоминаю: «Как я себя чувствую? Как бы не сойти с ума…» Так писал зэка Мирошниченко в 1942 году. Куда как крутое место: Тайшетлаг, Южлаг, Озерлаг. Здесь заключенные начинали строить БАМ, к 45-му году уложили 58 километров рельсов, здесь отбывали срок Юрий Домбровский, Лидия Русланова, Анна Баркова, Анатолий Жигулин, после смерти Пастернака - Ольга Ивинская с дочерью. Вокзальные киоски в Тайшете снабжены лаконичными вывесками: «Марина», «Марина-2»… «Елена», «Круглосуточно». Мне не сюда, чуть подальше, - я приехал посмотреть на дом, где Н. провела последние дни.

«Как бы не сойти с ума». Наверное, можно рассказывать эту историю так: Н. сошла с ума, потому что ее разлюбили. Она работала главным бухгалтером на крупном производстве в Ангарске, муж в городской администрации, сын студент, дом полная чаша. А потом - до изжоги обыденно: муж завел роман на стороне и решил уйти. С Н. случилось то, что называют дебютом шизофрении. Муж страдал, врачи выдавали самые безнадежные прогнозы. Болезнь Н. быстро приняла необратимый характер, приступы следовали один за другим, поэтому ее очень быстро оформили сюда, в интернат для психохроников в деревне Сергино Тайшетского района. Решили, что так будет лучше для всех.

В туалете она разговаривала с Путиным, потом рвалась встречать сына. Ее заперли в изолятор и прислушивались: всю ночь она вела громкие беседы с кем-то невидимым, а к утру повесилась на собственных трусах. Лакомый сюжет для бульварных заголовков. Но разве жизнь не бульварна? Разве смерть когда-либо соответствует требованиям хорошего вкуса?

Сорок минут от Тайшета по магистральной дороге. С трассы машина сворачивает у села Шелехово, несколько минут пути - и Сергино. По сравнению с обширной территорией интерната, огороженной сплошным забором, село кажется маленьким: две улочки - Верхняя и Нижняя, чуть больше шестидесяти дворов. Магазина нет. Даже хлеб выпекают в интернате.

Меня встречают медсестра Элеонора Иванова и странный кентавр - маленькая пожилая женщина с изуродованными ногами, которую несет огромная старуха с ничего не выражающим лицом. Несет перед собой, под мышки.

- Вика Леонова. У нее парапарез нижних конечностей, - объясняет Элеонора Николаевна. - А в остальном она очень умная по нашим меркам, строгая, смотрит за порядком в корпусе: больные сами видите какие, могут не убрать за собой, намусорить. Она не этого позволяет.

Вика здесь уже 27 лет. Попала сюда из интерната в Тулюшке, где живут самые молодые выпускники детских домов и интернатов для умственно отсталых детей. В интернате ее слушаются.

- Это Вера, Чебурашка моя, - добродушно говорит Вика про свою носильщицу, - смолоду меня носит.

У Вики есть подруги в других корпусах. Они приходят к ней в гости. Вика с подругами смотрят ТВ и DVD. Очень любят боевики и ужастики, а по телевизору - сериал «Солдаты» и индийские фильмы.

Уши у Веры и вправду как у Чебурашки.

В интернате Сергино 443 инвалида: 56 больных с ДЦП, 98 «людей-растений» с глубокой умственной отсталостью, 16 шизофреников, 14 стариков семидесятилетнего возраста. Остальные - пациенты с умеренной умственной отсталостью, которые могут совершать простые действия и обслуживать себя под присмотром. 118 девушек и женщин живут в самом большом, молодежном корпусе. Только они как-то участвуют в общественных работах: убирают территорию интерната, помогают медсестрам в других корпусах, ухаживают за больными, моют полы и даже получают за это девять ставок нянечек - эти зарплаты делят на тех, кто работал «инвалидные смены», по четыре часа в сутки. Около тридцати девушек могут обеспечивать себя полностью: сами готовят, убираются, сами себе стирают. 186 человек постоянно занимаются трудотерапией, мелкими хозяйственными работами на территории интерната.

- Старушки, переведенные к нам из городских интернатов, не могут адаптироваться к сельской жизни и умирают через две-три недели, - рассказывает директор Алексей Сапелкин. - В два интерната, расположенные в Водопадном и Тулюшке, из детских домов переводят обучаемых инвалидов. У нас - самые тяжелые.

В Иркутской области подавляющее большинство деревень выглядят грустно. Агропромышленные предприятия остались в немногих крупных селах. Там, где раньше были колхозы-миллионеры, сейчас мелкие ОАО и ЗАО, производящие немного молока, мяса, картошки и пшеницы под хлеб. Основной вид дохода в деревне - ежемесячные детские пособия. Пропиваются они быстро, сельпо отпускает в долг, гроссбухи исписаны до обложек.

А в отдаленных селах можно увидеть одну и ту же картину: средь нищеты и разрухи - улица с двух-трехэтажными особняками из кирпича и камня; иногда ее называют Потемкинской. Это дома администрации и бывшего руководства колхозов, которые совместно обанкротили свои агропредприятия, и теперь бывшая колхозная техника стоит во дворах их усадеб - сам видел комбайны во дворах и сеялки рядом с воротами. Деревенских нуворишей ненавидят лютой ненавистью и от безысходности идут к ним батрачить. Так и говорят: «Пойду к этому кровососу в батраки». Расплачиваются с батраками чаще всего дрянной водкой.